Аркадий Аверченко - Чудеса в решете (сборник)

• Название: Чудеса в решете (сборник)
• Автор: Аркадий Аверченко
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-71989-1

Аркадий Аверченко (1881–1925) – замечательный русский писатель-юморист, подлинное мастерство которого сразу покорило его современников, не случайно присвоивших ему титулы «Короля смеха» и «Рыцаря улыбок». Писатель Аверченко расписывает анекдотическую ситуацию, утрируя и доводя ее до полнейшего абсурда, – и дарит читателю здоровый очистительный смех. Главная тема писателя до революции – пороки человеческой природы, а после революции – противопоставление образов старой и новой России. В книгу включены известные сборники рассказов «Чудеса в решете», «Нечистая сила», знаменитая сатирическая книга – «Дюжина ножей в спину революции» и увлекательная «Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова».

---

– Когда будем в Тифлисе?

– Э! Еще не скоро.

– Время-то как тянется.

– Да уж.

– Душно в вагоне.

– Да.

– Всюду зима, a тут весна.

– Это верно.

– Смотри, какие деревья.

– Да. Большие.

Дочитав журнал, незнакомец вернул его мне, зевнул и сладко потянулся.

– Эх, поспать бы теперь!..

Он посмотрел на Незапяткина и сказал:

– Это самая подлая дорога в России.

– Почему?

– Почти каждый день столкновения поездов.

– Что вы говорите! Почему же в газетах не пишут?

– Скрывают. Вы сами понимаете… Гм! Да. Сколько жертв!

– Жуткая вещь! – заметил Незапяткин, с тревогой поглядывая на меня.

– А еще бы!

– Самое скверное то, – сказал незнакомец, – что вагоны понастроены этакими закоулочками. Вот так, как мы сидим, – случись столкновение – пиши пропало!

– Почему?

– А как же! Смотрите: наши коленки почти упираются в стенку вагона. Представьте себе, на нас налетел поезд! Сейчас же стена соседнего вагона хлопает по нашей стене, a наша стена по нашим собственным коленям. Давление в несколько сот атмосфер.

– А что же… случится? – тихо спросил Незапяткин, поглядывая на стенку вагона широко открытыми глазами.

– Как что? Ноги ваши от удара моментально вонзаются в ваш живот, выдавливают оттуда печень, кишки, и вы складываетесь, как подзорная труба. Да-с, знаете… Неприятно почувствовать собственную берцовую кость в том месте, где определено природой быть только легким и сердцу.

Мы, подавленные, молчали.

– Таз, конечно, вдребезги. В куски. И самое ужасное, что с этого рода увечьями живут еще по три, четыре дня.

– Ну, a предположим, – спросил Незапяткин, – если пассажир в момент столкновения стоял в коридоре? Опасность для него такая же?

– Ничего подобного. Вы сами понимаете, что опасны не боковые стенки, a передняя и задняя. Я знал в Новоузенске одного человека, который, единственный из сотни, остался жив только потому, что бродил во время крушения по коридору вагона. Семенов его фамилия. Электротехник.

Мы с Незапяткиным молча поглядели друг другу в глаза и, без слов, поняли один другого.

Посидели для приличия еще минуты три, a потом я сказал:

– Совсем нога затекла. Пройтись, что ли.

– И я, – вскочил Незапяткин. – Пойдем покурим.

III

Когда мы вышли в коридор, Незапяткин сказал, подмигнув:

– А ловко я это насчет курения ввернул. Так-то просто – было неудобно выйти. Он мог бы подумать: трусы, мол. Испугались. Верно?

– Конечно.

– А у него, однако, дьявольские нервы. Действительно, сознавать, что каждую минуту тебя может исковеркать, зажать, как торговую книгу в копировальном прессе, – и в то же время хладнокровно рассуждать об этом.

– Посмотри-ка, что он делает?

Незапяткин пошел взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложил:

– Лежит чивой-то на диване с закрытыми глазами.

– Давай станем тут. Ближе к средине.

– А симпатичный он. Верно?

– Да. Милый. Такой… предупредительный.

Чем дальше, тем душнее было в вагоне. Чувствовалось приближение юга.

– Что, если мы откроем окно? – прервал я. – В степи такая теплынь.

– Не открываются окна. Вагон еще на зимнем положении.

– Постой… А вот это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.

– Ножичком бы. Не увидит никто?

– Ничего. Потом скажем, что нечаянно.

Рама с легким стуком упала – и нам в лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.

– Какой воздух! Чувствуешь? Вот что значит Кавказ!

– Бальзам!

Мощные горы рисовались вдали легкими туманно-голубыми призраками. Лаской веяло от теплого воздуха и жирной пахучей земли.

…Часа два простояли мы так, почти не разговаривая, разнеженные, задумчивые. Сзади нас раздался голос:

– Что это вы тут делаете?

Наш сосед по дивану стоял за моей спиной.

– Чувствуете, какой воздух? – спросил я.

– Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.

– Нет, – возразил Незапяткин. – Все окна заделаны по зимнему положению. Это единственное.

– Вот он, Кавказ-то! – задумчиво заметил незнакомец. – Красивый, экзотический, как змея-пифон, но и ядовитый, как эта змея! Так же могущий ужалить.

