Леонид Иоффе - Четыре сборника

• Название: Четыре сборника
• Автор: Леонид Иоффе
• Жанр: Поэзия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98379-124-4

Один из самых ярких поэтов московского андеграунда 60-70-х годов,

Леонид Иоффе (1943–2003) в последующие годы вводит в русское стихосложение новый гармонический лад, основание которого он находит в ландшафте и языковых реалиях Святой Земли. Настоящее издание – первое относительно полное собрание стихотворений этого автора, включающее четыре его книги. Комментарием к ним служат несколько эссе Иоффе и статьи о нем.

---

1964–1965

* * *

Но ты же не такая.
Ты в листьях и цвету.
На что тебе «токаи»
За липкую цену?

А ты ведь вправду русая.
По-летнему вольна
Краса твоя тарусская
Венками изо льна.

Идет, как будто светится
Земною чистотой.
Не слюбится, не стерпится,
Останется святой.

Зрачки у ней росинками,
Как утро ото сна.
Сама она красивая,
Красивая сама!

Над нею небо нежится,
Девических ждет ласк.
И озеро Онежское
С нее не сводит глаз.

А дальше за Онегою,
Дремуча и стройна,—
Страна ее заветная,
Заветная страна!

Там демоны лесные
Всю ночь спокойно спят.
Им снятся сны слепые,
Без солнечных зайчат.

Но утро не зажечь им.
Всё отдано заре.
Грядущая из женщин
Проходит по земле.

1964, 1965

* * *

Небеса февраля над Москвою,
А внизу – облака холодов,
И весь город обложен зимою,—
И фасады, и крыши домов.

А девчонка всё ходит по городу
Под сезонный его тарарам,
И качается улица Горького
По обеим ее сторонам.

И к щеке, что по-девичьи впалая,
Прямо с неба доверчиво льнет
Одинокая бусинка талая,
Превращаясь в растаявший лед.

А сама она смотрит по-детски.
Ничего не видала еще.
Под усмешку загадочно-светских,
Белизною напудренных щек.

Но потом будут месяцы летние,
Каплей ярких и солнечных снов.
И девчонку, от нежности бледную,
Зашатает от ласковых слов.

И пойдет, позабыв про обычное,
По нетвердой ступая земле,
И трава, ко другим безразличная,
Колыхнется невольно за ней.

А пока нет ни солнца, ни сумрака.
Ожиданно и тихо у ней.
И торопится буднями сутолока
По асфальту, на гвоздиках дней.

Май 1964, март 1965

* * *

Деревянная платформа.
Город Павловский Посад.
Две косички в школьной форме
Провожали поезда.

Взгляд был низок, как порезан,
А сама цеплялась вслед
Человечкам, что по рельсам
Уносились ото всех.

Я опять ее увидел
Через годик, по весне.
И какой-то русый витязь
Шел небрежно рядом с ней.

По-привычному ходил он
Рядом с девочкой простой.
И она ему платила
Леденящей красотой.

Смотрит медленно, пристойно.
А вот все – ее рабы.
И глаза ее престольно,
Восхитительно правы.

И походка не как прежде.
И спокойна, и нова.
И заходится в надежде
На знакомство голова.

Что с ней дальше? Я не знаю.
А зачем мне это знать.
Цокай, туфелька резная,
Об асфальтовую стать.

Светлокосенький диченок
Носит графское манто.

Точно в зеркале, в девчонке,
С кем ходила этот год.

1964, 1965

* * *

Глядит ничье окошко
в Измир и в Анкару.

Я человечью кожу
меняю на кору.

Березовая корынька,
сосновая кора.
Постройте взрослым горенки
в прошедшее играть.

Кору срезают редко
и только на весну.
Ее ручьи и реки
без паруса несут.

И далеко, за листьями,
в диковинных морях
плывет она, смолистая
родиночка моя.

А здесь – мосты и будни.
Гранитная река.
Здесь лодочку не пустит
веселая рука.

За молодой четою —
преклонная чета.

За новой чередою
всё та же череда.

1965

Угол пушкинской площади

Вереницей модно циклят
и лавсан, и коверкот.
А две кепки мотоциклом
ладно входят в поворот.

Набекрень идут, на бровку.
И. кося на ободке,
эдак плавненько и ловко
загибают по дуге.

И, ковбойкой голосуя
за мечту тщедушных дев,
зазывающе газуют,
набирая дробный темп.

1965

* * *

Чего-то очень не хватает.
Макушка ткнется хоть куда.
А небо только намекает,
не объясняя никогда.

