Фердинанд Фингер - Просто жизнь

• Название: Просто жизнь
• Автор: Фердинанд Фингер
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-3-9407-47-16-7

Эта книга подводит определённый итог творчества автора за последние годы.

Книга напечатана в авторской редакции.

---

Фердинанд Фингер Просто жизнь

Посвящается эмигрантам трех поколений

Всем павшим и живым, подарившим нам жизнь и свободу в борьбе с фашизмом

Просто жизнь

Фердинанд Фингер

Русская боль

Эмигрантам

Вот мой чудесный дом, долина подо мною,
На ней лежат луга в невинной красоте.
Вершины гор в снегах – туманной синевою,
И птицей хочется взлететь в сияющей голубизне.

А запахи травы, покошенной на зорьке.
И в полдень жаркий – вот кормилицы идут на водопой,
И смех, и крик детей, играющих на горке,
И душу радует мне сельский быт простой.

В ручьях форель блестит в струящейся воде,
Боками в черных, красных точках тут и там мелькая,
Леса стоят в могучей красоте,
И белки по стволам то вверх, то вниз шныряют.

Живи и радуйся, все я душой приму.
Не многим ведь такая радость воздается,
Но что-то точит сердце, не пойму,
Щемящею тоской какой-то отдается.

Все, как в китайской сказке, в клетке золотой,
В ней трелью соловей не запоет в неволе.
Так сердце русское без Родины щемит тоской,
Не знаю я таких, кто был бы всем доволен.

Ты немца привези в Сахару, головой в песок воткни,
Он прорастет в пустыне саксаулом,
А русского без Родины хоть в рай ты посели.
Душа его не расцветет, он будет хмурым.

Без трели соловья придется обходиться.
Подаренного Богом нам, поющего над тихою водой,
А может, чудо вдруг произойдет, свершится,
И Родина, не мачеха, нам подарит покой.

25.05.2009

Коса

Звени моя коса – коса, не подведи.
Сверкай своим зеркальным полукружьем.
Один прокос давно уж позади.
Трудом его прошел я не натужным.

Вот точный легкий взмах я делаю тобой,
Смотри, трава почти с бесшумным охом,
Как бриллиантами покрытая росой,
Ложится под ноги мои со вздохом.

Хоть нехотя сопротивляется она,
Но скошенная все-таки ложится,
Как девушка в невинности, когда
Впервой не хочет парню покориться.

Вот покоряется косцу трава,
Прокошен луг второю полосою,
И станет кружкою парного молока,
Когда коровушка придет домой к подою.

Закончена вторая полоса по всей длине.
Уже пора за третью браться,
А пот слепит глаза, стекает по спине,
И от рубахи мокрой надо избавляться.

Вся жизнь моя, как жизнь того косца.
Заполнена была трудом натужным,
И бесконечно благодарен Богу я,
Что труд мой оказался людям нужным.

Жизнь

Дорогой жене Риточке и сыну Георгию посвящаю

О, юность дальняя моя – тех дней сияние,
В своей душе хранил я долгие года,
Тебя я, Господи, прошу – продли воспоминанья,
И на дальнейший путь благослови меня!

01.05.2009

Ф. Фингер

Жизнь I часть

Итак, друзья, приступим понемногу,
Хотя в душе моей шевелится немного страх.
Мне надоела проза. С помощью Господней,
Всю жизнь мою я опишу в стихах.

Родился я в Москве – в тридцать четвертом,
Мой верный друг жена – в тридцать седьмом.
Года промчались вихрем быстролетным.
А как прошли года, я опишу пером.

Когда я был мальчишкою трехлетним,
И чувства страха не было совсем во мне,
Родители мои тогда в одежде спали,
Дрожа душой и телом в беспокойном сне.

Повсюду и везде сновали по Москве фургоны,
Что на боках своих простые надписи несли.
То «Мясо-Хлеб», то «Овощи», то «Фрукты-Воды»,
А в них спресованно стояли зеки-москвичи.

