Александр Энгельгардт - Письма из деревни

• Название: Письма из деревни
• Автор: Александр Энгельгардт
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9265-0586-0

Александр Николаевич Энгельгардт – ученый, писатель и общественный деятель 60-70-х годов XIX века – широкой публике известен главным образом как автор «Писем из деревни». Это и в самом деле обстоятельные письма, первое из которых было послано в 1872 году в «Отечественные записки» из родового имения Энгельгардтов – деревни Батищево Дорогобужского уезда Смоленской области. А затем десять лет читатели «03» ожидали публикации очередного письма. Двенадцатое по счету письмо было напечатано уже в «Вестнике Европы» – «Отечественные записки» закрыли. «Письма» в свое время были изданы книгой, которую внимательно изучали Ленин и Маркс, благодаря чему «Письма из деревни» переиздавали и после 1917 года.

---

– Да где же я его буду носить?

– Гулять изволите пойти – можно надеть.

– Да смотрите, чтобы коровы не зализали, как на скотный двор пойдете, – вставила Авдотья.

Савельич, искоса, с едва заметной презрительной улыбкой посмотрел на Авдотью.

– По саду изволите прогуляться, чтобы пообветрило, разносится, лучше сидеть будет.

– А фрак-то вам узок стал, раздобрели в деревне, – заметила Авдотья.

Несколько дней я щеголял во фраке: ходил во фраке на скотный двор, на пустошь, где производилась граборами расчистка, гулял по саду, где шла садка кустов. Фрак действительно разносился.

С сюртуком тоже случилась оказия: вынимая его из чемодана, Савельич как-то зацепил за пряжку и разодрал рукав на самом видном месте. Что тут делать? Единственный местный портной, старик Михаил Иваныч, – настоящий ученый московский портной из прежних дворовых, такой, что мог бы не только подчинить сюртук, но даже вывернуть старый и переделать заново на первый сорт, – за которым я послал тотчас же, – не оказался дома: уехал куда-то далеко обшивать на зиму какое-то семейство. Ну, что тут делать? Разве взять с собою и отдать кому-нибудь в губернии починить? Однако обошлись домашними средствами: Сидор взялся зачинить разорванный рукав. Оказалось, что Сидор – чего я не знал – швец; до поступления ко мне он летом работал дома, а зимою был швецом, то есть ходил по деревням шить полушубки, армяки, зипуны. Когда Сидор объявил, что зачинит сюртук, я никак не мог поверить, чтобы он мог исполнить такую тонкую работу. Сидор летом постоянно работает на огороде, возит граборские тачки земли, косит, ездит кучером и вообще исполняет всякие работы по хозяйству; кожа у него на руках такая же толстая, как у носорога; большим пальцем руки он вдавливает гвоздь в стену, зимою в 15° мороза без перчаток правит тройкой гуськом запряженных бойких лошадей.

– Да как же ты будешь чинить такую тонкую штуку?

– Съезжу в Бардино и попрошу у горничной махонькую иголочку и шелчинку.

– Маленькая иголочка и шелчинка и у меня есть, да починишь ли ты?

– Починю-с, пожалуйте, иголочку самую махонькую.

И действительно починил, так хорошо починил, что когда я потом показал починку Михаилу Ивановичу, то он объявил, что и сам лучше не сделал бы, потому что теперь у него глаза стали стары.

Уложившись накануне и делая во время вечернего доклада старосты распоряжения на время моего отсутствия, я, между прочим, сказал ему, что еду в губернию, собственно, на выставку.

– А разве нынче выставка будет, А.Н.?

– Будет.

– С господ, должно быть, на выставку собирали?

– Как с господ?

– У нас ничего до сих пор не слышно. Нынче с крестьян ничего на выставку не выбивали, должно быть, только с господ сбор.

– А разве прежде крестьяне посылали что-нибудь на выставку?

– На прошлую выставку, что скоро после «Положения» была, со всех собирали, приказ был, чтобы что ни на есть лучший хлеб представить в казну на просмотр – ну и собрали. По душам, значит, разложили, с кого меру овса, с кого мерку ячменя, с кого ржи – мир раскладывал. Нам с двух душ мерку ячменя отдать досталось. Так со всех, по расчету, сколько следует, и отдали. Потом награда вышла.

– Кому?

– Нам, нашему, значит, обществу. Брат мой тогда десятским был; потребовали его в волость, говорят: тебе, Минай, награда за ячмень вышла – восемь рублей; сам посредник и деньги отдал, похвалил, служи, говорит, хорошенько. Принес брат деньги домой, узнал мир. А нам что? говорят. Ничего не вышло; мне, говорит брат, награда за службу вышла. – Да мы, говорят, все что ни на есть лучший хлеб отдавали, за что ж тебе? Вам, должно, после будет: начальству, известное дело, прежде вышло. Ждали, ждали, ничего не выходит. Брат в волость сходил: другим, говорят, ничего не будет, а это награда за ячмень тебе, Минаю, вышла за то, что ячмень хорош, – другим ничего не будет. Все общество на брата взъелось: как, говорят, Минаю? за что Минаю? мы все, говорят, хлеб отдавали, подушно отдавали, и награду дели подушно. Брат было не хотел отдавать, боялся: посредник, говорит, сказал, что награда вышла Минаю за хороший ячмень. Куда ты! Мы, говорят, все по душам хлеб отдавали! чем наш хлеб хуже минаевского! что ни на есть лучший хлеб отсыпали, фальши не было! какой господь уродил, такой и отсыпали! коли хлеб плох, тогда было смотреть, на что же ты десятский! ты, говорят, с двух душ мерку ячменя отдавал, Ипат с души мерку овса, Силай с Ванькой с трех душ мерку ржи ссыпали, за что ж тебе награда? Все равно давали, дели восемь рублей по душам. Так и порешили делить по душам. Против миру не пойдешь, – брат отдал восемь рублей, а ему выкинули, что пришлось на две души, – рубль десять копеек пришлось.

