Владимир Шибаев - ЯТАМБЫЛ

• Название: ЯТАМБЫЛ
• Автор: Владимир Шибаев
• Жанр: Русское современное

Гениальный химик изобретает жидкость с уникальными свойствами. Но в силу обстоятельств пропадает, и жидкость теряется. За ней начинают остросюжетную охоту сразу несколько команд – иностранные разведки и наши бойцы невидимого фронта. На стороне светлых сил – профессор медик Митрофанов, товарищ семнадцатый, строевик генерал Дипешенко и др. На стороне темных – агент красавица Виктория, содержатель собачьего подвала Додон, охранник Заморищев, завкафедрой Аврелич и др.

В круговерть событий романа оказываются втянуты главные герои – программист Лебедев и чертежник Гусев, олицетворяющие лучшие интеллектуальные и моральные качества народа. В результате острых интриг все завершается в основном счастливо.

---

Нет, Дипешенко, не подумайте, штабных любил. Сам он сильных мозгов в себе не чуял и крепко верил, что ребята со стальными глазами, тонкой сметкой и со стратегическим обхватом проблем армии, без колебаний, нужны. Сколько он сам настрадался из-за плохо спланированного, дешево подготовленного и оттого преступно исполненного замысла. Из каких литых кирпичей не строй генеральский коттедж, спроектированный рухнуть, он все равно осыпется и опадет в прах. Поэтому Дипешенко сильно уважал тихих ребят полкашей с задумчивыми глазами и пальцами, которыми те в мгновение ока набрасывали три-четыре варианта событий. Одно только смущало строевого бойца, волей случая выдвинутого в передовые ковровые коридоры:

– Что вы, – орал он полкашам в лицо, – что вы дрейфите ваши задумки до начальства пустить? Опалы боитесь? Думаете начальство вас за мозгляков примет, испугается подсидки? Да не тушуйтесь, братцы. Мы смело в бой пойдем. И под обломком самодурья, сломавши, может, шеи, все ж делу пользу принесем.

Но полкаши отводили серьезные глаза, шепча «генералам то что опала», а суета в коридорах росла.

Никакой срочной служебной опасности в этой суете Гаврила Гаврилыч не чуял ни для себя, закопченного бойца, ни для своей рослой красавицы женки, крутобровой и борщебокой Оксанки, ни для скромной пятикомнатной хатки, приютившейся на верхнем отшибе старого генеральского дома, ни для обустроенной хилыми солдатиками трехэтажной кирпичной мазанки в недалекой речной пойме между ручьем и полигоном, редко правда ныне посещаемой из-за разгула пригородных страстей, только по праздникам и на прикрепленном бронетранспортере с личным стрелком-водителем. «О, Оксанка!» – вскрикивал почему-то время от времени, ведя свой рассказ, отставник.

Никаких волнений не испытывал и абсолютно чуткий к переменам любимый Гаврилин кот-обжора Суворов, медленно и вальяжно, по-маршальски передвигаясь то по хатке, то в мазанке, а то в трюме собакой урчащего транспортера. И вдруг все полетело в тартарары к чертям, он был отставлен за один час.

В предбаннике совсем не его прямого начальника суетилась группа ожидающих чинов, но Гаврила Гаврилыч был задолго до этого вызван и распахнул дверь без доклада. В глубине кабинета он увидел широкий пиджак начальника, крепко прижавшийся знаками отличий к цветастому щелку младшего по званию – руководителя группы приема текущих нужд управления проектирования невоенного времени. Чуть смущенно отступил Гаврила Гаврилыч прочь из занятого службой кабинета обратно в предбанник, прикрыл дубовые створки и с опозданием, при всех громко сказал створкам: «здравия желаю».

К вечеру случились дикие события. Прибывшая в часть группа молчаливых кожаных людей увела совершенно не прямого начальника по долгой ковровой дорожке, уже в пути задавая каверзные, на засыпку вопросы:

– Зачем Вы три миллиона кальсончиков то пошили? А списали четыре.

– А почему пятьсот тысяч тонн песочка завезли из далекой братской страны и рассыпали на дорожках подшефного хозяйства, а там всего коров – две, и те по лесам от селян прячутся? А песочек то зачем сахарный то?

– С какой конкретно целью создали дивизию спортивного коневодства на полном коште? Действительно с целью «получения лошадиного помета и дальнейшего удобрения родных просторов»? С двух то кляч?

Темные вопросы, такие же в сумраке ответы…

«О Оксанка, ридна жинка», – опять всхлипнул в этом месте рассказа заслуженный воин.

На следующее утро Гаврила был из-за своего глупейшего «здравия желаю» при свидетелях – лишен всего. В мгновение ока он с треском дорогой мебели вылетел из пятикомнатной хатки, в которую на той же скорости впорхнул один из находившихся в предбаннике бойцов. За полчаса на августовскую росу четыре рослых старшины с наглыми прибаутками про Чапая вывалили все содержимое трехэтажной загородной мазанки, а из жужжащей пасти транспортера выкинули за хвост по-маршальски визжащего Суворова.