Искали крамолу по всем углам,
Искали там, «где конь и не валялся»,
А оказалось – вот он, таракан.
Одним плевком вождя убить собрался.

Москва была не та, которую мы знаем,
Машину личную и думать не моги,
Полуторки тогда дровами отоплялись,
Своими дизелями бревна жгли.

А сталинский кошмар средневековья
Здесь описать совсем не мой удел,
Об этом Галич пел, стихом прожег Высоцкий,
И Солженицын описать пером сумел.

И жил СССР, страх внутрь себя загнав,
В геометрической прогрессии текла людей посадка,
И если б не вмешался тут Господь,
Страна ушла вся б в землю без остатка.

Генералиссимуса гений безграничным был —
На целый мир такой пытался цирк устроить,
Чтобы младенец на младенца доносил,
А невиновный должен был свои грехи утроить.

Из льдин домкратом самодельным вынули корабль,
Со страшной глубины – хоть смейся или плачь,
А из Москвы в Нью-Йорк дыру заделали коловоротом,
Как указал усатый наш палач.

Еще отмечен был один народный подвиг,
Не крик стоял на улицах, а вой.
Когда на Полюсе спасли собачую упряжку,
А с нею чукчу с мерзлой незаконною женой.

С утра до вечера сплошной «ура» гремел,
Как Гризодубова с известным вместе Леваневским
В советском самолете океан пересекли,
А вышли не одни, а с маленьким секретом вместе.

Вот так десятилетьями дурачили народ,
В те страшные года, которые уж позабыли,
«Усатый» избежал осиновый свой кол,
Хотя на этот кол его бы и сейчас не посадили.

И в семьдесят четыре не возьму я в толк никак,
Как все прощается убийце-фарисею,
За что был на кресте распят Иисус Христос,
За правду-мать, которую он сеял?

Родительским крылом прикрыт был, слава Богу,
И с папой, мамой проживал спокойно дни,
Не знал того, что в дальнюю дорогу
Мешочки с сухарями припасли они.

И в этой вот стране – свободной и прекрасной.
Ведь мало палачу еще смешных забав,
Он в бедную семью ворвался, кровожадный,
От матери одно крыло он отрубил, отца забрав.

И вот с одним крылом, как раненая птаха,
С такою жизни тьмой сражалась птица-мать,
Чтоб вырастить меня и сделать человеком,
И в детский дом, когда придут, чтоб не отдать.

Шли трудные года, и шла война, но, слава Богу
В дом к нам уж не пришел усатый Вор,
Он больше нам не пересек дорогу,
Так здравствуй, наш московский двор!

О, наш московский двор – мы были обогреты,
Всегда он теплым был и солнышком согрет,
В те времена моя жена жила в среде военных,
А я рос в центре, там, где красный Моссовет.

А дождик детства никогда я не забуду,
Он дробной каплею по крышам колотит.
И с туфлями в руках, прыжками через лужу,
Девчонка из двора к свиданию спешит.

Мальчишка из двора бумажный свой кораблик,
В искрящейся воде вдоль тротуара запустил.
Другой мальчишка солнечный свой зайчик
Осколком зеркала прохожим засветил.

Другой у теплой стенки, солнышком прогретой,
К большущей мухе нитку привязал, и вот
Она летает на огромном расстоянье
И недовольно там жужжит, как самолет.

В подвальном сумраке старинные редчайшие монеты
Так, между прочим, находили в те года.
И в «расшиши» их в пух и прах о стенки разбивая,
Не понимали, что мы делали тогда.

Монеты весили по сотне граммов, может.
Лица царей из серебра отлиты профилем.
И этот профиль так стирался на асфальте,
Что дворовой асфальт светился серебром.

Ах, сколько натворили всяких дел мальчишки,
И в том, что делали, не понимали ничего,
Не знали, к счастью, нумизматы все про это,
А то, наверняка, лишились бы сознанья своего.

В мои годы все пространство, которое сейчас занято машинами, было обнесено забором. Двор имел замкнутое пространство, в котором мы росли и развивались.

