Андрей Уланов - Первый удар (сборник)

• Название: Первый удар (сборник)
• Автор: Андрей Уланов
• Издательство: Точиновc70017a3-d89c-102a-94d5-07de47c81719
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-23840-8

Говорите, история не знает сослагательного наклонения?

Уверены, что прошлое окончательно и неизменно?

Полагаете, что былое нельзя переписать заново?

Прочитайте эту книгу – и убедитесь в обратном!

На самом деле в партийной борьбе победил не Сталин, а Троцкий, и в начале 30-х годов прошлого века Красная Армия начала Освободительный поход в Европу, первым делом потопив британский флот…

На самом деле Великая Отечественная война была войной магической, в которой русское волшебство сошлось в смертельном бою с германской черной магией…

На самом деле американский бомбардировщик с первой атомной бомбой на борту был сбит японским летчиком-камикадзе…

На самом деле Александр Сергеевич Пушкин виртуозно владел самурайским мечом…

Звезды отечественной фантастики – Андрей Уланов, Сергей Анисимов, Владимир Серебряков, Святослав Логинов и др. – отменяют прошлое и переписывают историю заново!

---

И на самой опушке их взяли в тяжелый оборот.

Сначала из лесного сумрака возникли юркие черные твари, которые молча бросались на солдат, но тут же рассыпались яркими искрами, едва касаясь формы. Сжав зубы, Степан пару раз отмахнулся стволом карабина, не замедляя хода. Двоих полусформировавшихся оборотней, найденных по острому запаху логовища, прикололи серебряными кинжалами чернецы.

На этом удача кончилась. На левом крыле вдруг заорали истошно, заматерились, лесную тишину разорвали гулкие беспорядочные очереди – стреляли куда попало, без перерыва, пока вместо выстрелов не послышались щелчки бойков. И крики – тягучие, уже нечеловеческие. Так кричат от страшной боли, когда разум уже отказал, остались только нервы и агонизирующая плоть. Степан рывком отбросил карабин за спину и выдернул из-за голенища длинный кинжал, блеснувший черненым серебром.

– Не рассыпаться! – надсаживаясь, заорал капитан Рыбаков. – Отходить с флангов!

Из-за деревьев уже виднелись заросшие развалины. И оттуда, из подземных щелей, из обрушенных проемов окон молча лезли ссутулившиеся фигуры в обрывках истлевших одежд. Самым страшным было то, что некоторые из них сжимали в иссохших руках новенькие немецкие автоматы. И стреляли. Пули цвиркали над головой, по кустам, отбивали кору с деревьев. Рядом всхрипнул и умолк, заваливаясь в мох, Сашка. А мертвые монахи, неизвестно чьей волей поднятые из пепла столетнего пожарища, двигались, дергаясь, как марионетки. Нефедов выматерился, заметив, как сбились в кучу и побледнели необстрелянные солдаты из последнего пополнения.

– Стоять! Ты куда, сволочь?! – схватил он за воротник тощего паренька с круглыми от ужаса глазами. Карабин тот волочил за ремень, как палку, – дулом по земле. Нефедов ударил его кулаком по зубам, паренек всхлипнул, но продолжал вырываться из рук.

– Ботва деревенская! Стреляй, в господа душу мать, если штыка нет! – следующая зуботычина привела солдата в чувство. Он вскинул карабин. И тут Степан упал, сбитый с ног тяжелым мохнатым телом, прямо над ухом скрежетнули по металлу каски длинные клыки. Дико заорал рядом молодой, снова бросивший карабин и закрывший голову руками.

– Хха… – хрипел Степан, ворочаясь под смрадной тушей. – Вре-ешь, сука… Вреешь…

Чувствуя, как рвется и трещит несокрушимая ткань куртки, он по рукоять всадил заговоренный дедовский кинжал в горячее брюхо и провел булатом долгую смертельную черту. Хрустнуло чужое мясо, расступаясь под ножом и зашипела на серебре нечистая кровь. Рык умирающего оборотня почти оглушил Нефедова – он рванулся и вытянул свое жилистое тело из-под твари. Оглянулся по сторонам. Рядом дергал ногами в грязных сапогах давешний паренек, у которого на разорванной шее уже не было головы.

– Бляя-а! – прошипел рядовой, сам щерясь не хуже волка. Но про смерть трусоватой деревенщины тут же забыл. Хуже было то, что шагах в пяти, прислонившись к сосне и стреляя из «Токарева», стоял капитан, зажимая другой рукой грудь. Из-под пальцев по куртке расползалось алое пятно. Прострелив голову обгорелому трупу, Рыбаков сполз вниз. Увидев метнувшегося к нему Степана, он разлепил губы и выдохнул:

– Степан. Где отец Петр. Найди. Его. Нельзя. Чтобы побежали. А то всем конец… – и уронил голову в мох.

Священник обнаружился впереди, почти у самых развалин. Он спокойно стрелял, окруженный четырьмя оставшимися иноками. Черные фигуры, покрытые коркой обгорелой кожи падали, но на их место вставали другие. Отец Петр неразборчиво крикнул что-то, сверкнув белыми зубами на запорошенном сажей лице.

И тут Степан Нефедов, бывший командир разведвзвода, а ныне – обиженный начальством штрафник, рванул на груди ворот рубахи. Страшный матерный рык из его груди, на которой мотался медный крест, перекрыл автоматные очереди.

– Слушать мою команду, так вашу перетак, трусы, сволочи! За мной, в Иисуса Христа и товарища Сталина! Режь блядским тварям поджилки, мать их!.. – и рванулся вперед, не пригибаясь и отведя в сторону руку с потускневшим кинжалом. За ним из-за деревьев, медленно, а потом все быстрее, бросились бойцы, побросав карабины и выдирая из чехлов штыки и саперные лопатки.

