Вадим Чекунов - Пластиглаз (сборник)

• Название: Пластиглаз (сборник)
• Автор: Вадим Чекунов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-4219-0004-7

Издательство «Альтернативная литература» представляет сборник рассказов Вадима Чекунова.

Номинант на русский Букер-2009 пишет как все – о любви и смерти. С одной разницей: любовь в рассказах Вадима Чекунова всегда обречена, а смерть поворачивается к читателю солнечным детским лицом…

---

Анталия не понравилась.

Крикливые и наглые турки с тёмными, нехорошими глазами. Сально-мясное роскошество пляжа. Мерзкая «ракы», взятая на пробу. Белеет, когда разводишь водой. Вспомнил одеколон в армии и едва сдержал тошноту.

Из окна гостиницы мечети похожи на окаменевших черепах, лапы которых прибиты к каменистой земле кольями-минаретами. Остаток отпуска на пляж не ходил. Шёл сразу в бар.

С минарета ближайшей мечети кричали азан. «Нет бога, кроме Аллаха» – утверждал невидимый мусульманин.

– Бога нет вообще! – орал ему в ответ, стоя на балконе с бутылкой джина. – Есть только джин! Джииин!

Нравилась игра слов.

На рейс его едва допустили. Жена сидела молча, глядя в спинку кресла напротив. Дочка уткнулась в иллюминатор.

Впрочем, он не помнил ничего этого.

* * *

– Ты любишь меня?

– Да, – честно соврал он.

* * *

Из приёмника на кухонном столе слышится задорное детское пение:

– Хорошо бы сделать так! Фьють!
Срезать все кудряшки!
На макушке – красный мак,
А вокруг – ромашки!

Ему хочется ударить по приёмнику кулаком. Но лень. Замахивает рюмку и тянется пальцами к кружкам колбасы.

Он давно придумал, как сделать.

Растянуть на стене хороший холст. Льняной дублировочный будет самое оно. Прочный, плотный – как раз для его картины. Тексами прибить холст к стене. Грунтовку приготовить самому – как учили. Пузырь осетра сварить с мёдом. Развести мел. Немного толчёного кирпича – для красноватости фона.

Нанести слоя четыре.

Пока готовится, раздобыть техсредства. Это сложнее – охотничьего билета у него нет. Но решаемо.

Встать к холсту спиной. Ствол прижать к подбородку. Получится феерично.

Дыра посередине. Серые галактики из мозговых брызг. Бурые солнца кровяных сгустков и аппликация рельефных вкраплений кости.

Как заключительный штрих – неровный пастозный мазок. Лёгкий зигзаг разнесённого в крошево и ползущего вниз затылка.

* * *

Жара.

Пыльная дорога через бывшее пастбище. За «отрезком» – так местные называют лесополосу у оврага – горбатые крыши деревни.

Сухо шелестят кузнечики.

Высоко в небе, едва различимая в солнечном мареве, ползёт стрелка инверсионного следа.

Полдень. Похмелье.

В отрезке прохладней. Пляшут пятна света. На деревянном мосту с бурыми от ржавчины перилами пара местных пацанов. Один постарше, лет двенадцати. Другой – малец совсем, не больше шести. Старший подбрасывает вверх тёмный комок. Тот тяжело и мокро шлёпается на серые доски моста.

Лягушка.

Волоча ноги, пытается уползти.

Выменял у пацанов лягушку на пачку сигарет.

Отнёс к деревенскому пруду и положил у воды.

* * *

– Если ребёнок плачет, – зашептала, подавшись вперёд, сумасшедшая, – по ночам если плачет – поставь церковные свечки в каждом углу. На три дня. Она уйдёт. Но может вернуться опять. Тогда ребеночек уже умрёт.

За расцарапанным окном электрички ползли огороды дачных участков.

Проехали переезд. Неразборчиво протрещал динамик.

Ему пора выходить.

Он снял с полки рюкзак, закинул на плечо.

– Кто «она»-то? – спросил без любопытства.

Сумасшедшая взглянула на него снизу вверх.

– А та, что ребенка твоего по ночам мучит. Вот и плачет она, девочка твоя.

Сел на скамью.

– Откуда знаешь, что дочка?

Сумасшедшая подвязала платок, подергав кончики-ушки. Узел у неё находился на затылке.

Зажмурилась, расколов лицо сотней морщин. Выдохнула:

– А вот знаю!

Засмеялась с подвизгом, неприятно. На них начали оглядываться.

– Плачут дети потому, что их колет спицей старуха. Её люди видеть не могут. А я видела, когда маленькой была… – мелко закивала головой сумасшедшая. – Старуха ночью к кроватке приходит. Спицу достанет, и колет ребёночка. Больно-больно, чтобы он плакал. Надоест – уйдёт другого колоть. Или заколет до смерти. Захочешь прогнать – делай, как я сказала. Свечечки церковные – она их боится. Не всегда, правда. Вернётся если – беде быть…

Потряс головой и пошёл в тамбур курить.

Возвращался пешком со следующей станции.

Шагал вдоль сверкающих солнцем рельсов, прислушиваясь к шороху щебня под ногами.

Бред. Бред, конечно.