Глаза – по веткам и верхушкам.
Ни комнаты, ни потолка.
На елках летом нет игрушек.
Над ними летом облака.

1965

* * *

Моя судьба пока не злая.
А если что – так изнутри.
И жизнь обычная не знает,
как ею можно изнурить.

Какой ей быть тогда, какой же?
Недорогие лица звать.
Да только вскрикивать: доколе ж?
Да только в слезы целовать.

1965

* * *

Шапка книзу, и номер мой вынут.
Мне в солдаты – крутить, не крутить.
И московские девочки выйдут
до вокзала меня проводить.

Провожаться не больно в охоту.
Захмелеют, как обухи, все.
Рядовую увозят пехоту
в самой средней служить полосе.

Не на деньги служу, а на время.
Чередой позабыто вино.
Молодые солдаты не верят,
что мы тоже из дома давно.

Десять бань – и закончится выслуга.
На три года отмеренный долг.
Что тут мыслимо, что тут немыслимо…
Станет нечего думать о том.

1965

* * *

Господи, да что ж это такое?
Из тоски корзин не выплетать.

Покружив над крышами толпою,
птицы начинают улетать.

В Африку, крылатым надо в Африку,
на берег турецкий и любой.
У ларьков солдаты ходят с вафлями,
и дежурят стрелы в голубом.

За шедевры выданы полотна.
Нет музеев капелькам росы.
А со снимков – знатные пилоты
на скамьях бульваров городских.

Где-то знают, ждать или не надо.
Где-то видят, жить или не жить.
По подушкам крошится помада.
По девчонкам сходятся ножи.

А муравы сонные качает,
как тому и боле лет назад.
Маковки церковные печальны —
лишние предметы на глазах.

Научились, раз они умеют.
Поумнели, раз они умны.
Но шлифуют русскую камею
под резон подделанные дни.

А с Кремля курантами кричали:
распрямись до нового лица…

У России не было начала.
Как ее грядущим проницать.

1965

Тени суждений

* * *

Может быть, меня просто надули.
И я вышел совсем не такой.
Но весь мир, как огромная дуля,
вознебесился надо мной.

Неспособно стоять у порога,
за которым то мил, то не мил,
громоздится большой недотрогой
разноцветным укутанный мир.

Мне б не думать над этой диковинкой.
Разве мало людей и вещей.
Почему мы так тонко подкованы
даже в частном и даже вообще?

А стихи расплетают обнимку,
мудрецов утомляя собой.
Так сердечные стебли никнут,
обрастая обычной судьбой.

1965

* * *

Где-то сгинули напрочь миряне.
Им – узорчатая лепота.

В полнолуние над морями
мне – ломота

в височной и в затыльной
и в тысяче других —
не в камне, а застыла,
не капля, а долбит,

от мира ловит стружки —
тяните с нас за фук!
Разбросаны игрушки —
природою зовут.

Но пишет отплесками море
по суховатости земной:
дорожка лунная замолит
беспутно сникших за вином.

Расставит вовремя, не вовремя,
поименно разберет
нигде не оговоренный,
но выпавший черед.

1965

* * *

Глубь только кепкой нахлобучить.
А примерять нельзя никак.

На чем-то незаученном
учиться проникать.

Нащупанно и веруя,
без каменных морщин.
Докатываясь веком
к безвременью вершин.

До винтика, до точки
вбурились головой.
Обычным и прочим —
холод да вой.

Холод да вой,
да жар гулевой.

Щёки чохом —
ночка та.
Д’а чечётка
начата.

Выворачивай носки
от тоски и до доски:
Ой, венец, венец, венец.
Свету белому конец.
Разбирайте ложки,
отдирайте брошки.
Оплетайте гордых баб,
отлетай, который слаб!

Ой, венец, венец, венец.
Свету белому конец.
А конец не света бела,
а гуляния…
А с рассвета всем за дело,
за деяния…

1965

* * *

Забытые мотивы —
неловко и смешно.
На радость, как на диво,—
откуда снизошло?

На время – по привычке.
На лица – без любви.
Квартирные кавычки —
затхлый вид.

По истину? —
За морсом
без дыбы и ножа
высокие запросы
ублажать.

1965

* * *

Поэтов тешили исправно.
И под гитарные лады
философии и страны
перекладывались в дым.

Клубились думы чудные
горою пустяков,
и песни были чутонькой
от мира от всего.

Был край земли – поранишься —
кометовой тесьмой,
и люди – тем же краешком
от этого всего.

Беспамятство целебное.
Умением парим
обменивать на слепок
с мира мир.

1965