Виктор Брусницин - Мой милый Фантомас (сборник)

• Название: Мой милый Фантомас (сборник)
• Автор: Виктор Брусницин
• Жанр: Русское современное

Автор этой книги известный уральский писатель Виктор Брусницин – лауреат нескольких авторитетных литературных конкурсов: Международного литературного конкурса имени Михалкова (Москва), конкурса «Русский Stil» (Германия), дипломант конкурса «Зов Нимфея» (Украина), финалист конкурса «Литературная Вена» (Австрия) и других. 

В данную книгу вошли несколько произведений В. Брусницина: две повести и рассказы, написанные в разное время и в различных жанрах.

Повесть «Мой милый Фантомас» представляет собой загадочную криминальную историю, сопряженную с такими чудесами, что диву даешься. В повести «Любитель» речь идет о человеке, посвятившем жизнь исключительно себе. А небольшой сборник «Россказни и костровщина» состоит из остроумных и подкупающих своей простотой случаев-анекдотов, почерпнутых автором из собственной жизни. 

Есть в этих произведениях нечто общее: удивительное сочетание простоты и замысловатости, а главное – неповторимый и цепляющий с первых строк стиль автора с острым и метким, выразительным и вездесущим юмором.

Читатель не устанет удивляться тому, как верно все подмечено, а многие фразы автора, несомненно, обречены со временем стать крылатыми.

---

Открывшееся взору Мишутку потрясло. В вороватом свете от протянутой над проходом между стойлами гирлянды – над замурзанными плафонами толкалась мошкара – происходило умопомрачительное действо. Около десятка представителей – что-то возле четверти всего стада – в достаточно широком пространстве натурально откалывали вальс (остальные подпевали по стойлам). Они кружились на одном месте, причем с довольно любопытными махами ног и все в одну сторону. По неизвестному сигналу останавливались и пускались в фуэте обратного направления. Без каких-либо сомнений, возглавлял ансамбль Антей. Он грациозно и высокомерно кружился, задрав голову, и планомерно покачивал ей, ведя, помимо двигательного процесса, голосовую партию. Притом хвост его периодически щелкал о древесину ограждений… Пан – оргия, шабаш!

Нечего сказать, Антей был пленителен в этот прекрасный миг. То, что он вытворял вокальным образом, никаким сравнениям не подчинялось. Это был густой хромированный баритон, властный и придирчивый, который, выйдя из хозяина, тут же грозно расширялся и заполнял помещение, инспектируя доступность каждого закоулка и отчетливо желая удостовериться в порабощении всякого кусочка объема. Только теперь понял Миша, что ни о какой какофонии речь не шла – все было отменно связано: звуки Антония постепенно и стройно, гуськом, будто вполоборота держась за руки, следовали друг за другом. Порой, поступая согласно желанию повелителя, некая нота приостанавливалась, и звенья становились тесней, тон в этом месте замечательно плотнел и с приятной пользой давил на мембраны. Далее цепочка разряжалась, ничуть не портя хорошее напряжение и внося в общую методу похвальное и тугое воздействие. Ноты лились ровно, затем по экспоненте возносились ввысь, осаждались и замирали в почтительном равновесии, юркали, пятились, рассыпчато падали. Ноздри быка нервозно шевелились, точно подгоняя и апробируя очередной бемоль. Глаза были кровавы и большущие зрачки мрачно неподвижны. В совершеннейшем соответствии действовали буренки, отзывались отменным контральто, подчиняясь непонятным движениям или сигналам, каждая сосредоточено и тщательно поднимала в законный момент морду и с ботоксных губ слезали четкие, шлифованные звуки. Прибавим уже описанные движения и поступь, которые делали определенные шумы, и теперь, когда сник первый непривычный строй ансамбля, становилось понятно, что каждая партия вносила точную долю в общую гармонию и контрапункт. Собственно, стало ясно, что и стеганье Антеева хвоста имело непосредственную задачу вести учет общих действий. Ядреный запах помещения вносил дополнительные мелизмы в молочное бельканто.

Впрочем, гражданин Семенов осознал вышесказанное безвольно – уяснение произошло не самопроизвольным, а напротив, гипнотическим средством. Сказать точно, уже после пары минут восприятия в Мишином организме что-то сломалось, потекло, задрожало, ударило пульсировать знойно и методично. Звуки поступали никоим образом не в уши, а прямиком в грудь. Отсюда оболочка невразумительной тоски, опутавшая давно сердце, будто лопнула – орган загулял размашистым, синхронным с насущным произведением ритмом. И вот уже кровь, горячая и милая, распрямляла под напором путепроводы и неслась ровным потоком, захватывая соринки и прочие паразитирующие окаменелости, впившиеся в бока артерий гнусно, и уничтожала их в стремнине. На нужных же изгибах юшка весело вихрилась и ликовала чудесными водоворотами. Она, пронизывая капиллярным методом агрегат тела, ясно давала понять, что все, начиная от скромного ноготка до лукавой извилины мозга, есть великолепная, сцементированная затея получить в употребление облако и море, свежий душистый хлебушко и молоко мамаши, первый поцелуй с противоположным нежным созданием и назидательное пестование ребенка, собственно, время и пространство.

