Роллан Сейсенбаев - Мертвые бродят в песках

• Название: Мертвые бродят в песках
• Автор: Роллан Сейсенбаев
• Жанр: Зарубежное современное

Имя видного казахстанского писателя Роллана Сейсенбаева известно далеко за пределами нашей страны. Писатель, общественный деятель, личность и гражданин – Роллан Сейсенбаев популярен среди читателей.

Роман писателя «Мертвые бродят в песках» – один из самых ярких романов XX века. Это – народный эпос. Роман-панорама бытия. И главный персонаж тут не Личность, а Народ. В спектре художественного осмысления бытия казахского народа его глубоко трагические романы стали ярким явлением в современной литературе. Он поистине является Мастером прозы XXI века.

---

– Да, – согласился Славиков. – Это – о жизни и море. Я даже могу сказать, какого цвета этот кюй…

– Какого же? – полюбопытствовал Насыр.

– Голубого с серебристым… Как вода…

– Похоже. Очень похоже, – подумав, согласился Насыр.

– Тектыгул прожил жизнь бобылем, – продолжала вспоминать Корлан. – Всю жизнь искал воду – прошел пешком от Памира до самого Алатау. А вот добра не накопил…

– Как же он оказался отцом Мусы, если никогда не был женат?

– Муса – сын старшей сестры Тектыгула, – ответил Насыр. – Тектыгул взял его на воспитание к себе, вырастил джигитом. Но по стопам отца Муса не пошел. Он умеет, конечно, искать воду, но всю свою жизнь он отдал скакунам и охоте. – Насыр лукаво улыбнулся. – Сам уже, считай, превратился в скакуна: где только не побывал, отыскивая породистых лошадей!

– Только в последние годы довелось Тектыгулу пожить оседло. Остановился он здесь, в Караое, когда состарился, когда ноги ослабли… Ну что, будем укладываться спать? – Корлан поднялась и стала убирать со стола.

– Да, пожалуй, – согласился профессор.

Насыр провожал ребят и профессора к катеру. Мысли о давешнем разговоре, видимо, обоим им не давали покоя. Поэтому как бы в продолжение Славиков снова заговорил о том же:

– Неправильно пользоваться водными ресурсами – это просто преступление! Человек ведь в таком случае в первую очередь вредит даже не природе, а себе самому! Есть у Ленина примерно такие слова: социалистическое хозяйствование – это помощь в развитии человека. Если человек не становится красивее, мудрее, гениальнее, не стоит браться за строительство социализма. Понимаешь, Насыр, еще Ленин предупреждал нас, что социализм – не только экономика! А мы забываем его слова. Мы любим его цитировать, и к месту, и не к месту. Но урывками – каждый для своей пользы. Да ведь мы зачастую просто спекулируем его словами, разве не так? И этим губим людские души. Нет, не доросли мы еще до Ленина – не то что до его заветов, даже до полного, смелого цитирования не доросли! Мы выиграли войну, но боюсь, что проиграем битву за человека. Завтра спохватимся, когда все загубим, да поздно будет…

– Папа, оставь это, – Игорь придержал отца за рукав. – Мама же просила тебя выбирать выражения.

– Здесь нет доносчиков, не волнуйся. – Славиков кривоулыбнулся. – Да и чего мне теперь бояться? Я так долго сидел, что, наверное, надоел своим тюремщикам хуже горькой редьки. – Он снова вернулся к своей мысли: – Было время, когда Ленин телеграфировал рыбакам Синеморья: помогите Поволжью. И я боюсь, что очень скоро здесь будет хуже, чем тогда в Поволжье. А самое главное – неоткуда будет ждать помощи! Никого не волнует его судьба!

– Эх, Мустафа… Слушаю я тебя и думаю: зачем таких умных людей не отправляют за границу, чтоб они правду про нас сказали? Лучше бы ты поехал вместо Екора…

– Да уж нет! – раздраженно ответил Славиков. – Американцы – люди неглупые, сами разберутся, что к чему. Там слова о руководящей роли партии в деле мелиорации вряд ли будут к месту. А вот здесь болтуны и демагоги изрядно могут напортачить – так что я нужнее здесь. Да и нельзя мне ни в какую Америку, уважаемый Насыр. У таких, как Егор, анкеты правильные, чистые, это и есть их правда! А в моей жизнь знаешь сколько раз корявой рукой расписалась?..

