А. Клименко - Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина

• Название: Величайшие речи русской истории. От Петра Первого до Владимира Путина
• Автор: А. Клименко
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0758-4

В этом сборнике, который должен стать настольной книгой каждого русского патриота, представлены лучшие речи государственных деятелей России ХIX–XX вв. Они вызывали искренний интерес и живую реакцию современников, порой круто меняя политическую и культурную атмосферу в стране и в мире.

Они звучали в поистине переломные моменты: накануне отмены крепостного права, на судебных процессах против народников, во время Первой русской революции и сразу после поражения России в Первой мировой войне. Их произносили выдающиеся политические деятели и блестящие ораторы: Столыпин, Керенский, Милюков, Сталин, Путин. Эти речи точно передают уровень напряжения в обществе, степень «брожения умов» во время политических кризисов.

Современные политики, читая эти тексты, могли бы многое узнать и многому научиться. Но книга адресована не только им. Узнать о том, как ярко, образно и доходчиво выражать свои мысли, будет полезно политологам, журналистам, специалистам по пиару и всем людям «публичных профессий».

---

Первоприс[утствующий]. Вы опять пускаетесь в порицание. Я этого не дозволяю. Поэтому предлагаю сесть…

Мышкин. Я вовсе не хотел порицать. Я обвиняюсь в платоническом порицании…

Первоприс[утствующий]. Я обвиняю вас в том, что вы делаете порицание на суде, и так как закон всякое порицание на суде воспрещает, то я запрещаю вам говорить в этом смысле и приглашаю вас сесть. Употребленные вами выражения составляют порицание правительства.

Мышкин. В таком случае я хотел бы еще сказать относительно тех незаконных мер, которые были приняты во время предварительного следствия против меня и которые имели влияние на поведение мое и производство дела как во время предварительного следствия, так и на суде. После первого допроса за нежелание отвечать на некоторые из вопросов я был закован в кандалы и затем в наручники. Одновременно с этим я был лишен права пользоваться не только собственным чаем, но даже простою кипяченою водою…

Первоприс[утствующий]. Вы говорите все это голословно…

Мышкин. Нет, не голословно. Протокол о заковке меня в кандалы имеется при самом деле. Кроме того, я просил истребовать протокол о заковке меня в наручники, но мне было в этом отказано Сенатом. Затем, относительно всего другого, что будет говориться против меня, я хотел вызвать свидетелей, но мне также было в этом отказано. Как на факт, который доказывает, до какой степени мстительности доходит правительственная власть по отношению к политическим преступникам, я укажу на следующее ничтожное, но довольно характерное обстоятельство. Когда я унизился до мелкой просьбы о том, чтобы мне под кандалами позволили носить чулки, так как кандалы сильно терли ноги, то даже и в этой просьбе мне было отказано…

Первоприс[утствующий]. Все, что вы говорите, совершенно голословно, и суду нет надобности выслушивать вас об этом.

Мышкин. Даже если я буду говорить о фактах…

Первоприс[утствующий]. Да, если вы говорите голословно.

Мышкин. Я хотел указать еще на то, что во время моего содержания под стражей мне не было позволено ни разу повидаться с матерью…

Первоприс[утствующий]. Это опять такой предмет, который суд не может здесь проверить…

Мышкин. Но я обращался об этом с письменною просьбою…

Первоприс[утствующий]. Только не в суд. Следовательно, суд этого не может проверить.

Мышкин. Да позвольте, в таком случае, если могут пытать, могут делать что угодно, и мы не можем заявить об этом на суде…

Первоприс[утствующий]. Потому что всякое заявление должно быть подтверждено известными фактами или данными…

Мышкин. Тогда стоит только спросить у прокурора бумагу, в которой заявлялась просьба о свидании с матерью, и из нее будет видно, что он не разрешил этого свидания…

Первоприс[утствующий]. Это предмет, не подлежащий обсуждению суда…

Мышкин. То есть и пытки.

Первоприс[утствующий]. Не подлежат обсуждению суда…

Мышкин. Пытки, допущенные на предварительном следствии, не подлежат…

Первоприс[утствующий]. Действия прокурора не подлежат рассмотрению суда. Он имеет свое начальство…

Мышкин. Но если бы меня пытали прежде, то это имело бы влияние на показания, данные на предварительном следствии, а эти показания имеют влияние на то представление, которое составил себе суд обо мне.

Первоприс[утствующий]. Вы не можете знать, какое представление составил себе суд…

Мышкин. Я думаю, что он составляет его из тех документов, которые у него пред глазами, а эти документы выпытываются и вымучиваются. Следовательно, можно сказать, что пытки, употребляемые обыкновенно жандармами и прокурором, имеют влияние на то представление, которое составляет о нас суд. Вот почему, я полагаю, что имею право сказать, и думаю, что общество должно знать, как обращаются с политическими преступниками, т. е. хуже, чем турки с христианами…

Первоприс[утствующий]. Что же, вы можете сказать, что вас пытали, вынуждали ваши показания?..

