Виктор Бычков - Вишенки

• Название: Вишенки
• Автор: Виктор Бычков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2012
• ISBN: 978-1-3018-6033-3

Роман «Вишенки» написан в традициях русской классической прозы.

Главные герои – священник, землевладелец, простые крестьяне, что всю жизнь трудились, не покладая рук. Именно на таких людях держалась и держится Русь. Они хотят спокойно трудиться, выращивать хлеб, растить детей. Им совершенно чужды «мировые революции». Но их втягивает в воронку событий, которые случились со страной в период с 1905-1941 гг. Не всегда Родина относилась к ним с пониманием, была даже жестока. Однако это не обозлило сердца людей. Они остались верны своей Родине, деревеньке Вишенки, где жили и трудились всю жизнь.

О них, людях труда и чести роман «Вишенки».

---

Так и с этим комитетом, который потом стал называться крестьянским советом: перекреститься на земле не могут, а туда же! Сейчас объединятся, и можно не пахать и не сеять, всё само будет расти? Советчики, мать вашу, тьфу!

Это кто кому советовать должен? Никита Семенихин с Кондратом-примаком кому советовать будут? И главное, что советовать? Как бражку жрать с утра в страдные дни? Как от безделья языком чесать, а у самого солома на крыше хаты сгнила ещё при покойном дедушке, который умер девять лет назад? И за это время никто из семьи к крыше не притронулся! В дождь чашки да шайки под капли ставят, а на крышу, чтобы соломой перекрыть, ни ногой! Не говоря уж про камыш! Солому-то из снопа да на крышу, а камыш надёргать надо, в грязи речной полазить, от Деснянки до дома донести, связать плотно, на крышу поднять, подогнать тютелька в тютельку. Тяжеловато. Правда, зато и надёжней, что ни говори.

К весне скотину на тяжках подвешивают в хлеву, чтобы не пала от бескормицы, и только потому, что летом в сенокос хозяин просто поленился лишний прокос пройти, копёшку-другую сена сметать, чтобы в зиму кормить животину не в жадобку, а вдоволь.

Вот поэтому-то у них никогда не было хороших волов. Кого может принести голодная корова? Дохлика-телка в лучшем случае, а то и останется яловой в зиму. Животина понимает, тоже чувствует: сможет она по таким кормам выносить дитёнка, родить? Природу не омманешь!

Ну, если нет тягловой силы, на чём же ты свою землицу будешь обрабатывать, пахать, сеять? Вот то-то и оно! Всё друг с дружкой связано, спутано, переплетено.

А они советовать! Нет уж! Бог миловал, надёжа только на себя, не то, что на этих советчиков.

И они стали властями! В страшном сне не приснится такое, однако в яви есть, вон заседают с утра до ночи в общинном доме, только дым коромыслом. А вот в поле их не видно. Ну-ну, тьфу, оборони и спаси, Господи, с такими властями!

Ни Ефим, ни Данила старались лишний раз не показываться на деревне, спешили переделать как можно больше работы перед отъездом.

Прикинули, что к сенокосу, ну хотя бы к его концу, должны успеть отучиться, и тогда смогут поставить хорошую скирду сена на лугах для животины в зиму. Макар Егорович обещал пустить на свои заливные луга, что на левом низком берегу Деснянки. Говорил, что оставит хорошую деляну с сочной травой. Ну-ну, дай Бог нашему теляти да волка съесть, однако надежда была. Не тот это человек, чтобы попусту языком трепать, обнадёжить, а потом не сделать.

На третий день после Троицы сам Макар Егорович на пролётке отвёз до уездного городка, а там уже на паровозе уехали Гринь и Кольцов в губернский город Могилёв, где совсем недавно верой и правдой служили царю и Отечеству.

Глава 6

В затерянные среди лесов Вишенки всё лето доходили слухи, что и в уезде, и в губернии то и дело кто-то с кем-то делил и никак не мог поделить власть. Кто и с кем – понять было трудно, потому как каждый спорщик, каждый кандидат во власть обещал сплошной рай, вечную благодать, если им достанется поруководить народом, что и помирать неохота будет православным. Поэтому все в деревне работали, не покладая рук.

Дед Прокоп Волчков здраво рассудил ещё по весне, что раз смута такая идёт, значит, надо больше сеять табачку да хлебушка.

– Это с чего ты так решил? – поинтересовался новый председатель бедняцкого комитета Кондрат-примак на очередном сходе-говорильне, которые прямо захлестнули Вишенки.

– Потому как отнимать провизию новые властя будут у работного люда, вот почему, – не выпуская изо рта самокрутку, изрёк дед. – Вы отнимите наши урожаи, а нам самим что? С голоду подыхать? Потому-то и сеять надо поболе, чтобы и на лодырей да бездельников хватило.

Селяне замолкли враз, ошеломлённые таким известием.

Поговорить, поделить власть – это одно, а отнимать хлебушко – это совсем другой коленкор.

– Ну-ка, ну-ка, Прокоп Силантьич, – напирали на старика мужики и бабы. – Ты гдей-то такое слышал? Кто тебе такое сказал? – а сами уже зверем смотрели в сторону примака – новой деревенской власти.

– Жизня подсказывает, – дедушка привстал с завалинки, обвёл присутствующих пророческим взглядом, довольный всеобщим вниманием. – Слухайте, пока я ещё живой.

