Антонина Медведская - Тихие омуты

• Название: Тихие омуты
• Автор: Антонина Медведская
• Жанр: Русское современное
• Год: 2006
• ISBN: 5-9729-0009-2

От автора

Годы мои, годы! Пронеслись, промчались одичалыми табунами, по бездорожью большой жизни. Подумала: а не пора ли этим табунам в загон? Ведь копилка памяти переполнена и не дает душе покоя.

Расскажи о своем многострадальном поколении, о своей эпохе. Экая сила народа осталась памятной на всю жизнь, а времечко то было не приведи Бог какое…

---

– Трогай, Гнедой, поехали до хаты, – Евхим подергал вожжами, и мы тронулись в путь.

– Тут недалече, еще дотемна будем в Бабаедове. Жить будете в домике садовника Петра Береста.

– А где этот садовник Петр? – спросила мама.

– На войне Петр. Поехал добровольцем гибели себе искать. Жена у него, красавица Ксюша, померла во время родов. Думали, тронется парень умом. А тут на войну с немцем шел набор, он и подался в солдаты, – кучер дергает вожжами, – ну ты, байбак, шевелись. В дому Петра пользуйтесь всем, как своим.

Мы приехали в Бабаедово, когда уже стемнело. Евхим открыл дверь в дом, зажег керосиновую лампу и, поклонившись, сказал:

– С новосельем вас, в добрый час, храни вас, Господь.

Евхим уехал на телеге в конюшню, а мы остались в домике Петра Береста. Меня раздели и уложили в новенькую деревянную кроватку, в которой должен был спать ребенок Берестов. Но я об этом не думала, усталая, уснула, и снились мне летающие в небе птицы.

Мы спали до утра на матрасах, набитых свежей овсяной соломой. Папы в доме не было.

– Где папа?

– Папа пошел осмотреть сад, где всем нам придется работать.

– И мне?

– И тебе.

– А где Павлик?

– Да спи ты, Христа ради, не рви мое сердце.

Я вспомнила Павлика, когда он прибежал к вагону, а поезд уже тронулся, и Павлик закричал отчаянно: «Мама-а-а!» Мама плакала. А папа сказал: «Хочешь, заберем его в Бабаедово?» Но мама ничего не отвечала и только плакала.

6

Новый садовник Шунейко в полной тишине и одиночестве обходил территорию сада пана Ростковского. Его удивлению и восхищению не было конца: кусок земли в двадцать одну десятину был как бы окантован широкой живой изгородью елок, и это были не просто худосочные елочки, что растут вдоль железных дорог, а мощные красавицы, хоть каждую на выставку. Зоркие глаза садовника заметили под развесистыми лапами сыроежки. Их было так много, что рябило в глазах от этой разноцветной мозаики. Попозже должны появиться и боровички. «Надо же», – радовался садовник, как радуется ребенок новой игрушке. Все его в этом саду веселило: ухоженные деревья в пышном цветении напоминали прекрасных дам и их кавалеров на весеннем балу во славу жизни и солнца. «Ай да пан Ян, ай да молодец Петр Берест, да спаси его, Господь, на бойне бешеной. Надо будет и мне не ударить лицом в грязь».

Он охмелел от свежего воздуха – это не поселок гутняков, где с бескрайнего болота тянет тленом, а из трубы заводской – удушливым смрадом перегоревшего торфа. «Тут рай, Божий рай. Спасибо доктору Войсету, что он выгнал меня с семьей с гуты. Пускай сейчас сами шевелятся для своего же блага. И склад, и отправка стеклянной посуды на «железку» до горькоты надоели. Наглотался гари…»

Не знал в этот час своих раздумий садовник Шунейко, мой отец, что злая судьба вернет его с семьей вновь в поселок из-за рабочего пайка хлеба. Не знал и не предполагал такой кары, возвращаясь из райского сада пана Ростковского.

Не мог он ни знать, ни ведать и судьбы этого чуда – сада. Не мог!

А сейчас, покидая территорию сада, Шунейко встретил пана Ростковского, к обоюдному удовольствию обоих.

– Ну как мой сад, Бернард Гилярович, по душе пришелся?

– Не то слово, пан Ростковский. Осмотрел все до пяди и вот возвращаюсь, а душа поет. Рай!

– Вот и барзо добже, что так мыслите. Значит, сватовство наше состоялось.

– Помоги, Господи!

Они присели на скамью с ажурной спинкой. Помолчали.

– Боюсь, Бернард Гилярович, что совсем недолго придется нам находиться в этом моем благодатном раю. Грядут лихие времена – перемены, смута, а такое редко кому повезет пережить да уцелеть. Грядут, грядут времена… «Слободы» требуют, а что с ней делать – не знают. Вот тут и начнется самое страшное: громи, кроши, жги огнем да убивай и правых, и левых. В такой смерч не доведи, Господь, попасть.

– Я все, о чем говорите, пан Ян, глубоко понимаю. И все же человек не желает мириться с неотвратимостью судьбы, надеется на авось!

– И это правильно, пока жив человек, думай о жизни. Домик садовника Петра Береста хоть и небольшой, но для жизни все есть: кладовка, уемистый погреб, обустроенный чердак, огород тут же, рядом с домом. Пользуйтесь всем, что есть в доме: посуда, бочки, ведра, сбруя. Коня с телегой приведет в ваш двор Евхим. Дойную коровку пригонит скотница Меланья. Живите! И вот еще что, семье вашей надо купить одежду, обувь, белье – надо, надо, не возражайте. Сегодня же принесет вам мой кучер жалованье за четыре месяца: за май, июнь, июль, август. Есть к вам одна просьба – порадуйте невестку Ванду и внучат моих, Гелю и Ясика, каким-нибудь сюрпризом в саду. Хочу, чтобы запомнили маенток[1] деда Яна добром. А теперь, Бернард Гилярович, ступайте к семье.