Мышкин. Да. Заковка в кандалы производилась специально с целью вынудить показание…

Первоприс[утствующий]. Вы давали показание относительно своей виновности?

Мышкин. Давал.

Первоприс[утствующий]. Чем же вы можете подтвердить, что вас пытали?

Мышкин. Относительно заковки в кандалы есть протокол. Затем у меня было много заявлений по поводу принятых против меня мер, но все они хранятся под сукном. Кроме того, против меня употреблена еще другая пытка, более существенная, чем заковка в кандалы. Кандалы – это еще пустяки. Она состояла в том, что со специальной целью вынудить от меня желаемое жандармами показание я в течение нескольких месяцев был лишен возможности пользоваться какими-либо книгами, даже книгами религиозного содержания, даже Евангелием…

Первоприс[утствующий]. Это вы говорите о дознании?

Мышкин. Да.

Первоприс[утствующий]. Это не подлежит нашему обсуждению.

Мышкин. Если употребляются на дознании такие меры, то где же искать правды? Какой правды! Я правды не буду даже искать, но, по крайней мере, я желал бы, чтобы общество-то знало, какие меры принимаются…

Первоприс[утствующий]. Я не могу дозволить вам говорить об этом…

Мышкин. Сидеть в одиночном заключении, в четырех стенах и при этом не иметь никакой книги – да это хуже всякой пытки. Вот этим и объясняется то громадное число случаев смертности и сумасшествия, которые обнаружились по этому делу. Многие из товарищей моих уже сошли в могилу и не дождались суда…

Первоприс[утствующий]. Если они не дождались суда…

Мышкин. Именно вследствие этой пытки, а вы ценой той каторги, которая меня ожидает, каторги очень продолжительной, не даете права сказать, несколько слов об этом крайнем беззаконии, которому я подвергался…

Первоприс[утствующий]. Вы продолжаете неприлично…

Мышкин. Я не совсем кончил, позвольте мне докончить…

Первоприс[утствующий]. В настоящее время это не относится к делу. Теперь мы производим судебное следствие…

Мышкин. Значит, мне не позволяется…

Первоприс[утствующий]. Вы прерываете ход следствия…

Мышкин. Вот и вы точно так же не позволили мне возразить на общий вывод прокурора. Тогда я считаю себя обязанным сделать последнее заявление. Теперь я вижу, что у нас нет публичности, нет гласности, нет не только возможности располагать всем фактическим материалом, которым располагает противная сторона, но даже возможности выяснить истинный характер дела, и где же? В стенах зала суда! Теперь я вижу, что товарищи мои были правы, заранее отказавшись от всяких объяснений на суде, потому что были убеждены в том, что здесь, в зале суда, не может раздаваться правдивая речь, что за каждое откровенное слово здесь зажимают рот подсудимому. Теперь я имею полное право сказать, что это не суд, а пустая комедия… или… нечто худшее, более отвратительное, позорное, более позорное…

При словах «пустая комедия» [первоприсутствующий сенатор] Петере закричал: – Уведите его…

Жандармский офицер бросился на Мышкина, но подсудимый Рабинович, загородив собою дорогу и придерживая дверцу, ведущую на «голгофу», не пускал офицера; последний после нескольких усилий оттолкнул Рабиновича и другого подсудимого, Стопане, старавшегося также остановить его, и обхвативши одною рукою самого Мышкина, чтобы вывести его, другою стал зажимать ему рот. Последнее, однако ж, не удалось: Мышкин продолжал все громче и громче начатую им фразу:

…более позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют чужой жизнью, истиной и справедливостью, торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человечества.

Когда Мышкин говорил это, на помощь офицеру бросились еще несколько жандармов, и завязалась борьба. Жандармы смяли Рабиновича, преграждавшего им дорогу, схватили Мышкина и вытащили его из залы. Подсудимый Стопане приблизился к решетке, отделяющей его от судей, и громко закричал:

– Это не суд! Мерзавцы! Я вас презираю, негодяи, холопы!

Жандарм схватил его за грудь, потом толкнул в шею, другие подхватили и потащили. То же последовало и с Рабиновичем. Эта сцена безобразного насилия вызвала громкие крики негодования со стороны подсудимых и публики. Публика инстинктивно вскочила со своих мест. Страшный шум заглушил конец фразы Мышкина. Вообще во время этой башибузукской расправы с подсудимыми в зале господствовало величайшее смятение. Несколько женщин из числа подсудимых и публики упали в обморок, с одной случился истерический припадок. Раздавались стоны, истерический хохот, крики: