Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты

• Название: Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

Теперь только онъ видѣлъ, что все это были только ширмы, за которыми онъ скрывалъ себя, свою неправду, и что началось это съ того самаго времени, какъ онъ, совершивъ этотъ скверный поступокъ съ Катюшей, такъ ужаснулся его, что не только не сталъ поправлять, но сталъ думать, помнить о немъ и такъ съ тѣхъ поръ и пошелъ все подъ гору, все больше и больше сталъ лгать себѣ и обманывать себя. Теперь только вся эта ложь сразу соскочила съ него.

Проходя Арбатскими воротами, онъ вспомнилъ, что обѣщалъ обѣдать Кармалинымъ.

«Нѣтъ, не пойду, – подумалъ онъ, чувствуя такой полный разладъ между своимъ теперешнимъ настроеніемъ и настроеніемъ ихъ дома, что ему показалось невозможно сидѣть среди нихъ, слушать ихъ, говорить съ ними. – Нѣтъ, не пойду».

И онъ вернулся домой въ свою большую, роскошную квартиру, въ которой онъ жилъ съ матерью, въ которой онъ продолжалъ жить, оставивъ и лакея и повара. Теперь, войдя въ свою столовую съ рѣзнымъ дубовымъ шкапомъ и стульями и каминомъ и заглянувъ въ гостиную съ ея драпировками, роялью, цвѣтами и картинами, все это показалось ему чѣмъ то постыднымъ. Какъ могъ онъ такъ перемѣниться и дойти до этого. «Все, все не то. Все это перемѣнить надо, – говорилъ онъ себѣ, – все это обманъ, все это ширмы, скрывающiя праздность, развращенность, жестокость. Ширмы, какъ эти выжженныя Алиной, которыя я купилъ на базарѣ. Базаръ съ разряженными дамами въ дорогихъ туалетахъ, продающихъ шампанское, цвѣты, вѣера для бѣдныхъ. Ложь, ложь, ложь! И я весь по уши въ ней». На столикѣ за ширмами115 была еще записочка отъ Алины. Въ записочкѣ было116 написано: «maman велитъ сказать Вамъ, чтобы Вы не вздумали гдѣ нибудь обѣдать, выходя изъ суда. Если Вы не освободитесь къ 6-ти, то все равно обѣдъ будетъ ждать Васъ хоть до ночи. Maman dit que c’est le moins de ce que puissent faire les bonnes citoyennes pour ceux, qui administrent la justice dans l'interêt de tous. Venez donc absolument à quelle heure que cela soit.117 A. С.»

Все это: эти французскія фразы, эти шуточки, не шуточки, a какія то игривости, въ которыхъ никогда нельзя было понять, гдѣ кончается иронія и начинается серьезное, все это, преждe даже нравившееся ему, показалось ему теперь не то чтобы противнымъ, а жалкимъ и грубымъ, какъ грубыя декораціи, когда смотришь на нихъ не со сцены, а изъ за кулисъ. «А, впрочемъ, лучше пойти, – сказалъ онъ себѣ, – вѣдь надо развязать всю эту ложь. Лучше оборвать теперь, чѣмъ все дальше и дальше запутываться самому и запутывать другихъ».

Было только 6 часовъ, такъ что онъ могъ застать ихъ обѣдъ. Онъ почистился, помылъ руки118 и подошелъ къ зеркалу и сталъ по привычкѣ чесать свои густые волосы и небольшую курчавую бороду. «Экая мерзкая, подлая рожа, главное, слабая, – говорилъ онъ, остановивъ руки со щетками и съ отвращеніемъ глядя на свое испуганное, пристыженное лицо. – Слабое и подлое. Да», сказалъ онъ себѣ рѣшеніе и, окончивъ прическу, отошелъ отъ зеркала.

До дома Кармалиныхъ на Покровкѣ было далеко, онъ взялъ перваго попавшагося извощика и тотчасъ же, чтобы разсѣять свои мысли, вступилъ съ нимъ въ разговоръ.

– Здѣшней губерніи? – спросилъ онъ извощика, какъ обыкновенно начиналъ свой разговоръ съ извощикомъ.

– Здѣшней, Волоколамскаго уѣзда, – словоохотливо отвѣчалъ извощикъ, молодой черноволосый малый въ чистомъ синемъ кафтанѣ.

– Чтожъ, давно живешь?

– Да ужъ 12 годъ.

– Какже? Ты молодой.

– Да я съизмальства въ этой каторжной должности.

– Зачѣмъ же ты живешь, коли каторжная?

– А то какже. Кормиться надо.

