Василий Нарежный - Славенские вечера

• Название: Славенские вечера
• Автор: Василий Нарежный
• Жанр: Повести
• Год: 2011

«На величественных берегах моря Варяжского, там, где вечно юные сосны смотрятся в струи Невы кроткие, в отдалении от пышного града Петрова и вечного грохота, по стогнам его звучащего, при склонении солнца багряного с неба светлого в волны румяные, часто люблю я наслаждаться красотой земли и неба великолепием, склонясь под тень дерев высоких и обращая в мыслях времена протекшие.

Там иногда сонм друзей моих и прелестных дев земли Русской окружает меня. Кроткое пение их разливается по берегу и, журча вдали среди кустов зеленых, теряется в пространстве воздуха…»

---

Владимир, выведя меня из селения на берега реки серебристой, вещал дружелюбно:

„Велесил! знаю крепость руки твоей и твою любовь к своему другу и повелителю. Ты щит мой в часы битв и лучший цвет моего пиршества. Я теку на брань и побежду; хощу, да по прибытии моем в Киев, когда сердца народные упоеваться будут радостию, – хощу, да первый, кто поздравит меня с победой, – будет прелестная София. Исполни просьбу друга и непременную волю повелителя“.

Он обратился к воинству и потек в дальний путь свой.

Я, под предлогом болезни, остался в хижине моего хозяина, дабы вскоре повергнуть его в гроб похищением дщери, единственной отрады скорбной старости его.

На третий день, с появлением зари румяной, Блистар, оруженосец мой, оседлал мне коня ратного и препоясал меч булатный. Я воссел, – и юная София с отцом своим возжелала провести меня до брегов Иллиса, дабы там собрать себе цветов сельных. Несчастная! она не знала, что сие было собственное мое желание. Мы достигли берега.

„Прости, витязь благородный земли Русской“, – сказала София с кроткою слезой на глазах.

„Прости, прелестная!“ – отвечал я и простер к ней руки свои.

Она подошла. Я склонился, обнял ее моими мышцами, посадил на коня и мгновенно, с быстротой вихря устремился вдоль берега. София без чувств пала ко мне в объятия – и смертная бледность покрыла ланиты ее.

Блистар долго слышал стоны и рыдания несчастного старца, отца ее.

Не буду описывать тебе тех воплей горестных, которые простирала София к небесам, умоляя их лишить ее жизни или поразить похитителя.

Многие соотчичи, слыша жалобы ее горькие, испытывали исхитить ее из рук моих силою оружия; но – боже великий! кто в свете мог произвести сие? Кто мог победить Велесила, когда София, объятая его рукою, сидела у груди его!

Мы прошли страны Греции, Сербии, Молдавии и вступили в пределы земли Славенской.

„Всякое чувство пременно в человеке: радость, – мыслил я, превращается в равнодушие; печаль утоляется надеждою; все пременно, все временно!“ – Я обманулся: горесть Софии была неизменяема.

„София! – сказал я, – воззри. И в стране нашей блистает солнце красное и светит месяц серебряный, благоухают цветы прелестные и птицы поют песни на ветвиях зеленых“.

„Куда ты везешь меня, витязь?“ – вопросила она.

„В терем князя Владимира“, – отвечал я со вздохом тяжким. Сквозь стальной панцирь видно было волнение груди моей и трепет сердца.

„О чем вздохнул ты, витязь?“

„София!“ – отвечал я, и голос мой подобен был реву отчаянного. Я схватил ее сильными руками, обратил к себе, – и пламенный поцелуй запечатлелся на губах Софии.

Долго хранили мы молчание. Наконец она вещала мне:

„Я равнодушна! Владимир ли князь Киевский, или Велесил, витязь и друг его, – ни того, ни другого не будет любить сердце мое“.

„Почему, София?“

„Поклонники идолов бездушных презренны в душе моей! Кровожадные убийцы не найдут места в сердце моем“.

Таковые слова ее пременили мысли мои. Я забыл долг свой, свою обязанность; забыл Владимира и приязнь его.

Одна мысль – обладать Софиею – была сильнее всякой другой мысли, и я утвердился на ней.

Видишь ли, Бориполк, два великие дуба сии? Тут сидел я единожды и под тенью их ожидал, пока раскаленное небо охладится. София сидела подле меня, в унынии. Я встал, взял ее в свои объятия, поднес к пещере сей и сказал, опуская на землю:

„Ты будешь моя, София!“

„Никогда“, – отвечала она.

Я послал Блистара в ближайший город привезти мне нужнейших украшений для сей пещеры. Скоро сделал ее удобною для жизни и оставил в ней Софию одну с Блистаром и ее безмерною горестию.

Расставаясь с нею, я сказал ей:

„Иду на поля кровавые, под знамена Владимира. Образ твой, София, будет напечатлен в душе моей. С каждым появлением весны юной ты будешь видеть меня у ног своих.