Все вещи Петра Береста и его жены Ксюши мама уложила в нижний ящик платяного шкафа, сверху положила их свадебную фотографию и, горько вздохнув, перекрестила:

– Дети! Никогда не открывайте этот ящик. В нем поселилась страшная человеческая беда. Запомнили? Беду нельзя выпускать на волю, это большой грех. А Петро, даст Бог, вернется.

За завтраком папа рассказал нам о том, как ему понравился сад, и как хорошо они поговорили с паном Яном, и как хозяин одарил нашу семью. И про корову, и про лошадь, и про жалованье за четыре месяца. Папа взъерошил на Антошкиной голове волосы и продолжал: – У нас за домом растут пять антоновок, две вишни, слива, груша и куст лесного ореха. Это все наше теперь.

Мама закрыла лицо ладонями:

– Господи! Ну за что же нам такое счастье свалилось?! Вот проснусь – и кончится мой полет.

– А ты, Аннушка, не просыпайся, а послушай, что скажу. Жалованье за один месяц разделим на четыре кусочка и отошлем всем твоим Курсаковым. Все же приятно получить весточку от родителей.

Прошел год. И сад вновь заневестился в белом душистом наряде. Садовник и пан Ян сидели на уже давно любимой белой скамье с ажурной спинкой под развесистой акацией.

– Спасибо, Бернард Гилярович, за сюрприз для внуков и для нас с невесткой. Это вы хорошо придумали – индейские вигвамы, костры, печеная картошка, сыроежки, зажаренные на прутиках. И самое удивительное – похищение пленных: царицы пантер Ванды, коровницы Меланьи – Хвостатой из племени буйволов, кучера Евхима – Архара из племени козлов. А вы, уважаемый Бернард Гилярович, были лучшим из племени Рыжих. Я, Ян Ростковский, тоже заразился озорством и стал Шерханом, а ваш Антошка – моим верным Шакаленком. Ах, дорогой Бернард Гилярович, а ваш второй сюрприз будет сниться мне до конца моей жизни. Вот уеду и уже в дороге прикрою глаза, а передо мной благоухающий цветник – просто настоящее чудо. Даже бабаедовцы – далеко не лиричный народ – приходили полюбоваться и часами стояли, не в силах оторвать глаз от такой красоты.

Жаль, что такие сюрпризы будут уже последними. Думал, хотя бы год еще поживу в своем родовом гнезде. Слава Богу, зиму пережили. И как ни горько, а уезжать надо. И немедленно. Я бы хотел помереть тут, и пусть бы меня похоронили в моем саду, да сын Анджей взял с меня клятву отвезти невестку с детьми на родину Ванды в Польшу, хоть пешком, хоть ползком, а выполнить эту просьбу. «Если убьют на войне, так жена с детьми останется с родными», – так он мне написал в письме, которое отправил со знакомым человеком и передал, чтобы я не тянул с отъездом, не жалел ни о чем, отпустил прислугу и немедленно уезжал: «Дай Бог, чтобы вы благополучно добрались до родителей Ванды. Я за вашу судьбу очень тревожусь».

Мы с нетерпением ждали папу. И обрадовались, когда он пришел. Папа подхватил меня на руки, высоко подбросил и, поймав, расцеловал щеки, нос, лоб.

– Аннушка! Зоренька моя! Мы попали в рай к самому доброму ангелу, Яну Ростковскому.

Он вымыл руки и лицо, утерся рушником и сел за стол. А у нас все было готово: отварная картошка с жареным салом, горка пышных оладий и чай со смородиновым листом.

7

В конце дня пришел к нам конюх пана Ростковского, устало присел на краешек скамьи.

– Покидает свое родовое гнездо пан Ростковский, хозяин мой – старик мнет непослушными пальцами клочок бумаги из амбарной книги, пытается свернуть «козью ножку», самосад просыпается сквозь пальцы. Наконец, справился, задымил. – Сегодня в ночь и тронемся. Просит вас, пан Шунейко, прийти попрощаться. Вот вместе и пойдем. И они ушли, прикрыв за собой дверь.

Евхим шел за садовником и тихо, как на исповеди, облегчал свою душу.

– Жалко пана Ростковского. Говорил: «Хорошо бы в моем доме школу открыть. Дети бы могли и учиться, и за садом ухаживать. И не только наши ребятишки, но и из других деревень, где нет садов, а во дворах – кучи навоза». Он добрый человек. Никому зла не чинил. У кого из мужиков какая крайняя нужда, к кому с поклоном? – к пану Ростковскому. Только пьяниц не поважал. Говорил: «Пьяница – враг семье, жене, детям и хозяйству. Пьяница – лодырь, всем от него лихо одно». Вот сейчас у нас в Бабаедове нет ни одного двора без сада. А все – он, пан Ян. Когда свой сад заимел, одарил всех мужиков саженцами. А после самолично проверял: хорошо ли посадили, подходящее ли место выбрали для своего сада. Сам лично, если что не так, переделывал. Теперь у всех мужиков сады – нет надобности воровать яблоки с грушами в панском саду. У каждого свои есть.