И началась резня. Твари умирали молча, молодые волколаки визжали под ножами, а люди коверкали рты матюгами и богохульствами – человек не архангел, а в бою все дозволено. Степан, глаза которого заливала кровь с распоротого лба, резал и колол, не чувствуя даже, как на плечах повисло сразу несколько мертвецов. Он таскал их по поляне, обрубая обгорелые пальцы и прикрываясь чьим-то торсом от выстрелов.

И вдруг тяжесть со спины упала. Кто-то толкнул Степана живым, упругим плечом, коротким хватом, словно кузнечными клещами, остановил его руку в замахе и пробежал вперед. Рядовой крутнул головой туда-сюда, смахивая с ресниц капли крови. Из леса молча появлялись здоровенные мужики в пятнистой форме, со странными короткими ружьями. Один из них на глазах Нефедова встретил кинувшегося наперехват волколака выстрелом, который разметал клочья паленой шерсти и дымящего мяса в разные стороны.

Батальон СМЕРШ подоспел вовремя.

Степан, чувствуя, как ноги подкашиваются, опустил клинок и сел прямо на мохнатый труп, трясущейся рукой шаря по карманам кисет с табаком. Он уже не оборачивался на редкий стук выстрелов и равнодушно глянул, когда мимо него протащили, заломив локти вверх, схваченного в подвале эсэсмана-инвольтатора. Волоча ноги, по поляне бродили уцелевшие солдаты, собирая карабины, и отец Петр читал благодарственную молитву.

На плечо штрафника опустилась тяжелая ладонь. Он обернулся и поднялся, морщась от внезапной боли в прокушенной насквозь щеке. Перед ним стоял полковник Иванцов.

– Товарищ полковник… – начал было Степан, но Иванцов отмахнулся широкой, как лопата, ладонью. Глядя в лицо Нефедову светлыми, почти прозрачными глазами, он помолчал. Потом тяжело усмехнулся.

– Вольно. Благодарю за проявленный героизм… старшина Нефедов. И пойдем со мной, Степа. Выпьем за победу и за помин души твоего капитана. А потом поможешь мне наградные листы писать.

Степан кивнул и пожал протянутую руку.

– Я сейчас, товарищ полковник. Только карабин подберу.

5. Принеси меду

– Тхоржевский! Казимир! Рядовой Тхоржевский!

Казимир встрепенулся и открыл глаза. Сверху сыпалась земля. Откуда? Но тут же он взглянул наверх и все понял. На краю ямы, из которой местные хуторяне брали песок для всяческого строительства, высилась угловатая, точно вырезанная из твердого картона, фигура лейтенанта Васильева.

– Тхоржевский!

– Я, товарищ лейтенант! – Казимир вскочил, подхватывая винтовку, ремнем обвившуюся вокруг левой руки. Лейтенант несколько секунд разглядывал его – сверху вниз, точно раздумывая, стоит ли вообще говорить с обычным солдатом в грязной шинели, только что поднявшимся от неуставного сна. Потом махнул рукой.

– Слушай, Казимир, – лейтенант протянул откуда-то из-за спины большую жестяную банку из-под растительного масла, которое в войну присылали по ленд-лизу. – Ты вроде говорил, что дед у тебя когда-то в этих краях пасечником был?

– Да, товарищ лейтенант, – Тхоржевский грязным кулаком потер лицо, и лейтенант снова про себя отметил, какой же все– таки этот солдат худой и нескладный. – Точно, был дед пасечником. Мать рассказывала, что вроде как и сейчас даже есть. Только не видел я его давно, деда-то. Знаю, что живет здесь, даже пройти смогу, а вот есть там сейчас пасека или нет – наверняка не скажу. Извините.

– Ничего. Раз сможешь пройти, то и хорошо. Все же родная кровь, верно? Дед тебе не откажет.

– Вы о чем, товарищ лейтенант?

– Слушай, Тхоржевский… Я ж тебя не в службу, а в дружбу прошу – хотя сам понимаешь, мог бы и приказать как офицер солдату и подчиненному. Но я тебя прошу… Казимир, принеси меду, а? Без сладкого уже и жизнь не в радость. Больше здесь нигде не достать, а спросишь кого-нибудь – молчат как мертвые, только головами мотают, как будто не меда прошу, а чего-то непонятного. Достань меду, рядовой, а?

– Давайте банку, товарищ лейтенант, – Тхоржевский протянул руку и Васильев со смешанным чувством облегчения и легкого стыда сунул ему в пальцы жестянку. Казимир зачем-то осмотрел ее со всех сторон. Блестящий ребристый корпус банки показался ему чем-то вроде немецкой мины: такая же, с виду тихая, но изнутри – смертельно опасная. Бодрясь, он подкинул банку в руке и улыбнулся.

– Все в порядке, товарищ лейтенант. Будет мед! Так я пойду?

– Иди, – махнул рукой Васильев, уже глядя куда-то в сторону. Но, видимо, он увидел что-то такое, от чего его лицо мгновенно изменилось, и он торопливо пробормотал:

– Стой! Погоди!

Казимир, уже двинувшийся было в сторону леса, замер. Сзади по траве зашуршали чьи-то тяжелые шаги. Пыхнуло дымом, едкая вонь крепкого самосада обожгла Казимиру ноздри. Не оборачиваясь, он судорожно подтянул ближе свою потрепанную «трехлинейку». Шаги приблизились и замерли.