Надеюсь, время и любовь моя склонят тебя к соответствованию“.

„Никогда!“ – отвечала она.

И я с ядовитою горестию в сердце моем, с растерзанною душою устремился к своему повелителю. Он принял меня с распростертыми объятиями, и первое слово его было: утешилась ли София?

„Она там теперь“, – отвечал я, указывая на небо.

И слезы сожаления пали на ланиту Владимира.

Звук брани, разнообразие мест, нами протекаемых, ослабили в Владимире чувство любви, и он скоро успокоился о потере. Но не таково былое другом его Велесилом. Пламень клубился в груди моей и пожирал мою внутренность. Образ слезящей Софии, прелестный, обольстительный образ ее носился беспрерывно пред моими глазами и во всяком изменении был драгоценен душе моей. С каждым новым днем я становился страстнее и – злополучнее. Часто покушался я оставить войско и Владимира – уклониться в уединение, испросить у христианского отшельника благословения и погрузиться в воду очистительную.

„Тогда-то, – мечтал я, – тогда-то буду благополучен!

Один в своем уединении, один с своею Софиею, найду я блаженство небожителей“.

Но в то же время грозная мысль изменить другу и богам отцов своих потрясала душу мою, и я оставался в прежнем положении. Подобно тигру упивался я кровию греков; свирепствовал – и был час от часу злополучнее.

Битвы кончились. Отягченные добычами и покрытые славою, возвратились мы на родину, – и я устремился к Софии. Бледно было лицо ее, и пасмурны ее взоры.

„Чудовище! – были первые слова ее. – Обагренный кровпю, облитый слезами, покрытый проклятием моих соотчичей, – ты дерзаешь предстать глазам моим!“

„Удостой меня любви своей, София, и нсо изменится“, – отвечал я, простершись пред нею.

„Никогда!“ – сказала она и отвратила взоры свои.

Так прошли лета многие. Я обращался в битвах, и отчаяние, водившее моею рукою, делало всегда меня победителем. Я погружался в веселиях, – и самый Владимир удивлялся неумеренности моей и благодетельным дарам небес, оградивших меня неизменною крепостию. Все испытал я, дабы погасить пламень, поедающий мою внутренность, – и опыты мои были тщетны. Час от часу я делался злополучнее и недовольнее своим существованием; всякую весну навещал я непреклонную гречанку и всякий раз находил ее бледнее, мрачнее и – непреклоннее. Подобно догорающей былинке, едва-едва мерцала жизнь в полуугасших взорах ее.

Часто, сидя в мрачном безмолвии подле Софии и видя, сколь горестна и плачевна жизнь ее и вместе сколь еще горестнее, сколь плачевнее собственная участь моя, – часто со стремлением извлекал я меч, дабы вонзить его в грудь свирепой и тем мгновенно окончить ее и свои мучения; но всякий раз невидимая сила останавливала буйную руку мою, и меч опускался, – и я удалялся, проклиная свое пришествие. Тако, Бориполк, так прошли многие годы.

Седины означили приближение времени преклонного: морщины открыли мне протекшие печали мои; но чувство любви оставалось в прежнем кипении. Небесных и преисподних богов умолял я истребить его, но мольбы мои оставались тщетными.

Кому не известно шествие Владимира на греков, когда он, после многих битв жестоких, дал им мир – от них принял крест и Анну, прекрасную сестру Кесарей?{9}

С чувством неизъяснимого восторга погрузился я в купель священную, и, казалось, грозное бремя, меня тяготившее, пало с рамен моих.

С быстротой ветра устремился я к Софии; не знал отдохновения в пути моем; в зное полуденного солнца и во мраке глубокой ночи летел я на крылах любви и в тридесятый день увидел издали обиталище Софии.

Кто изобразит чувства души моей? Я оставляю коня, врываюсь в пещеру, и все громы великого миродержателя, раздробясь над моею главою, не могли бы столько поразить меня.

На возвышенном одре лежала София, бледная, подобно месяцу в осень глубокую. Закрыты были уста ее и взоры.

Цветный венец лежал на главе страдалицы, и малый крест в руках ее. Вокруг одра стояли возженные светильники. Седый Блпстар сидел у ног ее, и горькие слезы старца лились по щекам его.

„Ее нет уже, витязь!“ – сказал он, обратясь ко мне, – и я пал, подобно дубу высокому, громом пораженному.

С появлением третьего дня открыл я впервые взоры свои.

Мертвая тишина господствовала в душе моей. Я не мог произнесть ни одного вздоха, ни одного слова. Все, всякое чувство во мне было сковано цепями неразрывными. Одно слабое движение показывало, что я еще не труп бездушный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кий есть основатель города своего имени.