– Да развѣ кормятся здѣсь? Кормятся въ дереьнѣ.

Извощикъ оглянулся.

– Извѣстно, въ деревнѣ. И радъ бы кормился въ деревнѣ, да земли нѣтъ.

– Ну, да вы, Московскіе, уже привыкли къ городской жизни, я думаю, и пахать разучились.

– Нѣтъ, баринъ, мы охотники работать, было бы на чемъ. Дома дѣлать нечего. Дѣдъ одинъ обрабатываетъ.

– Чтоже своя земля?

– Своей почесть ничего, – наемная. Да и то нанять негдѣ.

Извощикъ, привыкшій разговаривать съ господами, заинтересовался разговоромъ и разсказалъ все положеніе своей семьи. Въ семьѣ было всѣхъ 9 душъ. Всѣхъ кормить надо, а хлѣба съ своей земли не хватаетъ до Рожества. Да подати надо отдать 26 рублей, да все съ копѣечки, какъ онъ говорилъ. Выходило ясно, что положеніе извощика было таково, что выходъ былъ только одинъ: работа въ городѣ. Да и то надо было быть исключительно трудолюбивымъ и воздержнымъ, чтобы сводить концы съ концами. И всему этому была одна причина: недостатокъ земли, той земли, которая тутъ же рядомъ пустовала у помѣщиковъ.

8.

Кармалины еще были за столомъ и кончали обѣдъ, когда Нехлюдовъ вошелъ къ нимъ. Еще въ сѣняхъ, поспѣшно отворяя безшумно огромную дверь, толстый швейцаръ объявилъ, что кушаютъ.

– Пожалуйте, Ваше Сіятельство, васъ приказано просить.

Въ столовой за столомъ сидѣли противъ огромнаго дубоваго буфета съ вазами старикъ119 Кармалинъ, его братъ, дядюшка, докторъ, Иванъ120 Ивановичъ Колосовъ, бывшій профессоръ, либералъ,121 Реджъ, маленькая сестра Алины Варя и Катерина Александровна, 40 лѣтняя дѣвушка, другъ дома, славянофилка и благотворительница, сама Алина и главное лицо дома, меньшой братъ Алины, единственный сынъ Кармалиныхъ гимназистъ Петя, для котораго вся семья, ожидая его экзаменовъ, оставалась въ городѣ. Софья Васильевна Кармалина, какъ всегда лежащая, не выходила изъ своего кабинета и тамъ обѣдала.

– Ну вотъ и прекрасно. Садитесь, садитесь, мы еще только за жаркимъ, – весело кивая головой, сказалъ старикъ122 Кармалинъ. – Степанъ, – обратился онъ къ толстому, величественному буфетчику.

– Сію минуту подадутъ, – сказалъ онъ, доставая съ буфета большую разливную ложку и кивая другому красавцу съ бакенбардами, лакею, который тотчасъ сталъ оправлять нетронутый приборъ рядомъ съ Алиной, съ крахмальной гербовой салфеткой.

– Ну, садитесь, разскажите, – обратился123 Колосовъ, оглядываясь на вошедшаго мертвыми, безстрастными глазами, – продолжаетъ ли судъ присяжныхъ подрывать основы?124

Нехлюдовъ ничего не отвѣтилъ и, снявъ салфетку, сѣлъ на указанное мѣсто.

Вся энергія его уничтожилась. Онъ чувствовалъ себя подавленнымъ. Катерина Александровна, какъ всегда, несмотря на свое славянофильство, привѣтствовала его по французски:

– Oh, le pauvre Dmitry Ivanovitch, vous devez être terriblement fatigué.125

– Да, очень, – отвѣчалъ Нехлюдовъ.126

– Что же вы оправдали или обвинили? – спрашивала она.

– Ни оправдали, ни обвинили, – отвѣчалъ Нехлюдовъ, недовольно морщась и оглядываясь на Алину.

Алина привѣтственно улыбнулась, но тотчасъ же улыбка ея потухла: она сразу замѣтила тѣмъ необманывающимъ женскимъ властолюбивымъ чутьемъ, что плѣнникъ ея освободился, или высвобаживается, или хочетъ освободиться: на лицѣ его было то сосредоточенное и, какъ ей всегда при этомъ казалось, осудительное выраженіе, съ которымъ она давно уже боролась и которое, къ торжеству ея, совсѣмъ исчезло въ послѣднее время.

– Извините меня, пожалуйста. Да мнѣ и не хочется совсѣмъ ѣсть, – говорилъ Нехлюдовъ,127 поспѣшно обходя столъ и здороваясь со всѣми сидѣвшими.