Проводив гостей, Насыр сидел на берегу, погрузившись в глубокую задумчивость. Он почувствовал дыхание приближающейся беды сразу же после отъезда Шараева. Была она еще не близко, эта беда, как бывает поначалу далек клочок сизого облака над морем, когда приближается буря. Но проходит час, другой, и вот уже все небо Коктениза – Синеморья – затянуто черным. И до того страшного мгновения, когда с неба хлынет шквал воды, когда взметнется гигантская волна, когда закрутит воду смерч, сплетая ее в огромные канаты, – остаются всего лишь секунды… томительные… долгие… секунды.

И вздрогнул Насыр от скверного предчувствия.

– А вон и машина показалась! – Саят хлопнул крышкой капота и негромко окликнул друга: – Кахарман, слышишь?

Не защищая лица от сухого, обжигающего ветра, Кахарман стоял на вершине Караадыра. Машина, в которую он посадил Айтуган, была уже близко.

– Саят, – сказал Кахарман, – мы с тобой понимаем друг друга без слов. Я уезжаю, ничего не утаив от тебя. Все остальное ты поймешь сам…

– Да, – отозвался Саят.

«Жигули» остановились, и Айтуган с детьми поднялись к Кахарману. Кахарман обнял ее, обнял сыновей и, повернувшись в сторону моря, сказал:

– Дети, там – земля наших предков, там – наша родина, там – Синеморье. И куда бы вас потом ни занесла судьба, не забывайте о родной земле. Ибо родиной жив человек… – Он сглотнул комок в горле. – Возьмите по горсточке этой земли, пусть она всегда будет с вами…

Айтуган и дети развернули платочки, каждый взял немного сухого, горячего песка. Родная земля!

Никому Кахарман не сказал, куда он едет. Оставив провожающих у накрытого дастархана, он сходил в кассу, купил билеты и возвратился к столу, так ничего и не объяснив.

Поезд тронулся, Кахарман переоделся в спортивные брюки и вышел из купе. За ним, уложив детей, вышла Айтуган. За окном было темно, за окном были безмолвные пески.

– Ты знаешь, куда мы едем? – спросил Кахарман.

– Какая разница, – вздохнула Айтуган. – Никогда я не противилась твоей воле. Мне нужно одно – чтобы ты был жив и здоров… Она положила голову ему на плечо. – Ты все решаешь сам, а я с детьми следую за тобой по жизни. Я верю тебе.

– Я знал, что ты поймешь меня. – Он погладил ее плечи. – Мы едем в Алма-Ату. Вы там поживете какое-то время, а я поезжу, поищу работу. Сейчас для меня главное – подальше уехать отсюда. Это тоже тяжело, но это легче, чем видеть, как умирает море, чем слышать его предсмертные стоны… Я… – Задыхаясь от нахлынувших чувств, он расстегнул ворот рубахи. – Я не могу… Ступай, тебе пора отдохнуть. Я побуду один…

Айтуган молча кивнула и ушла в купе. И только здесь она дала волю своим чувствам – уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.

Позади оставалась родина.

Впереди их ждала неизвестность…

V

Больше месяца непрерывно лил ливень, не прекращаясь ни на один день. Казалось, растаяли снега Памира и Тянь-Шаня, как молил о том Аллаха Насыр. Растаяли и понесли свои бурные воды к морю, сметая на своем пути бетонные плотины. Пять раз в день садился Насыр на коня и отправлялся к берегу, чтобы там вознести благодарение смилостивившимся небесам. Впрочем, теперь до моря можно было дойти и пешком даже самому престарелому аксакалу. Обширное побережье, рельефы бывших заливов и впадины небольших озер – все это пространство теперь было полно воды. Плескались, шумели рядом с Караоем волны, играла, резвилась в них рыба: крупные белуги, сомы и даже осетры – откуда что взялось? В радость теперь было молиться Насыру – что и говорить.

А ведь поначалу, когда его выбрали муллой, с тяжелым сердцем приступил он к своим новым обязанностям, хотя и понимал, что не может быть жизни в ауле без муллы. Жизнь текла своим чередом: рождались дети, умирали старцы, случались и свадьбы. Поначалу не знал он ни одной молитвы наизусть, в которой Аллах благословлял бы людей на земные дела. Корлан, которая была очень набожной, взялась за Насыра не на шутку, хотя и усмехалась нередко, особенно в первые дни: грубые ладони, прямая спина Насыра не очень-то располагали думать, что он может быть истинным муллой. Много времени проводили они с Корлан над молитвенником, над мудреными страницами Корана, чтобы понять и запомнить то, что требуется в служебном обиходе священнослужителю. Кроме того, Корлан стала неукоснительно требовать от Насыра: «Не пропускай время молитв – тебе это теперь нельзя. Если люди забывают Аллаха, то мулла должен помнить о нем ежеминутно!» Первое время Насыра сильно сердила назойливость байбише: «Отцепись, какой из меня мулла? Я пошел навстречу людям только потому, что надо было кому-то обряжать усопших. Но я не обещал никому молиться по пять раз на день. Молишься сама – вот и молись!»