– Ты не шути, – подскочил к нему Кондрат. – Начал, так говори до конца! Это кто и зачем у тебя последний кусок хлеба отбирать собрался, я, что ли? Ну, я слушаю!

– Не нукай, не запряг! – огрызнулся старик. – А говорю так, потому как знаю, что от ваших пустых разговоров ни одна зараза на поле не вырастет, разве что мозоль на языке вскочить может.

Оглянись вокруг, пустобрех, все отсеялись, только новые властя ещё в поле не выходили. А ведь после Троицы уже и сеять-то нельзя – не взойдёт. Только впустую семена угробишь, изведёшь. Не мною это придумано, а природой, паря. Покажь мне, благодетель, ты хоть одну былинку воткнул за весну в пахоту? Ты хотя бы зёрнышко сунул в земельку в надежде на будущий урожай, а? Не-е-ет! Что жёнка по простоте душевной да по крестьянскому характеру в грядки посадила, то и всё! Языком только болтал, как корова боталом. А жрать-то захотите! А где взять? А таких как ты, пустомель, сколько по державе нашей? А семьи ваши? И все исть захотят, да чтоб кусок хлеба не простого, не ржаного, а булку им подавай белую, да с маслом потолще, с палец толщиной, потому как властя-а! А где взять? У самих-то ветер в поле голодную песню поёт, зацепиться не за что, от голода воет. Вот и упрётся ваш взор к нам, работным людям, в карман да в сусек, заставите делиться, потому как властя вы, холера вас бери, и лодыри, прости Господи! А против властей кто ж попрёт? Вы вмах с ружьём нас прижмёте, к стенке приставите. И ваша взяла. Все властя от Бога, так ещё деды нас учили, терпеть вас, паразитов, и нам придётся.

– А кто ж им даст, дядя Прокоп? – прокричал Никита Кондратов. – Мы ж не только работать, пахать да сеять можем, мы же и в рожу, если что!

– Ну, с рожей повремени, соколик, до осени, а лучше – до зимы, а я погляжу потом, как ты с этой рожей обойдёшься, – усомнился дед. – Рожа эта будет властью называться, а кто против властей попрёть? Попомните мои слова, именно так и будет. Так что, сейте больше, чтобы на всех хватило. Нахлебников прибавится, к гадалке не ходи.

– Ты что, дед, агитируешь против советской власти? – накинулся на старика председатель. – Ты не надейся на свою старость, а за агитацию против законной народной власти можешь загреметь и в кутузку, понятно тебе? Наша, народная рабоче-крестьянская власть всегда сможет себя и прокормить и постоять за себя сможет.

– Так кто ж против? Я, что ли? – не сдавался дед Прокоп. – Это ж вы сами против себя агитируете: не сеете, не пашете, как все нормальные люди. А вот руки скрутить, это вы мастера-а, итить вашу мать! Вишь, на пятку наступил, на мозоль властный, так он сразу кутузкой грозить стал. Моя правда, паря, к попу не ходи, а я прав, как ни крути. Тебе и сказать против нечего, и крыть-то нечем, горе-властя, потому и грозить начинаете. А если грозишься, значит, чувствуешь свою слабину, а мою правоту.

В тот раз Глаша и Марфа увели под руки деда со схода, подальше от греха. Правда, он особо и не сопротивлялся. Во-первых, Кондрат уже арестовывал Акима Козлова, сажал в «тёмную», не посмотрел, что тот безногий и на костылях. Надо ж было ему батожком пригрозить Никите Семенихину, второму человеку в Вишенках при новой власти! Мол, на властя с батожком! И посадили. Не посмотрели на инвалидность. Такая перспектива не устраивала на склоне лет старика, потому-то и безропотно подчинился соседкам. А во-вторых, жене Прокопа Силантьевича бабушке Юзефе стало худо, вот и поспешал к ней дед Прокоп. А вдруг? Попрощаться бы успеть. Но, слава Богу, обошлось.

С тех пор больше не ходил на сходы, боялся за себя, что не сможет сдержаться, выскажет правду-матку в глаза. А кто ж её любит, правду-то? Вот именно, потому и не ходил, что не хотела сельская власть слушать правду. Высказывал всё Ефиму да Даниле. А парней не стало, уехали в губернский город, перекинулся на их жён. Теперь они выслушивали дедушкины взгляды на жизнь.

– Дедунь, ты так складно говоришь, что мы с Марфой готовы тебя в начальники поставить, вот тебе крест, – Глаша в такие минуты дедушкиного откровения брала его под руки, усаживала на лавочку у дома и превращалась в терпеливого слушателя. – Как панского управляющего Функа Рудольфа Францевича. Ты всё, что хочешь сказать, говори мне, я выслушаю. И перечить не буду, так что, говори со мной. Буду тебе поддакивать да кивать головой. Только не ходи туда, на сходы эти, гори они огнём.

Деревенька притихла, сгорбилась, ушла в себя. И даже праздники христианские проходили без прежнего размаха.

Пасха прошла как-то тихо, незаметно, без шумных застолий, без привычного катания крашеных яиц, игры в битки на яйца. Хотя ребятишки и ввязывались в эти игры, однако той взрослой поддержки, как в прошлые времена, не было. На Троицу не видно было украшенных, праздничных подвод с нарядно одетыми гостями из близлежащих деревень – Борков, Слободы, Пустошки.