– О Оксанка, страдалица животина, – и в этом месте не удержался, выдавил из себя с рыданиями Гаврилыч и как всегда помчался в коридор и с бешеной скоростью стал наворачивать тупой глуховатый телефон:

– Ало, Харькив? Харькив? Оксанка, ти? Животина, скрылась? Бросила больного бойца? Не ти? А кто ж? Савелий Борисыч? Который?

Который помер? Номер? Не туда? Псы, всех поймаю. Оксанка, люба душа, ти? Вертайся в зад. Что? Что прекратить? Левобережный собес? Гуляй-поле? Чиртовы дити!

И опять усаживался надолго на сломанный стул, подпирал крупную главу кулаками, и крупные слезы начинали пробираться по ощетинившимся ершами небритым щекам.

– Вот, Степа, – горестно говаривал он. – На дерьме сгорел, и дыму не осталось.

Особенно подружился Гаврилыч со Степой с того дня, когда Степе удалось залезть в кладбищенские развалы компьютерной справки далекого Харькова и выяснить, что гражданка Оксана Дипешенко, теперь Задобыйло, выбыла в неизвестность султаната Катар, предварительно прописавшись по ходатайству всего состава пожарной части города-героя Гривны на площадь ее начальника пана Засюка.

– О Оксанка, красавица ридный змий, – вскричал, как укушенный, Гаврила. – Пошто я тебя обувал в цветастые шелка и направлял служить по блату, в группу приема текущих нужд!

Но Степа этого уже не слышал, он устал и ушел к себе спать.

* * *

Несколько дней чертежник Гусев таскался дома, по птичьи переваливаясь с пятки на мысок вокруг подкидыша-пакета неизвестного бродяги. Дочка Настя бледным пучком зимней соломки полулежала на кушетке в материной серой кофте, поверху вышитой похожими на полуразложившиеся вены васильками, и внимательным коричневым взглядом следила за кружевами, которые домашними тапками вышивал отец на дощатом, крашеном и травленом гнилью и жучком полу.

В первый день он вынул полупакет молока, понюхал, взболтнул, приложив ухо, и девочка, протянув к отцу тонкий лепесток кисти, позвала паутинкой пальцев – «дай». Но жена выхватила пакет и с выражением брезгливого любопытства упитанной нахальной крысы утащила его в кухню, откуда загремела кастрюлей. В этот же день и надгрызенная булка хлеба попала в руки бомжовой подруги Ленке. Та притащилась к двери и с порога завела усталым голосом, неподвижно глядя на испорченный провод висящего звонка:

– Мрут, люди-то. Может гостинец или гуманитарка? – и получила из рук жены булку, которую тут же, таинственно приложив палец к синим губам, спрятала в единственный рукав неизвестно откуда взявшегося на ней до предела тертого дубленого полушубка.

– Скоро, глядишь, через недельку утро-вечер встречи. Праздник новой мэры. Всюду поговаривают, танцы и отчеты. Мы то все вдвоем собрались.

– А нам к чему! – крикнула жена, ткнув локтем в сторону кушетки с дочкой. – У нас свой утренник-вечеринка.

– Вечерик-утреннинка, – повторила Настя и тихим колокольчиком без язычка засмеялась.

– Говорят сурьезные люди, и махмутка, и слесарь-паразит, на празднике-то собрании будет выдаваться. Людям будут выдаваться.

– Чего это? – усомнилась жена.

– Новые портреты те же, леденцы-монпасье, карамель-шрапнель и сладкая гуманитарка. А также комплекты надежды и бесплатные талоны на муниципальную уборку чистоты. С супом, – отчеканила Ленка.

Жена расхохоталась и локтем показала на выход.

– Иди, Лена, иди, голову другим пудрить. Леденцы-надежды, гуманитарные портреты.

– Верь не верь, – обиделась Ленка, – а без тебя раздадут, локоть потом ни покусать, ни пососать не проси, не дам, – и пропала куда то вниз.

Жена долго не могла успокоиться, остервенело терла капусту ржавой теркой, долбасила скалкой по чугункам, гремела пустыми крупными банками.

Пользуясь невниманием, чертежник вынул из пакета склянку с маслом и оглядел ее. Гуще подсолнечного, но жиже машинного легко пузырящаяся и сама прыгающая жидкость немного просвечивала и полностью меняла знакомые чертежи веществ. Коробок спичек через нее смахивал на пирог с черникой, а сама спичка на гусеницу-лохматку. На ногте различались розовые очертания бывшей Африки, А старая пуговица разрасталась и улетала в бок склянки неопознанной тарелью. «Врульная жижа», – подумал Петр.

– Дай, немедленно и скорее дай, – и Петр увидел два уголька Настиных глаз, сверкавших из-под натянутого к подбородку одеяла.

Гусев проверил плотность притертой пробки – та не сдвигалась ни так, ни эдак, – «чудно как укупоривают масло», попробовал поцокать об угол – не бьется, не колется, но изможденное создание уже собралось плакать и стонать, и чертежник положил склянку рядом с дочкой. Лицо ребенка затянула улыбка счастья, и ручки заграбастали и унесли добычу под одеяло.

– Не можешь ли ты принести мне нитки и ленточки, а еще цветные обрезки, – совершенно и здраво сказала дочь, и отец, пораженный произнесенным, как молнией, шлепнулся, не попав, на стул.