«Да как же ты можешь так отвечать! – сердилась Корлан. – Вот услышит тебя Аллах – накажет!»

И добилась-таки своего Корлан. Хоть и не носил Насыр чалмы, а молиться стал, как то было положено. После отъезда Кахармана это стало его потребностью – частенько он разговаривал с Всвышним о сыне, частенько находил утешение в этих разговорах.

И вот теперь он своими молитвами добился небывалого. Милостью Аллаха озарилось побережье! Уже через полмесяца непрерывного ливня море разлилось, размахнулось щедрыми крыльями по всему побережью: вновь стали полниться тяжестью рыбацкие сети. А Насыр радостный ходил по Караою и каждому встречному говорил: «Вот она, сила молитвы! Перед вами снова море как много лет назад – выйдешь из дома, и оно плещется совсем рядом…» – «Благослови тебя Аллах, – отвечали ему люди. – Дай Бог, Насыр, счастья твоим детям». Вскоре старики зарезали барана и снова стали благодарить и Аллаха, и Насыра, к скорби которого Бог обратил свои всевидящие очи. К вечеру того же дня к дому потянулись люди с подношениями: кто вел овцу и привязывал ее к насыровскому забору, кто нес полтуши сайгака. А кто и драгоценности – золотые, серебряные кольца, браслеты, серьги. Во дворе расстелили белый платок – и все это складывалось прямо туда. Прибили и шест к крыше его дома – на шест повязали белую тряпицу. Это означало, по старому казахскому обычаю, что в доме живет святой человек. Насыр и Корлан в это время были заняты вечерней молитвой. Бериш, заметив суету за окном, вышел во двор и опешил, увидев оказавшегося совсем рядом Есена: «Ничего не пойму! Что здесь происходит?» Есен рассмеялся, хлопнув друга по плечу: «Ну, теперь-то вы заживете. Обычай! Видишь, как твой дед разбогател?» – «Что ты за глупости городишь!» – оборвала шутки Есена его мать. Вечерело… Вскоре во дворе остались одни лишь старцы. Один из них обратился к Беришу: «А где дед? Зови его сюда!» – «Он сейчас молится», – ответил Бериш. «Иа, Алла, тогда не беспокой его». «Сам скоро выйдет» – рассудили аксакалы. Бериш поторопился в дом. Насыр, натягивая на ноги легкие чирики, был в недоумении: «Что там у нас во дворе творится? Зачем собрались люди?» – «Они вас дожидаются, дедушка…» – «И чего им нужно от меня?» – не понимал Насыр. Он переступил порог и ахнул, увидев и скот, привязанный к забору, и кучу добра посередине двора. «Ей, добрые люди, что здесь за базар? На какие еще страдания хотите вы обречь меня, когда я уже собрался в могилу?» – гневно выкрикнул он. Люди почтительно отвечали Насыру: «Это подношения, которые необходимо делать всякому мулле. Грех тебе отказываться от них…» Насыр вновь вскричал: «А я считаю, что больше греха возьму на душу, если не откажусь от них! Немедленно все забирайте назад! Вы подумали, как я после этого буду смотреть вам в глаза, глупые люди? – Он прошел в глубину двора, взял весла и приказал внуку: – Бериш, ну-ка давай сюда Есена, да выйдем в море, пока не стемнело». Старцы почтительно расступились перед ним, и они с Беришем покинули двор. Аксакалы после слов Насыра долго качали головами, поставленные в двусмысленное положение. С одной стороны, им было ясно, что этих подношений Насыр совершенно точно не примет. С другой стороны, было как-то неловко и им самим возвращаться назад с отвергнутыми дарами. Но и печалиться они особо не могли, каждый внутренне радовался за Насыра, одобряя его твердость и бессребренничество. Поэтому они неспешно, но с готовностью стали отвязывать скот, разбирать золото и серебро. Расходились не оскорбленные, а скорее просветленные, с легким сердцем.