Какие, на хер, свечки…

* * *

Зелёные, белые поверху стены. Нежилой, неживой запах.

Низкая табуретка. Кровать. Дочь разглядывает принесённую книжку.

Платок надевать не хочет – чтоб не быть «как старуха».

Из солидарности он обрился наголо.

Это всё, что мог сделать для неё.

* * *

Игрушки и вещи раздавали, куда могли. Лишь бы не выбрасывать. Только бы не сминали их ногами в контейнере таджики-дворники. Не завалили бы мусорной дрянью жильцы.

Но и дома держать их не могли.

Вещи прятались по квартире. Спустя год, а то и два, появлялись. Выкатился из-за холодильника каучуковый шарик.

* * *

Грязь на кладбище была удивительно похожа на ту, рыжую, с Ебун-горы. Захотелось упасть и вжаться в неё лицом.

* * *

Запойным он себя не считал. Никогда не пил больше недели. Не чаще раза-другого в месяц.

Когда обрывки потных кошмаров отступили и шорохи за дверью перестали нагонять ужас, он включил телефон.

Тот сразу зазвонил. Словно ждал этого.

– Хы-э… – выдохнул в трубку.

– Привет, – буднично сказала мембрана.

Голосом б ы в ш е й.

– Ах-м…

– С тобой всё в порядке?

– Сейчас почти да… – вернулась, наконец, речь. – Как ты? Молчание.

– У меня всё нормально.

Опять молчание.

Неожиданно вспомнил – остро, выпукло – распахнутое окно и рабочих на крыше. Грохот листов, молотков, трамваев…

– Десять лет прошло.

– Двенадцать, – сказала она.

Никаких шорохов и тресков в телефонной трубке. Почему о них так любят писать в книжках?

Ничего. Тишина. И голос.

– Я замужем. Детей нет.

Вытянул из мятой пачки сигарету. Пачка упала на пол, оскалилась жёлтыми фильтрами. Похожа на лошадиный череп.

– Ты счастлива?

Тишина.

– Благополучна. А ты?

Прикурил. Кашлянул.

– Нет.

В трубке тихо.

Никаких помех.

МАШЕНЬКА

Паутина была почти незаметна. Хитрый Валидол сплёл свою сеть в тёмном и сыром углу между крыльцом и верандой, где никто – ни бабушка Оля, ни деда Саша, ни злющая зеленоглазая Кыска – не могли его потревожить. О Валидоле знала лишь Машенька, но они были друзьями, и не собирались причинять друг другу вреда.

Несколько раз в день – обязательно утром, перед завтраком, потом после гуляния с дедушкой в лесу и после короткого дневного сна – Машенька кормила паука муравьями. Иногда пауку доставались маленькие, чёрные и противные гусеницы, их Машенька находила на нижней, бледной стороне смородиновых («самородина» – смешно говорила бабушка) листьев.

Пыльных и сухих мух, рассыпанных по подоконникам во всех комнатах, Валидол есть отказывался и выбрасывал их из паутины, залатывая прореху.

Муравьёв Машенька ловила на садовой дорожке пальцами. Сначала боялась, что укусят, но муравьи почему-то не кусались, а лишь отчаянно пытались вырваться из цепкой щепотки. Это им никогда не удавалось.

Гусеницы – Машенька выяснила у деда – кусаться не умели, но на всякий случай Машенька снимала их с листьев надломленной и согнутой пополам палочкой. Зажав в подобии пинцета извивающееся мохнатое тельце, бежала к растянутой над фундаментом дома паутине.

Первоначально паука звали Димедрол. Маленький, едва различимый приплюснутый шарик на крохотных крючочках-ножках по размеру сильно походил на бабушкино лекарство.

С лекарствами играть не разрешалось. Но пару раз, тайком от всех, когда мама была в Москве, бабушка на кухне готовила обед, а деда копал огород или уходил к соседу дяде Коле, Машенька доставала из тумбочки под телевизором небольшую пластмассовую коробку. Подцепляла пальцем тугую крышку, открывала, вдыхая аптечные запахи. Устроившись перед диваном, увлечённо раскладывала на нём яркие и блестящие коробочки, пузырьки и тюбики.

Машенька играла в аптеку. Читать она ещё не умела, но произнесённое дедой или бабушкой название запоминалось без труда. Это дедушкин валидол, это хорошо знакомые зелёнка и йод, это противный аспирин, вот димедрол и ношка, этот тюбик аксалин, а этот забыла как, вот валакардион…

Перекладывая лекарства, Машенька шептала диковинные слова, удивлялась их непонятности. Затем, прислушиваясь к звукам в саду и доме, со вздохом собирала всё в коробку и ставила на место.

* * *

Паука она обнаружила в первое же утро, уронив с крыльца Тинки-Винки. Мягкое фиолетовое тельце шлёпнулось в мокрые от росы листья одуванчика. Машенька, спустившись по широким ступеням, обогнула крыльцо, высоко поднимая ноги, чтобы не промочить сандалии.

Подняв и отряхнув лупоглазого друга, Машенька почти распрямилась, как вдруг замерла.

Перед глазами висела паутина – густо облепленная мельчайшими капельками росы, похожая на хрустальную снежинку.