Роллан Сейсенбаев - Мертвые бродят в песках

• Название: Мертвые бродят в песках
• Автор: Роллан Сейсенбаев
• Жанр: Зарубежное современное

Имя видного казахстанского писателя Роллана Сейсенбаева известно далеко за пределами нашей страны. Писатель, общественный деятель, личность и гражданин – Роллан Сейсенбаев популярен среди читателей.

Роман писателя «Мертвые бродят в песках» – один из самых ярких романов XX века. Это – народный эпос. Роман-панорама бытия. И главный персонаж тут не Личность, а Народ. В спектре художественного осмысления бытия казахского народа его глубоко трагические романы стали ярким явлением в современной литературе. Он поистине является Мастером прозы XXI века.

---

Вместе с теми, кто покинул родные места, оставил свой аул человек, уважаемый в этих краях, известный, – мулла Беркимбай. Только как же без муллы в ауле – как же, к примеру, хоронить без него? Место муллы занял молодой, оборотистый Кайыр. Про таких говорят – способен пролезть в любую щель. Говорили также, что где-то он учился: то ли в Казани, то ли в Ленинграде. Только недоучился, вернулся в аул, быстро завоевал расположение Беркимбая. Он это умел: не отлучался от своего учителя ни на шаг, не пропустил ни одной молитвы, ни одного отпевания. И хоть был он молод, показал себя человеком глубоко набожным, верно чтившим слово божье. Беркимбай говорил людям, что Кайыр учился в Казани в школе духовенства и хорошо владеет арабским языком.

«Он же в морское училище поступал, – возражали в ауле. – Да не учился толком в училище этом. Не выгнали ли его оттуда?»

Другие добавляли, качая головами: «Знали мы его отца – редкий болтун был и проходимец. Недалеко сыночек от отца ушел: в школе-то как он учился, припомните, люди добрые. Не похоже, чтоб имел он способности к арабскому, очень непохоже…»

Но мулла Беркимбай положил однажды конец пересудам: – Большой грех для мусульманина судить о том, чего он не видел, чего он не знает. Навлечете на себя кару божью. Знайте же! Он был изгнан из училища за то, что одновременно посещал духовную школу. И самоотверженность молодого человека на пути служения Аллаху достойна только похвалы.

Так сказал однажды Беркимбай; суровыми глазами из-под тяжелых бровей оглядел он окружающих.

Не было в округе человека, который когда-либо мог бы возразить мулле Беркимбаю. Старики при этих словах муллы низко опустили головы – боязно им было впасть в божью «немилость». Насыр тоже уважал Беркимбая: мулла свободно владел арабским языком, мог легко и доходчиво объяснить каноны Корана. И все ж таки оставил аул Беркимбай навсегда. На его место стал метить Кайыр. Люди говорят: «Когда появляется шакал – ворон дохнет с голоду». В год, когда Кайыр стал муллой, было много похорон. Умирали и стар, и млад. Видать, было угодно Богу оставить их навсегда лежать в родной земле, чем быть погребенными на чужбине. Новоиспеченный мулла Кайыр, конечно, не сидел без работы. За ним приходило много людей, часто приезжали на легковых автомобилях. Кайыр усердно отпевал усопших, а наградой не гнушался никакой: брал деньгами, скотом. Разбогател он, конечно, быстро. Старики стали настаивать на том, чтобы он женился, нехорошо мулле жить холостяком.

Тогда Кайыр сосватал себе в Бишкеке молоденькую красавицу, справил скромную свадьбу. Ни с кем не сошлась в ауле его молодая жена. Да и как ей можно было завести с кем-нибудь дружбу, когда она выросла в городе, была, конечно, избалована родителями, даже родного языка не знала, чтобы расположить к себе людей. До женитьбы Кайыр жил вместе с братом в родительском доме, после свадьбы отделился, перебрался в один из брошенных добротных домов в центре аула.

Однажды, помнится, сильно занемог старик жырау Акбалак из аула Шумген. Дочь Акбалака пригласила к больному отцу лекаря Откельды. Были они с лекарем давние друзья. Вместе с лекарем явился и мулла Кайыр. Акбалак без особого восторга встретил смуглого горбоносого молодого человека. «Разве не своего старого друга Откельды позвал я к себе? – воскликнул он. – Что ты здесь делаешь, черный ворон? Иди-ка ты своей дорогой, мил человек!»

С такими словами прогнал Акбалак молодого муллу. А когда тот скрылся за дверью, заявил: «Это не мулла, это – хищник! Назло ему не стану помирать!»

С удовольствием люди передавали друг другу слова Акбалака.

Родственники Кайыра между тем стали один за другим покидать аул. Кайыр тоже собрался вместе с ними на Зайсан. Перед отъездом он зашел к Насыру, как к старейшине аула. Он сказал, прощаясь: «Уезжаю вслед за своими родными, уважаемый Насыр аксакал. В дальней дороге людям трудно будет обойтись без муллы». После его отъезда люди стали смелее говорить о нем нелицеприятные вещи. Стали говорить, например, что в благодарность за опеку он подарил кажи Беркимбаю кобылу с жеребенком и бычка. Насыр, наученный самим же Беркинбаем, неохотно верил в то, чего не видел своими глазами. И все-таки закралась в его душу какая-то неприязнь к Беркимбаю. Непросто было ему слушать такие сплетни про человека, которого он когда-то уважал.

В детстве Насыр немного учился у муллы, бегло читал Коран – хорошо толковал сложные суры, вообще в душе был он набожным человеком. Не забывали об этом в ауле, стали люди уговаривать Насыра стать муллой: в море не ходишь, времени свободного много. Не стал Насыр обижать людей отказом. Достал спрятанный на дне старого сундука Коран и стал с того самого дня муллой – последним муллой Синеморья.

Насыр прислушался. Буря стала вроде бы утихать, но море по-прежнему несло к берегу высокие волны. Они ударялись о песок, будто бы задыхаясь в нем, стихали; но вслед летели новые волны, их гулкий шум мешался с громким шорохом дождя; по-прежнему было тревожно на песчаном побережье. Мулла Насыр не уходил. По-прежнему стоял на коленях, хотя давным-давно промок весь до нитки. Левая его нога затекла, ему хотелось вытянуть ее, но малейшая попытка отдавала болью в щиколотке. Он продолжал свою молитву. Не самое, конечно, удобное время вспоминать в эти минуты сына, но думал он о сыне Кахармане всегда, особенно когда молился.

Кахарман, Кахарман…

Единственный был у Насыра сын, хотя не обидел его Аллах детьми: было их у Насыра пятеро – еще четыре дочери, кроме сына.

Тоже в чужие края подался Кахарман. Быстро, за один день, погрузился всей семьей, оставил море навсегда. А был ведь Кахарман директором Коктенизрыбпрома. Вдруг стал неугоден областному начальству. Хорошие были у него подчиненные на работе, хорошие были у него друзья. Глядя на директора, они тоже стали один за другим оставлять родной аул. Некоторые подались на Каспий, а другие и вовсе за пределы Казахстана – в Сибирь, Прибалтику. Простые люди последовали примеру образованных – то же снялись с места. Заброшенные рыбацкие траулеры, корабли, шхуны, лодки теперь лежали на берегу: давно их поела ржавчина, давно их разбило сильными ветрами – даже смотреть не хочется на эту рухлядь. Лишь сайгаки порой прячутся в их тени, да только гонит и их прочь близость раскаленного железа, запахи ржавчины.

Раньше видел старый Насыр сына часто, а теперь осталось ему лишь думать о нем каждый день. Никак не может он понять, почему Кахарман стал неугоден местным властям. Большой грех это – изгнать человека, который далеко впереди других: по уму и способностям, по образованности. Разве не такие перспективные молодые люди должны быть на руководящих должностях? У них ясный ум, они хотят быть полезными людям.

Пять секретарей обкома сменилось в этой области за последние двадцать лет. Каждый из них начинал свое новое дело так: хуля, перечеркивая дела предыдущего. Ох и накуролесили же они все вместе! Один решил превратить эти края в хлебную житницу. Мол, если было сказано, что Казахстан – республика хлебная и другие области рьяно бросились доказывать это Алма-Ате, то можем ли мы отставать от всех?! Нельзя, товарищи, никак нельзя! Мы тоже должны дать стране как можно больше хлеба. Под таким кличем были распаханы и без того скудные покосные земли Синеморья.

Следующий секретарь начал с того, что все вернул на свои старые места: песчаные, знойные места разве могут уродить много хлеба? И благо бы сам секретарь сообразил своей головой: нет, пришло указание из Алма-Аты. Третий секретарь взялся за орошение побережья Синеморья – думал превратить его с ходу в рай. Эх, не мозги подвели прохиндея – всего-то лишь сама Сырдарья, мало в ней оказалось воды для его гигантского замысла. Замысел замыслом, а работали эти секретари тихонько, в свое лишь удовольствие. Теперь на берегах Синеморья нет и клочка покосных или посевных земель. Чтобы дать пищу зимой небольшому поголовью каракулевых овец, приходится возить сено из других областей.

И не понять Насыру вот чего. Почему не нашлось в этих краях человека, который бы указал на ошибки этих бывших секретарей? Бывшие-то они, конечно, бывшие, а беда в Сине-морье долго еще будет настоящей. Где же, правда? До каких пор будем считать: если говорят сверху – значит, сам пророк молвит их устами. Не рабы ведь люди… или рабы все-таки? Что стало с Кахарманом, который говорил правду в глаза? Выжили его, пришлось оставить ему родное Синеморье. Вот что случается с людьми, которые за дело болеют душой.

А этим секретарям – зачем им надо было тратить нервы, думая о больном море? Себе дороже. И конечно, не нравилось им, что Кахарман часто бывал и в Алма-Ате, и в Москве: рассказывал о гибельном положении, просил, умолял, но так ничего и не добился. Был в Москве профессор Славиков Матвей Пантелеевич – казахи называли его Мустафой – всей душой страдал он, зная о судьбе моря. Но Славиков – ученый с мировым именем – ничем не мог помочь Кахарману, не пользовался он авторитетом у чиновников. Покойный Мустафа еще в пятидесятые годы говорил, что морю и всему этому краю неминуемо грозит гибель, если не научиться правильно, использовать воды двух рек. Сколько раз предупреждал он об этом! Море уже начало задыхаться без пресной воды. Сколько он написал бумаг в высшие инстанции! Ничего не добился, хотя с мнением Славикова в руководящих органах вроде бы считались. Стала исчезать рыба. В последние годы для того, чтобы выполнить план заготовки, рыбаки от ранней весны до поздней осени пропадали на Балхаше и Каспии. В это бедственное время для рыбаков Синеморья Кахарман открыл в аулах ремонтные мастерские, а чтобы занять женщин, организовал маленькие трикотажные предприятия. И вообще, каких только новшеств не напридумывал Кахарман, заботясь о людях, заботясь о том, чтобы была у них всегда работа, – насущный, стало быть, хлеб. И все-таки оказался неугоден. Сняли с работы за то, что не выполнил план по заготовке рыбы. Он был возмущен несправедливостью, потрясен до глубины души. Мрачнее тучи вернулся он с бюро обкома. Пробыл в доме родителей лишь день, назавтра его в ауле уже не было – уехал с семьей в чужие края. Ни Корлан, ни Насыр не стали противиться намерениям Кахармана: знали, что характер у него решительный, своенравный. Единственное, о чем они просили, – оставить на лето им внука Бериша. Бериш с первых своих дней воспитывался у стариков, родителей своих называл дядей и тетей, – он вдруг не захотел ехать в чужие края. Трудно сказать, был ли он уже в том возрасте, когда человек осознает свою сильную привязанность к родным местам, – но решение его было твердым.