Сергей Сокуров - Сказания древа КОРЪ

• Название: Сказания древа КОРЪ
• Автор: Сергей Сокуров
• Жанр: Историческая проза

Действие историко-приключенческого романа С. Сокурова длится 190 лет, начиная с декабря 1812. Сменяются поколения. Потомки четверых участников Отечественной войны, служилых людей Борисовичей, как предсказала таинственная маркитантка, расходятся по России, по смежным странам, теряют друг друга из виду. Многим из них выпадает удивительная судьба, большие испытания жизнью. Часть родовых ветвей приживается на иноземной почве, среди иных язы́ков. Но сохраняется в душах даже уже далёких сородичей ощущение одного корня, причастности к неистребимому русскому племени. И во дни катастроф, потрясающих родину и прародину, далёкие потомки однодворца Бориса, Иванова сына, стихийно тянутся к некоему единому центру общей для них территории, которая сзывает их голосами предков, нуждающихся в помощи. Автор романа, придавая особое звучание «приключенческой струне», вводит в повествование семейную легенду о серебряном блюдце. Якобы братья Борисовичи, при последней встрече, разрубили его на части, которые разобрали на амулеты-обереги, пометив их своими инициалами. Почти два века спустя эти предметы стали вещественными доказательствами принадлежности к единой Большой Семье для тех, кто их представил. Действуют в романе и мифические персонажи, олицетворяющие Зло (в противовес Добру, что живёт в душах главных героев). Но их появление в настоящем сочинении не превращает его в сказку, лишь придаёт ему оттенок русского сказания, преданий старины глубокой, былины.

---

Александра после Бориса рожала ещё семь раз, но из всех детей выжило пятеро: два сына и три дочери. Уральские брат и сёстры держались вместе, были друг к другу благожелательны, а вот нижегородец в их содружество не вписывался. Нет, младшие его не отвергали. Наоборот, пытались вовлекать его в свои игры и занятия, но старший с ленивым равнодушием избегал тесного общения. Как бы держал дистанцию. Родителей такая позиция быстро взрослевшего Бориса настораживала. Однако они не могли ничего поделать. Неожиданно для них оказалось, что первенец уже юноша. Он увлёкся прогулками по горам с дядей Степаном. Стал наведываться на прииск, завёл знакомство со старателями. Андрей приревновал. Для него главным объектом хозяйского внимания была пахотная земля. К ней вначале надо бы присматриваться наследнику. На прозрачный намёк отца недоросль ответил, мол, овсы его не интересуют, он не лошадь. Андрей Борисович встал как вкопанный. Он будто впервые видел сына. Боренька, оказывается, догоняет его в росте. Тонкой костью пошёл в мать. И лицо у него от Хруновых – вытянутое, с высокими дужками бровей. В глазах таится насмешка. Борис явно высокого мнения о себе, отца же считает деревенщиной.

Пока глава семейства обдумывал, как наставить юного наглеца на путь истинный, того зачислили в Александровский лицей. Андрей Борисович заподозрил руку супруги, мечтавшей вслух видеть сына среди знаменитостей страны. По её мнению, верный путь в высшие сферы пролегал через знаменитый лицей. Как это удалось помещице из уфимской глубинки провернуть такое дело, осталось для её мужа загадкой. Правда, у неё были свои деньги, но не всё же деньги решают.

Пришёл срок везти Бориса Корнина в Царское Село. Мать и повезла. Там со временем открылось пристрастие Корнина Младшего к естественными науками. Не закончив курс обучения в элитном заведении, сын написал «батюшке и матушке», что переводится на учёбу к немцам. О времена, о нравы! Он не умолял родителей разрешить ему перевод из одного учебного заведения в другое, а именно сообщал о своём решении. При этом просил (с дурацкой припиской «нижайше») выправить ему заграничный паспорт и выслать, дополнительно к обычному содержанию, денег – на переезд, на обустройство и на обновление гардероба. «Он, наверное, думает, что мы на золоте сидим», – пробурчал Андрей Борисович.

Глава XII. Опальный государь

Миновало три лета. Холодная осень 1837 года наступила на Адриатике рано. В октябре в горах местами выпал снег. Для одних 36 месяцев – это чуть больше тысячи дней, каждый из которых мимолётен. Для других – эпоха, той или иной продолжительности.

В резиденции правителя Черногории мелькали озабоченные лица. Господарь Пётр, уже архиепископ, был хмур и молчалив. Улучив время он уединился с Каракоричем-Русом в библиотеке, бывшей также залом для деловых приёмов. Здесь у глухих стен, стояли впритык застеклённые книжные шкафы. В простенках между окнами висели живописные картины, гравюры и портреты. С одного из них надменно смотрел глазами навыкат император Николай. На другом втянул голову в плечи усталый от побед Наполеон. Георгий Чёрный, любимый Негошем сербский герой, с вислым носом, пугал немыслимыми усищами входящих в это помещение. Середину помещения занимал круглый стол с дюжиной венских стульев, в дальнем от двери углу нашлось место для небольшого биллиарда.

Церемонии между своими здесь не были приняты. Дмитрий примостился на низком подоконнике. В раскрытое настежь окно туго и бодряще шёл прохладный воздух со стороны Адриатики. Покусывая кончик уса, трогая время от времени бородку пальцами, владыка в задумчивости прохаживался вдоль книжных шкафов. Коленки длинных ног волновали ткань просторной зимней рясы, которую он надевал среди близких при обыденной работе. Наконец произнёс:

– Пора сделать решительный шаг.

– Надо ехать, – согласился секретарь.

Дмитрий Каракорич-Рус теперь ни с кем не делил секретарские обязанности. Одним памятным днём, по возвращении из России, Сима Милутинович покинул и двор господаря и Черногорию. Поступок необъяснимый, во мнении окружающих. По всей вероятности, причина в следующем. Среди пишущего люда есть неизлечимая болезнь – изъедающая душу ревность успешного поэта к ещё более успешному, находящемуся рядом. Взойдя на пятом десятке лет на пик сербской литературы, мэтр Симеон вдруг обнаружил прямо перед собой давнего знакомца, который, будучи ещё отроком, подавал надежду, как одарённый, небольшого, подражательного голоса певец родной страны – знатный сотоварищ бродячих гусляров. И вдруг в ушах мэтра раздался мощный, но не оглушающий, а невольно чарующий голос самобытного барда чёрных гор и их героев. Бывший учитель был ошеломлён и растерян. Он будто увидел себя со стороны – маленького, ну, совсем крохотного рядом с этой вдруг ставшей гигантской фигурой недавнего своего ученика, в том числе в поэзии. Ещё шаг, и он, Милутинович, будет раздавлен, превратиться в пыль, в ничто. Надо немедленно отойти в сторону! И сникший, терзаясь любовью к своему мальчику Раде и завистью к его дару, сербский историк и эпический поэт незаметно, без прощальных речей, удалился в Белград.

– Да, надо ехать, – повторил Негош фразу своего секретаря. – Составь и вышли сегодня в Петербург просьбу о высочайшей аудиенции. Пока доберёмся до Вены, ответ, надеюсь, будет в посольстве. Консула Гагича запрашивать не будем – лишнее препятствие, от ответа уйдёт. Дубровник на страна!

Любопытно, что понудило правителя Црной Горы бросить все дела по превращению патриархальной страны в современное государство и накануне зимы, без согласования с ведомством вице-канцлера Нессельроде, решиться на авантюрную затею добраться, расталкивая «толпящихся у трона», до императора мировой державы? К нашей удаче, ответ на этот вопрос у вездесущей Клио нашёлся.

Вскоре по возвращении господаря из России осенью тридцать третьего года для него и верного его окружения, значит, и для большинства народа, начались неприятности. Конечно, «приятности» черногорцев никогда не баловали, но неожиданно чёрные полосы слились в одну, беспросветную.

Недоброжелатели у Негоша были всегда, а тут словно невидимый дирижёр взмахнул палочкой, и сплетни усилились; стали множиться недобрые оценки деятельности правителя, лишь недавно вступившего в третье десятиление своей жизни. Господарь точно попал в мёртвую зыбь. Не поймёшь, с какой стороны накатываются волны. Злой шёпот ранит сильнее турецкой картечи. Владыку укоряют в строительстве светской резиденции (мало монаху кельи!). Государственные дела вершит спустя рукава. Понятно, не до них – стишки отвлекают, тайком пишет, закрывшись в кабинете на ключ.

Пусть бы сплетни да злые оценки крутились вокруг Боботов-Кука. Но вдруг могущественные страны Европы, ранее едва замечавшие Монтенегро, прониклись жалостью к бедному народу, которому так не повезло с правителем. Пора навести порядок в этом балканском углу. Видимо, непорядком посчитали не ежегодные набеги подданных султана на беззащитные селения у границ Черногории, а решительную, не согласованную с Веной отмену гувернадурства – этой занозы, финансируемой из-за рубежа для ослабления центральной власти. Последнему гувернадуру запретили въезжать в страну, его дела перешли в ведения Сената.

Англия, у которой всюду на планете отыскивались интересы, была готова поднять паруса. Австрийские стратеги интересовались состоянием путей сообщения в глубинке Балканского полуострова. Турция ведала о состоянии дорог, вернее, помнила, что дорог, как таковых, в «краю разбойников» нет; их заменяют тропы, только боялась встретить на них черногорцев. Вот в этом турки отстали от жизни. Кубышка с «долгом императора Александра» позволила архиепископу начать прокладку настоящих дорог – по главным направлениям, в том числе в сторону недоступного пока моря – пригодятся… Правда, и это вызвала ворчание: дороги могут подождать, есть дела поважнее.

Слухи ещё тем страшны, что произрастают ядовитыми плодами на реальной почве повседневной жизни, где всего хватает: верных решений и ошибок, успехов и неудач, конфликтов, разных устремлений отдельных людей, социальных групп, кланов, внутренних противоречий каждой Божьей души.

Недругам Петра II ничего придумывать не приходится. Действительно, государь-архиепископ пытается придать больше светскости высшей власти в стране. Поэзию он считает не личным делом творца, а достоянием нации, средством её просвещения. На типографской машине, доставленной из России, начали печатать правительственные акты и учебники. Ими бы заткнуть недружественные рты, да притчей во языцех стал выпуск двух поэтических сборников Петра Негоша. На доработку произведений правитель позволил себе несколько недель отпуска, оставив у руля главы государства надёжных соратников, в их числе «верного служку», будущего сенатора Церовича и Каракорича-Руса, проявившего способности управляющего делами. Злые языки обошли молчанием неудобный для себя факт, что набирающий известность певец Црной Горы отложил печатанье своей поэмы-песни «Голос каменных гор», чтобы осуществить выпуск альманаха «Горлица», основанного для выявления дарований. «Черногория должна быть прекрасна не только воинами, но и писателями, художниками, учёными», – объяснил поэт-архиепископ своё решение секретарю. Известно, он послал реформатору сербского языка Вуку Караджичу денег из личных сбережений – на издание пословиц и народных эпических произведений. На свои хлеба пригласил его в Цетинье, соблазняя фольклором Црной Горы.