Гэри Лахман - В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева

• Название: В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева
• Автор: Гэри Лахман
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9573-2082-1

В книге «В поисках П. Д. Успенского» Гэри Лахман обращается как к подробно исследованным, так и к мало освещенным периодам жизни и творчества Петра Демьяновича Успенского – одного из столпов духовного направления, известного под названием Четвертый путь. Привлекая огромный массив малоизвестных источников и литературы, автор рассказывает о том, как формировались взгляды Успенского до встречи с Гурджиевым, как сказались его идеи времени, сна, высшего пространства и мистического опыта на формировании теории раннего русского модернизма. Тысячи новых читателей, которые каждый год обращаются к книгам Успенского, мало знают о его влиянии на авангардные движения начала XX века или о его значении для таких писателей, как Олдос Хаксли и Джон Б. Пристли.

Но конечно же, центральной интригой повествования являются непростые творческие и личные отношения двух сильных и талантливых людей – Петра Успенского и Георгия Гурджиева.

Книга Гэри Лахмана является серьезным научным исследованием, но при этом читается как увлекательный роман. Успенский предстает перед нами не только оригинальным философом и талантливым писателем, но и сложным, противоречивым и сомневающимся человеком, который ищет свой путь и стремится осмыслить окружающий мир.

---

Одной из групп, на которую «Tertium Organum» оказал большое влияние, стали художники русского авангарда. Интерес к мистическим и оккультным идеям широко распространялся среди художников и поэтов со времен символизма. Но если ранние поколения устраивали смутные намеки и аллюзии к неизвестному, то современники Успенского желали более прямого подхода. Его первая книга о четвертом измерении, «Четвертое измерение. Опыт исследования области неизмеримого» (1909), соответствовала взглядам этого нового поколения. Если символисты прямо отрицали науку, то кубофутуристы (неуклюжий сплав французского кубизма и итальянского футуризма) считали, что ее открытия можно сочетать с открытиями искусства и мистицизма. Они соглашались с тем, что наука неполна, но не видели причин ее игнорировать. Математический подход Успенского к запредельному оказался привлекательным для поколения, которое обнаруживало освобождающие силы абстрактного искусства. Его заявление, что «искусство – это могущественный инструмент познания номинального мира»[83] и «искусство в его наивысшем воплощении – это путь к космическому сознанию»[84], нравились поколению художников, стремившихся к прямому контакту с реальностью.

Как минимум два художника прямо цитировали Успенского в своих манифестах. В «Новых путях слова» поэт Алексей Кручёных ссылался на идеи Успенского о неадекватности повседневного языка и говорил о необходимости нового «языка будущего». Подобно цюрихским дадаистам, поэты русского авангарда экспериментировали с языком, пытаясь освободиться от логики и рациональности, чтобы создать своего рода «чистую» речь опыта, словарь «чуши», который превзойдет значение и будет касаться реальности напрямую, – идея, очень близкая философии дзен[85]. Самым известным поэтом, ассоциирующимся с заумью, как стали называть этот новый язык, был Велимир Хлебников. Подобно Успенскому, Хлебников был одержим тайной времени и написал несколько теоретических работ, посвященных циклической природе истории. Михаил Матюшин, петербургский музыкант, композитор и живописец, написал статью для журнала по искусству «Союз молодежи», в которой хвалил работу Успенского. Матюшин говорит о «царственном моменте перехода нашего сознания в новую фазу измерения» и, вторя Успенскому, объявляет, что «художники всегда были рыцарями, поэтами и пророками пространства во все времена».

Матюшин первым связал идеи Успенского о четвертом измерении с аналогичными концепциями, изображавшимися на холстах школы кубистов во Франции: он приводит фрагменты из «Tertium Organum» в своем переводе ключевого текста кубистов, «Кубизм» Глеза и Метцингера. Но, вероятно, самый известных художник, подверженный влиянию работ Успенского, – это Казимир Малевич[86]. Как и Успенский, Малевич стремился на штурм ворот неизвестного, и его супрематические холсты, изображающие странные безличные фигуры, подобны ландшафтам высшего измерения, увиденным через трещины нашего трехмерного мира. Есть причины подозревать, что Малевич, как и другие художники, посещал несколько лекций, которые Успенский давал в Санкт-Петербурге и Москве с 1912 по 1915 год. Успенский был весьма популярен, и темы его лекций соответствовали веяниям времени. В феврале и марте 1915 года, после путешествия в Индию – о котором мы вскоре поговорим подробнее – Успенский читал серию лекций в Санкт-Петербурге (тогда переименованном в Петроград). В то же время проводилась знаковая выставка русского футуризма, «Трамвай Б», на которой представлялись работы Малевича и конструктивиста Татлина. В конце года Малевич проводил последнюю футуристическую выставку «0,10», и из тридцати девяти представленных полотен пять изображали четвертое измерение.