Многие ребята ушли на фронт защищать родину и погибли.

Дом, где я родился, 1989.

О нем написано стихотворение «Коммуналка».

Заходите в домик и смотрите.

В углу мальчишки, что постарше, и девчонки
Затеяли играть в футбол – эх, эта детвора.
И в тысячи осколков разбивались стекла,
Поставленные только лишь позавчера.

Играли часто мы с чекою на гранате,
Чеку могли бы вырвать из нее – какой скандал.
Бог защитил – могли б мы это сделать,
И этих бы стихов я никогда не написал.

Война все стерла цены, кроме жизни.
А игры наши были – вот сплошной задор —
Столетней давности бесценные дагерротипы
Осколками ушедших жизней покрывали двор.

А в ожиданье вечеров – сплошные муки нетерпенья,
Когда же заиграет, наконец, трофейный патефон.
До трех утра двор утопал в волшебных звуках танго,
Которые нам всем дарил, скрипя иголкой, он.

Случай

Москва, ноябрь, сорок пятый,
И холода, и голода года.
В тот долгожданный день военного парада
Я выбежал мальчишкой со двора.

От Белорусского до Пушкинской и далее,
До самого конца моей Тверской
Громады танков – Т-тридцать четыре —
Четыреста стволов рвались в последний бой.

Сегодня страшно невозможное представить,
Невероятный гром и дым, стоящий на Тверской,
Удушье газов, проработанной солярки,
И вдребезг окна от вибрации на мостовой.

И вдруг случилось – «Мамочка родная»!
Один танкист махнул перчаткою в руке.
И я сквозь скрежет, лязг металла пробираясь,
Услышал: «Лезь на танк ко мне»!

И я скользнул сквозь люк полуоткрытый,
Проник я в танк скользящею змеей,
И неожиданно танкист в проеме люка
Коснулся до щеки моей колючею щекой.

Я – безотцовщина, едва ли не заплакал,
Не мог себе позволить, я такой.
И в башне танка, холодом объятой,
Был обогрет отцовской, теплою рукой.

Громадины в броне при минус тридцать,
Покорно ждали. Вдруг – приказ отдан.
Движенье по Тверской и вниз на площадь,
Где ждал их маленький, ужасный «Великан».

И легендарный танк, проскрежетав брусчаткой,
Как будто рвался он в последний бой,
За каменным мостом с мальчишкою расстался,
И тот счастливый побежал домой.

В тот день так повезло и мне, и маме,
Ведь мог в тот день домой не прибежать,
Не удалось бы проскочить чекистов оцепленье,
В объятья смерти несмышленыш мог попасть.

Благодарю тебя, божественное провиденье,
За колосок расстреливали в десять лет тогда[1],
Тебе спасибо, танк, что дымовой завесой
От верной смерти ты прикрыл и спас меня.

И до сих пор с трудом я понимаю.
Как перешел танкист смертельный тот предел.
По временам военным знал, что ожидает
Его немедленный и неминуемый расстрел.

Ведь сделал он непоправимую ошибку,
Что в танке невоенному быть разрешил,
И нарушенье тех времен военного устава,
Ему бы вождь народов не простил.

В глазах вождя я был бы террористом.
Я – враг – внедрился в танк, и, если рассудить,
Снарядом мог шмальнуть по мавзолею,
За это пулю в лоб я должен получить.

Всем сердцем я теперь танкиста понимаю,
Как исстрадался без семьи с военной он поры,
Он обнимал меня, как своего сынишку,
Как любящий отец, вернувшийся с войны.

А Бог велик – и русского героя
От сталинской расправы защитил.
И много раз он, раненый и обоженный,
Надеюсь я, счастливо жизнь прожил.

Прошли года – мне семьдесят четыре.
Одиннадцать годков тогда ведь было мне.
Но я и до сих пор с восторгом вспоминаю
Щеку мужскую – ту колючую, прижатую ко мне.

Елоховская церковь