Я объяснил старосте, что такое выставка, какое значение имеют награды, для чего устраиваются выставки.

– Отчего же бы нам, А.Н., не послать что-нибудь на выставку?

– Да что же мы пошлем?

– Семя можно послать, ячмень у вас нынче отличнейший – куда лучше нашего; если за наш восемь рублей за мерку дали, так за ваш мало-мало 10 рублей дадут.

– Нет, ячменя посылать не стоит. Там, брат, такие ячмени будут, не нашему чета.

– Конечно, если нынче крестьянского хлеба не будет, а только господские, то ячмени хорошие будут. Только и наш не худ, баб посадить можно, отобрать мерку что ни есть лучшего зерна; по крайности, уважение начальству окажем.

– Нет, нет.

– Корову белобокую изволили бы послать, – отличная корова, утробистая корова, во всех статьях! подкормить немножко – первый сорт! Или бычка сивенького – форменный бычок. Груздевский барин, говорят, в Петербург корову посылали, и не мудрая, говорят, коровенка, – так, говорят, ей награда вышла, медаль этой корове дали, золотую медаль, как у посредника. Ошейник – ихние мужики рассказывали – кожаный, такой ясный, и медаль золотом на ошейнике сделана. Отлично было бы, если б нашей белобочке медаль дали, весь бы гурт скрасила, она завсегда впереди ходит. И Петре-скотнику лестно, мужики шапки снимать будут.

Я объяснил старосте значение медалей, выдаваемых на выставке, и что этих медалей носить нельзя.

– Ничего посылать не буду. Куда нам. Там все отличные вещи будут, там такие коровы будут, что нашу белобочку и показать стыдно. Я, брат, не за тем еду. Я сам хочу поучиться, хочу посмотреть, что у других есть. Вот рабочих лошадей посмотрю, узнаю, где лучше купить.

– Лошадей, известно, рабочих в Зубове на ярмарке покупать будем, если не пожалеете денег, по сорока рублей на круг за лошадь назначите, самых рабочих лошадок купим.

– Овец, скот, машины разные посмотрю, масло.

– Как изволите, но уж насчет масла лучше Авдотьиного не будет. Ни один купец еще не охаял. Сам Медведев, что в прошлом году масло купил, говорил Авдотье: делай всегда такое, никогда мимо не проеду. Когда отпускали прошедший раз без вас масло, Савельич хотел, как вы приказывали, подписать на кадках, откуда масло, чтобы в городе наше масло знали, так Медведев: зачем, говорит, писать – попа и в рогожке видно.

На другой день, рано утром мы отправились на машину. Кроме Сидора, я взял еще с собой работника Никиту, который должен был пригнать обратно со станции лошадей и отвезти наше, то есть мое и Сидора, деревенское платье, в котором мы не решались показаться в городе. До станции 15 верст, нужно было ехать на телеге, по самой отвратительной грязной дороге, и уж, конечно, тут нельзя было и думать ехать в городском платье.

Моросил осенний дождик. Дорога, которую исправляет только божия планида да проезд губернатора, от постоянных дождей совершенно размокла. Грязь, слякоть, тряская телега, промокший и как-то осунувшийся Никита в лаптях, порыжевшие луга, тощий кустарник. Невзрачная, но все-таки милая сердцу страна… Раз как-то мне случилось ехать по железной дороге с француженкой, в первый раз ехавшей из Парижа в Москву. Дело было осенью, погода стояла ненастная, по сторонам мелькали наши известные железнодорожные осенние виды. Француженка все время смотрела в окна вагона и все время тоскливо повторяла: Ah! quel pays! pas de culture! и сам вижу, что pas de culture, а все-таки, наконец, зло взяло. – Ну да, ну pas de culture, ну так что же, что pas de culture, а вот твой Наполеон, да еще какой, настоящий, по этим самым местам бежал без оглядки, а вы с culture города сдавали прусскому улану! А ну-ка пусть попробуют три улана взять наше Батищево. Шиш возьмут. Деревню трем уланам, если бы даже в числе их был сам «рара» Мольтке, не сдадим. Разденем, сапоги снимем – зачем добра терять – ив колодезь – вот-те и pas de culture. А не хватит силы, угоним скот в лес под Неелово – сунься-ка туда к нам! увезем хлеб, вытащим, что есть в постройках железного, – гвозди, скобы, завесы, – и зажжем. Все сожжем, и амбары, и скотный двор, и дом. Вот тебе и pas de culture, а ты город сдала трем уланам.

Да, пусть придут, пусть попробуют. Прочитав в газетах, что каждый прусский офицер снабжен биноклем для лучшего обзора местности, я на всякий случай – мы все убеждены, что немец не вытерпит и к нам сунется, – выписал себе из Петербурга хороший бинокль, 25 рублей заплатил. Прислали. Я – Сидора: «посмотри, говорю, что за штука; отлично в нее все видно». Сидор посмотрел и расхохотался. «Ишь ты, мельница к самому носу подошла». «Что, хорошо видно?». «Смешно – лес, что за полем, на самом носу». «Дай-ка сюда, я посмотрю». Я навел бинокль на отдаленное поле. «Отлично видно – я вижу в трубку, что по полю человек идет, ты видишь, Сидор?» «Вижу – это Григорий идет». Вот тебе и раз, думаю, тьфу ты пропасть! «Да разве ты можешь отсюда лицо разглядеть?» «Нет, лица не видать, а по походке вижу, что это Григорий, и полузипунишко синий его». Нет, нас не возьмут три улана!