Но авангардисты и Успенский не всегда сходились во мнениях. Малевич, поддерживавший революцию, выражал критику связей Успенского с Теософическим обществом, которое считалось реакционной группой, связанной с высшим обществом. Успенского, конечно, не интересовала радикальная политика. И, несмотря на всю его веру в способность искусства изображать невидимое, во втором издании «Четвертого измерения» Успенский ворчал о «художниках-футуристах», которые пытаются писать четвертое измерение, что с его точки зрения было все равно что «пытаться создать скульптуру рассвета». Он также связывал их с разнообразными «оккультистами» и «спиритуалистами», которые искали физического воплощения астрального плана в качестве доказательства их веры[87].

После знакомства с литературным критиком А. Л. Волынским Успенский стал постоянным посетителем художественного полусвета, богемного круга Санкт-Петербурга. Работы Волынского знакомили широкую читающую публику с новыми направлениями искусства и литературы, и благодаря ему Успенский оказался представлен миру поэтов, художников, музыкантов и позёров. В отличие от других богемных кругов, здесь полуночные гуляния сочетались со страстными поисками Абсолюта. Это было место собраний бердяевских богоискателей, которые не уходили из кафе, потому что так и не решили, существует ли Бог. Центральным местом собраний для их метафизических полуночных застолий было грязноватое, плохо пахнущее и плохо освещенное заведение под названием «Бродячая собака».

Открывшаяся в 1912 году, «Бродячая собака» была местом, где, по словам Успенского, «невозможно было повести себя не так». По сути, она стала для него настоящей академией. Более чем вероятно, что именно в этом злачном заведении, располагавшемся в подвале дома на Итальянской улице и Михайловской площади, недалеко от Невского проспекта и собственной комнаты Успенского, идеи «Tertium Organum» обсуждало больше вдохновенных будущих мистиков, чем его прочитало. Здесь, в окружении разнообразных эксцентричных персонажей, Успенский говорил о сверхчеловеке, космическом сознании, времени и, конечно, четвертом измерении. Успенского стали настолько тесно ассоциировать с этой вероятной иной реальностью, что постоянные посетители «Бродячей собаки» прозвали его «Успенский-четвертое-измерение» – подходящее прозвище, выражающее теплую фамильярность. Годы, проведенные Успенским в «Бродячей собаке», были, возможно, самыми светлыми в его жизни.

Репутация Успенского как авторитета по четвертому измерению вызывала к нему большое уважение. Однажды даже такая крупная фигура, как Лев Толстой, терпеливо слушал, как за обедом Успенский чертил на салфетках серию многомерных диаграмм. Толстой отвечал ему замечаниями о своем опыте вольного масонства и о том, как они отражались в его романах. Но артистические круги, собиравшиеся в «Бродячей собаке», были намного радикальнее. Это был своего рода частный клуб «художников будущего». Гости подписывали книгу, переплетенную свиной кожей. Как и во многих модных заведениях, здесь был свой круг, которому не нужно было платить за вход, а остальным приходилось раскошеливаться, чтобы оказаться в центре событий. Частыми посетителями этого темного подземелья были некоторые известные личности. Например, балерина Тамара Карасавина танцевала здесь на огромном зеркале. Стуча по большому барабану, одетый в костюм гладиатора поэт Владимир Маяковский объявлял о прибытии своих друзей. Другой поэт, Василиск Гнедов, читал стихи, взмахивая руками. Душный воздух, пронизанный запахом табака, наполнялся заумью, бессмысленным языком, под аккомпанемент работ композиторов Ильи Саца и Артура Лори. «Мы начали воображать, что весь мир сосредоточен в „Бродячей собаке“», – сказала поэтесса Анна Ахматова. «Здесь выступали мертвые», – заметил другой поэт, Александр Блок. Андрей Белый, Валерий Брюсов – в то время любой, кто имел какое-то имя, входил в эти двери и спускался в глубины подвала.

Одним из искателей чудесного, решившимся спуститься сюда, была молодая классическая пианистка Анна Бутковская (позднее Хьюит). Подобно многим бродячим собакам, она интересовалась теософией; более того, она действительно читала «Tertium Organum». С девяти лет питавшая голод к мистическому, Анна наткнулась в библиотеке на книгу Успенского. Наконец нашелся кто-то, кто разделял ее страсть и действительно прошел хоть часть пути в запредельное. Следующая ее встреча с Успенским была более личной. На собрании Теософического общества Анна, которой было едва за двадцать, вздрогнула, услышав, как мадам Каменская, одна из влиятельных членов общества, спросила у мистера Успенского о его мнении по какому-то мистическому вопросу. Она увидела, как встает коренастый внушительный мужчина среднего роста. Его коротко остриженные белые волосы и цвет кожи почти как у альбиноса подчеркивало пенсне, которое позднее стало символом бесстрастного изучения. Все головы повернулись к выдающемуся писателю и журналисту. Однако Успенский отказался комментировать, объяснив это тем, что сам находится в процессе определения своих взглядов по этому вопросу, и высказывать их сейчас было бы преждевременно. Анна воспользовалась этой возможностью и подошла к Успенскому после встречи. Она начала разговор, который продолжался четыре года[88].