Звуки а капелла бежали вприпрыжку, водили плавный хоровод, рыдали, молчали, стиснув рты, и рассказывали. В повествовании расположилась и надежда, которая приходит с утренним весенним воздухом, и веселая свежесть зимы, и терпкая влажность размеренных будней, и сосущая тоска расставания с человеком или местом, томящая прелестью и потерей невозвратных минут, и светлая скорбь по утратам вечным. Расположилось это не в нотах и переливах мелодии и голоса, а в самих слушателях, коими были исполнители, удивленные и очарованные собственным творчеством, чьи сокровенные запасники душ по случаю выпростались от эфемерного и оные облегченно шуровали теперь свободным и естественным проявлением. Миша сочувствовал всецело. Ему казалось, что он сам тащит арию, и, не иначе, происходящее уже не песня, а восторг познания, квинтэссенция присутствия на земле, вещественное подтверждение опресненного рутиной существования, но, пристально говоря, ошеломляюще высокого слова «Человек суть продолжение бога».

Это был экстаз.

При входе в представление Миша, понятно, фонарь выключил, пытаясь соблюсти скрытые намерения, и на самом деле, животные были так увлечены творчеством, что посетителя не заметили. Что его сунуло нажать кнопку теперь, анналы уже не восстановят – возможно, просто нервный импульс. Итак, фонарь загорелся, по танцорам прошелся острый луч. Надо признать, поступок мало сбил увлеченный народ, и только Антей, грозный сатир, свернул шею на пришельца. Не сказать мгновенно, но и не растянуто остановился. Вперил выступившую и неумолимую зеницу в фигуранта. Глухо, недоверчиво сказал «Му-э», щелкнул хвостом. Вальяжно, развалисто развернулся анфас разведчику. Оба ока теперь угрюмо буравили субъекта. Группировка недружно остановилась, однако аккомпанемент из секций соблюдал инерцию. Эйфория дознавателя мгновенно и предусмотрительно схлынула, впрочем, оставляя некую полость, где пьяно шаталось эхо оратории. Организованное пространство о чем-то просило, и на предложение откликнулось недоброе предчувствие, – оно резвой щекоткой пробежало по всему телу сапиенса.

Недобрые предчувствия, как известно, не обманывают…

* * *

Для сохранения интриги пока остановимся, к тому же есть потребность перенести эту чудесную ночь в другую местность – там происходили не менее злополучные события. Относительно освещенной дислокации заметим однако… Утром в сельсовет примчались с фермы. Семенов обнаружился посреди присоседившегося к коровнику манежа в лежачем и бессознательном состоянии. Складировали пока в каморке Митрича, так и не очухался. (Хотели поместить к Герасиму, но там война: емкости перебиты, запах спиртного неистребим, наклейки на стенах обезображены в клочья, книги разодраны – в общем, беспорядок). Собственно, и в коровнике царил кавардак. Полы изрыты, стены и стойла исцарапаны, дверцы в них отворены. При всем том стадо чинно разобрано как ни в чем не бывало по собственным закутам.

Но… Антей исчез.

А тем временем… В отличной районной больнице, тропу к которой мы проложили уже добротную, в ту же исключительную ночь спала неровным сном прекрасная еще недавно и коварно поврежденная неизвестными силами девушка Маша. Да, ей снились образы и поступки, однако их рисунок, как ни добивалось воспроизведения впоследствии дотошное следствие, так и останется сродни великой мазне Малевича по той уже причине, что у самой прелестницы в актуальный период сложилась одна мечта – поскорей их забыть.

Итак, девушка почивала в свежей палате в эксклюзиве – дело в том, что вообще контингент Советского союза, особенно сельский, в те годы был здоров и больниц чурался, о женском сегменте и говорить нечего: детей орда, оную и пахаря накорми, образуй, ублажи, – гендер веселился на полную; кроме того, Маша нашла привычку во сне делать разнообразные звуки, доходящие подчас до крика. Иначе взять, обычная советская ночь.

Снилось некое – ну, продадим (следствию ни гу-гу, упекут заодно с Мишуткой) – бабуля ужасного вида, волосато-бородавчатая, растрепанная, с глазами виляющими и страшными. Разорялась плюясь и прекрасную брань расплескивая вместо пунктуации: «И зной будет, всколыхнется сердце… И упадет, растает в кислотах, а взамен камень усядется… И будешь вся как из чугуна литая, и станут птицы заморские крыльями омахивать и клювами лупить… И звон возьмется». Пойми тарабарщину, расшифруй предсказание. Невольно проснешься потным, как Маша и поступила, и глаза растворишь. Да лучше бы за последнее не бралась – лежала б себе потея в кромешной мгле.

Длился симпатичный полумрак. Из печального окна, от настырного неба, вооруженного полчищем звезд и все той же косой ухмылкой месяца, лился флегматичный свет. Стояла необыкновенная тишина, усугубленная исчезновением недоброй провидицы, – и правда, должно было стучать сердце, однако подобного не осуществлялось. Мария пока не стала удивляться обстоятельству, резонно рассудив, что следует эксплуатировать улученную минуту. Следовательно, склонила голову вбок, в силу этого обозревая очередной сектор пространства. И…