Юна Летц - Высматриватель

• Название: Высматриватель
• Автор: Юна Летц
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Тайнопись о социальных сетях и боевых смыслах, о людях и высматривателях.

На берегу рыбокаменной реки в доме из вулканного туфа живёт человек, который очень дорожит своим одиночеством, но вынужден нарушить его, чтобы исполнить важное задание – поехать в город и устранить искажённое видение мира. В путешествии к нему присоединяются помощники: Дариус из социального меньшинства «странные», ибога – модель человека, белые педанты, метафорик и другие жители каузомерного поселения, где укрываются от информационного шума люди, не желающие деградировать. Гюн пытается дойти до предела, чтобы найти там бумажный лампион и получить озарение, но странствие по человеческим душам оказывается слишком тяжёлым для него. Финальное сражение с мауком выявляет эту огромную брошенность людей среди войны, в которой отсутствует какой-либо герой…

---

В эти моменты он ощущал страх, сжимающий людей в общество, и это была мерзость, чужой бой, которым его окатило, море, от которого он мокрый стоял, но слёзы затекали обратно: страх неживой — это был вывод, который при частом повторении оставлял внимательными глаза, даже если казалось, что они вот-вот перестанут смотреть, – так было страшно всматриваться вглубь некоторых событий и людей, и каждый раз предстояло гнать этот страх вон из всякого дела.

Так у него выстраивался собственный взгляд, и так он стал замечать вокруг эти сгустки, откуда истина скреблась, ломая ногти, – чудище для иных, но Гюн увидел её прекрасной и какая она была живая, по сравнению с ней люди казались полумёртвыми, палочкой своего тела постоянно ворошили себя, тревожась: не дохлый ли? – вроде бы пока не издох.

Странно было сказать, что он жил где-то в стороне, так он не жил, но был составляющей этого куска, подвешенный на побегушках собственных мышц, носился, демонстрируя своё мясо. Он обитал среди людей, и всякие уроды, вросшие в свою историю сбоку, вещеподобные существа, как моль, зубами перешагивающая ворсинки, – шапочное знакомство на уровне насыщения, вымалчивание чего-то большого – раньше, теперь – вымалчивание пустоты и какая-то чушь, забивающая дни, уроды-люди и уроды-поступки, которые катились в его жизнь, и Гюн прыгал на мышцах как фантош, держал себя мышцами, но иногда мимо – нерв попадал, и вместо верёвки как натянутые звуки ничтожной музыки, боль, скрипение, и дальше он не мог уже продолжать. Обезумевший от внутренних знаков, которые скопились на фоне этой наступающей пустоты шума, он должен был вывернуться как-то, спастись, и тогда Гюн начал работать над своим зрением, и тогда он начал уходить от людей.

Это было не резко, но всё же некоторые заметили и шептались между собой, говорили: что это с ним, и кто-то отвечал, что он зациклился — говорили и мотали сочувственно головой, и порывались лечить – комкали образцы и потом кидали ему по направлению в лоб, так что в ушах продолговато звенело, и надо было как-то полечить этот звон. Для этого он создал ощущение свободы, потом вышел наружу из этого ощущения, разложил его перед собой и долго смотрел, как бы стараясь вмыслиться в эту ткань, пока ещё размазывалось, но в один из дней появилась резкость – спонтанно, как и бывает с иными силами.

Это был день, когда он почувствовал, что надо сидеть, и он пошёл в парк, и он сидел на скамейке с целью подышать этими городскими эманациями и как бы немного проветриться – там же листья везде воткнуты прямо в деревья, шевелятся всем телом, примагниченные. Он сидел там, трогательный такой, как человек в парке. Он сидел там и смотрел на оранжевую тележку с жевательным светом, которая напоминала скомканную гирлянду, он смотрел-смотрел на неё, и всё как обычно, только какое-то чувство внутри… Он зажмурился, а когда вернул взгляд на место, это были обычные жевательные конфеты там, никакого света. Я вытянул его, высмотрел весь – так он предположил и отправился на поиски подтверждений. Увидел нищего и высмотрел у него все деньги из души, посмотрел на парковые часы – высмотрел время, и все вокруг заторопились: времени стало не хватать, увидел солнце и чуть глаза не высмотрел, но вовремя остановился и подумал, что и этих примеров достаточно.

Надо было продолжать учиться, выбрать объект и смотреть на него так уверенно, просторным взглядом смотреть, как бы затягивая внутрь – не только в виде воспоминания, но переманивать в себя его функцию, атмосферу, историю – желать, жаждать, размягчить его глазами и прыгать на нём, как на резине, плыть на нём, вить из него виточки, паутинки, сжимать его, пока однажды объект не станет таким близким и таким компактным, что бы его можно было высмотреть в один взгляд – как прочитать, узнать, обрести. В этом не было никакого колдовства, а только логика и умение. И вскоре он был до такой степени силён, что мог высматривать некрупные предметы, и некоторые идеи высматривал прямо из чужой головы, то есть стал в истинном смысле проницательным, и теперь был готов посягнуть на что-то большое и значительное. С этим выводом он стоял перед домом из вулканного туфа и пялился на него несколько месяцев подряд, потому что ему очень хотелось иметь дом и видеть реку с балкона, и жить так, как он придумал, высмотрев это в своём будущем.

В доме жили другие люди, это был их дом, они построили его, устраивали вечерние посиделки, они создали для себя интересную жизнь, и Гюн захотел высмотреть всю эту жизнь, и эту радость, которая жила там. Он изучал их характеры, знал увлечения каждого члена семьи, и всё ему казалось таким близким и понятным, таким похожим на то, что он делал бы в своей жизни сам.

Эти люди – он нашел их совершенно случайно. Стоял как-то на одной ноге в центре города и смотрел на свою тень, которая лежала на асфальте в виде какого-то символа, но Гюн ни как не мог вспомнить, что это за символ, и тогда он решил обвести свою тень мелом, чтобы получше разглядеть, но как только он сдвигался с места, тень становилась другой тоже, и тогда он понял, что ему нужна помощь. И тогда он обратился за помощью к одному стабильному и крайне устойчивому человеку, который стоял в одной и той же одежде на углу. Этот человек так крепко стоял и иногда только приближал звук ко рту, выдыхая угрозу. У него оказались нужные мелки, Гюн принял исходную позицию, и человек обвёл его тень, а также прочитал символ, который тот старался выстроить из себя.

– Навязчивые идеи, – сказал он и засмеялся.

А Гюн сразу же подумал, как это точно сказано, и пошёл покупать спицы, чтобы побольше таких идей навязать, пошёл в магазин, где продавались вязальные спицы, и купил сразу восемь пар – на случай, если идей будет много, но когда он пришёл с этими спицами туда, где любил стоять на одной ноге, и когда начал вязать, то понял, что не может вязать без ниток, и стал стягивать нитки из кофт, которые проходили по улице. И только у него стала навязываться какая-то идея, как его положили на землю, ограбили и ткнули чем-то жидким в руку – так ткнули, что проснулся он только через восемь лет, и то не окончательно проснулся, а долго ещё засыпал на ходу. И тогда он поставил себе точку в другом конце своей комнаты и шёл к этой точке, стараясь не уснуть.

Однажды он всё-таки дошёл – до точки, коснулся её и с тех пор спал только по ночам и только лёжа, как говорилось во встроенной инструкции к матрасу, который время от времени появлялся у него на кровати. После этого жизнь стала налаживаться: он просыпался, садился на пол и долго высматривал стену, которая стояла перед ним, он вспоминал, каково это – высматривать, и в какой-то момент Гюн вдруг увидел своё детство. И он подумал, что должен найти какой-нибудь дом и жить в нём, потому что ему надоело шататься по этой комнате, где он всё уже высмотрел и до всего дошёл.

Все эти тени, спицы и восемь лет на самом деле каким-то хитрым способом уместились в одну долгую и пронзительную мысль, в конце которой оказался дом, стоящий на берегу пространной реки, слетающей по камням выпуклыми зеркалами рыб. Теперь Гюн стоял перед этим домом, и это был его собственный дом, который он выстроил несколько лет назад, и это была его собственная семья, и даже он сам, греющий угли по выходным, и его любимый балкон-камин с видом на реку, и умный очаровательный пейзаж, пришитый к этой реке. Он стоял перед этим домом и смотрел на свою жизнь, но что-то не давало ему покоя, что-то было подвижно. Картинки не сходились: то, что он имел в виду, и что на самом деле случилось, – это не сходилось никак, и Гюн чувствовал подвал, и смотрел на этот подвал, но никак не мог его залечить, и иногда у него появлялось ощущение, что, может быть, он не себя открыл. Где-то был колокольчик, где-то была дверь, и даже звонили, но он не открыл. Спал, или говорил по телефону, или спал, а потом звонки прекратились, и он остался запертым, и двери начали зарастать, но нельзя было допустить – чтобы они заросли, иначе через что он выйдет, когда наступит решающий момент?

Это ощущение касалось не только его одного: это было явление, всеобщее, атмосферное, через вдохи людей, через их головы протиснутое по мозговому тоннелю, как верёвка-бытие, как некая жила. И по этой жиле скакали незваные гости, оставленные голоса, как новая форма связи, электронное эхо; и маленькие хохли шарились по углам, говорили: пасих, пасих, и высматриватель не мог понять, как это расшифровать, пока что-то не мелькнуло, это было «спаси», они просили у него помощи: спаси их, спаси. Кто-то призывал его, говорил: высматриватель должен помочь, он должен прийти и дать интерпретацию этого мира, он должен выставить правильный взгляд, началось большое искажение, и нужен взгляд – сильный особенный взгляд, через который люди увидят настоящие ценности, с помощью которого они настроят своё зрение…