– Почему?

– Кавказ-то? Ведь это разбойничья страна. Вот вы, например, стоите у окна, тихо беседуете, и вдруг из-за того камня – бац! Пуля в висок, и вы без крика валитесь на пол.

– Кто же это… может?

– Ясно, как день: туземцы. Да вот вчера в газетах… не читали газет?

– Нет.

– Ну, как же. Таким точно образом стоял еврей, настройщик роялей, у открытого окна. «Свежим воздухом дышал…» Бац! И не пикнул. Айзенштук фамилия.

– Да за что же, Господи!

– Абреки. Это у них молодечество. Кто больше пассажиров настреляет, тот большим уважением в ауле пользуется. Кто меньше десятка уложил, за того ни одна девушка замуж не пойдет.

– Черт знает что! Закроем окно, Незапяткин.

– А позвольте-ка, я рискну, – хладнокровно сказал незнакомец, облокачиваясь на узенький подоконник. – Послушайте… если меня тяпнет пуля… возьмите мои вещи и отошлите в Тифлис на Головинский проспект, 11 – Михайленко.

Никогда я до сих пор не видел, чтобы завещания составлялись с таким самообладанием и быстротой.

Для очистки совести мы попытались уговорить нашего сумасброда отойти от рокового окна, но он был непреклонен.

IV

Выходя в Тифлисе из вагона, мы наткнулись на высокую красивую даму, встречавшую нашего сумасброда.

– Ну, как доехал? – спросила она, целуя его.

– Замечательно. Пока попадаются такие поразительные спутники, как эти двое (он указал на нас) – по русским железным дорогам еще можно ездить.

Усаживаясь на извозчика, Незапяткин сказал мне:

– Слышал? говорит: поразительные… Мы ему, наверное, тоже понравились? Как ты думаешь?

Я пожал плечами.

А чем же мы плохи?

Первый анекдот обо мне

Недавно я с ужасом прочел два анекдота об известных людях.

Первый был о покойном генерале Драгомирове.

Вот он – буквально:

«Как известно, Драгомиров отличался остроумием и находчивостью.

Один знакомый как-то спросил его:

– Что бы вы сделали, если бы завтра получили известие, что турки перешли границу и находятся уже под Киевом?

Ни слова не говоря, Драгомиров снял с пальца дорогое обручальное кольцо с великолепным бриллиантом и сказал знакомому:

– Наденьте это кольцо себе на ногу.

– Но это невозможно! – отвечал, вскрикнув, удивленный знакомый.

– Вот также невозможно, чтобы турки осмелились напасть на Россию, – хладнокровно ответил покойник.

Эта манера резко и прямолинейно, не стесняясь ничем, говорить то, что он думает, создала ему много врагов, чего нельзя сказать об окружающих».

Второй анекдот такой:

«Покойный поэт Минаев отличался замечательным искусством говорить экспромты.

Вот один из лучших его экспромтов, сказанных на похоронах известного в то время железнодорожного строителя М., отличавшегося всем известной слабостью к слабому полу, который имел несколько побочных семейств, кроме прямого.

Именно, увидев погребальную колесницу с трупом покойника, он сказал находившемуся тут же актеру Б., большому любителю кутнуть и приятелю начинавшего входить в моду Достоевского:

О, человече! Был ты глуп —
Теперь лежит пред нами труп.
Покойся, милый прах, до радостного утра,
Пока червяк не съел твое все нутро.

Остроумные экспромты известного поэта доставляли ему в свое время множество врагов».

* * *

Выше я сказал, что прочел эти два анекдота с ужасом.

Действительно – вдумайтесь в смысл всей этой полуграмотной чепухи: вплетает ли она новые лавры в чудесные венки, которыми увенчаны оба «известных покойника».

И прочтя эти бессмысленные строки, я, по ассоциации, призадумался над своей будущей судьбой. Действительно: вчера в одной из газет перед моим именем я впервые увидел пряное, щекочущее слово: «известный».

Странное слово… Странное ощущение…

Итак – я «известный».

Неужели?

Я человек по характеру очень скромный и никогда не думал о себе этого… Ну – пишу. Ну – читают.

Но чтобы все это было до такой степени – вот уж не представлял себе!

И тут же я понял, какую громадную ответственность налагает на меня это слово.

– Действительно – когда я был неизвестный – пиши как хочешь, о чем хочешь и когда хочешь, ешь, как все люди едят, ходи в толпе, толкаясь, как и другие толкаются, и если на твоем пути завязалась между двумя прохожими драка – ты можешь остановиться, полюбоваться на эту драку или даже, в зависимости от темперамента, принять в ней деятельное участие, защищая угнетенную, по твоему мнению, сторону.

А в новом положении с титулом «известный» – попробуй-ка!

Когда ешь – все смотрят тебе в рот. Вместо большого куска откусываешь маленький кусочек, мизинец отставляешь, стараясь держать руку изящнее, и косточки от цыпленка уже не выплевываешь беззаботно на край тарелки (скажут – некрасиво), а, давясь, жуешь и проглатываешь, как какой-нибудь оголодавший сеттер.