Виктория Габриелян - Американская беседка

• Название: Американская беседка
• Автор: Виктория Габриелян
• Жанр: Русское современное

Открыв книгу Виктории Габриелян, вы погрузитесь в мир необыкновенно увлекательных и интересных историй. Эти рассказы во многом автобиографичны: встречи с людьми, размышления, зарисовки из жизни. Это во многом личный дневник автора, полный откровений и открытий для всех. Армения, Украина, Америка… Сложные переплетения судеб и взаимоотношений.

Это яркие, современные истории, которые иногда помогают понять самих себя, запутавшихся и растерянных. И когда берешь в руки эту книгу, словно выстреливает пружина событий, проясняются стершиеся, казалось бы, мелочи и легко выстраиваются цепочку. Все мы в этом мире – звенья одной цепи. И поэтому «Американская беседка» – книга о каждом из нас.

Автор, открывая свою Америку, снова утверждает для нас непреложную истину оставаться верными себе, идти вперед и никогда не сдаваться, потому что всегда есть кто-то, кому ты очень нужен.

---

На следующий день Миша гордо размахивал новеньким свидетельством с именем Ева под моим окном, а я чуть с чет-вертого этажа не выпала от неожиданности. Что-что, а имя Ева мне в голову не приходило. Но больше всех расстроилась моя бабушка Нина: «Фу, где вы взяли такое имя? Такие хорошие имена у бабушек – Светочка, Зиночка!» Когда бабушка узнала, что за деньги можно сделать все, она немедленно телеграфом выслала нам 100 рублей, чтобы мы дали ее правнучке другое имя. Деньги мы взяли, но имя оставили. Потом и бабушка привыкла, но всегда называла ее по-своему – Эвочка.

Я очень рада, что Миша дал нашей дочери такое чудесное имя, и она полностью ему соответствует: Ева прекрасная идет по жизни и любит жизнь. И где-то по земле ходит еще одна Ева, дочка Давида. С такой же историей. Миша и Давид ушли из жизни молодыми, они не увидели своих девочек взрослыми. Но они дали им имя Ева – «жизнь»!

Про оркестр

I

Что мы знали в детстве о балалайке? Под словом «мы» я подразумеваю своих ереванских друзей, одноклассников и однокурсников, с которыми я выросла, училась в школе и в университете. Я задала себе этот вопрос, и ответила: ничего. Как ни стыдно признать, но мои познания о балалайках до 37 лет ограничивались стишком из книжки Носова про Незнайку: «Я – поэт, зовусь Незнайка. От меня вам – балалайка». Или кадром из фильма нашего детства «Корона Российской Империи», где как бы иностранный турист на корабле со знанием дела рассказывает таким же туристам, что все коммунисты играют на «бамбалайках». Так приблизительно и произносит слово «балалайка» мой босс, но не потому что не может произнести правильно, а просто потому что подшучивает надо мной. На самом деле он очень гордится тем, что его ассистентка играет в настоящем оркестре, концерты которого проходят, можно сказать, в лучших залах нашего региона и на которые продаются настоящие билеты за настоящие доллары.

Помните долгие концерты по телевизору, посвященные Дню милиции, или 8 Марта, или очередной годовщине Октябрьской революции? Вот там обязательно выступала Людмила Зыкина в сопровождении оркестра народных инструментов под управлением Некрасова. Там мы видели балалайки. Но я, честно говоря, с нетерпением ждала, когда классическо-народно-патриотическая часть концерта закончится и начнется эстрадная часть: Хазанов и Пугачева.

В Ереване я училась в музыкальной школе по классу фортепиано. Музыкальная школа находилась прямо на первом этаже младшего корпуса нашей средней школы. После того, как я окончила первый класс общеобразовательной школы, моя мама и тетя Роза, мама моей лучшей подруги Марины, привели нас на вступительные экзамены в музыкальную школу.

Мне всегда хотелось стать артисткой. Я была из тех детей, которым дают сказать две строчки в общем выступлении, но которые знают наизусть весь спектакль и дома устраивают полный прогон перед родными и близкими, исполняя все роли. Музыка не была чужда нашей семье. Мой дедушка Митя играл на мандолине, которую сделал сам, и на скрипке – трофее Великой Отечественной войны. Дед Кузя играл на гармошке, я любила переодеваться в наряды 40–50-х годов, в которые больше не влезали мои бабушки, и устраивала концерты. Дедушки играли, а я пела и плясала.

Но экзамены в музыкальную школу мы с Мариной почему-то провалили.

Наши родители не растерялись и быстренько пристроили нас в музыкальную школу при Доме офицеров. Правда, туда надо было очень долго ехать с пересадками, так как Дом офицеров находился далеко от нашего дома, в центре города на площади тогда Ленина, а теперь, Солидарности.

Нашей учительницей была Светлана Михайловна, ровесница наших мам и тоже жена офицера. Мы тут же все начали дружить семьями: часто ходили друг к другу в гости, играли с сыновьями Светланы и выезжали всей гоп-компанией за город на шашлык-хоровац. То ли из-за этой дружбы, то ли по причине нашей с Мариной музыкальной одаренности мы с ней были отличницами в музыкальной школе, и только сольфеджио у нас чуть-чуть хромало. Маринин папа решил исправить положение и нанял нам репетитора по сольфеджио Гая Петросовича, чуть ли не народного артиста Армении, который играл в каком-то военном оркестре еще со времен революции. Он был чем-то обязан дяде Мише, в то время начальнику пенсионного отдела республиканского военкомата. Учитель был старенький, и он приезжал к нам за тридевять земель. А мы с Мариной, паршивые девчонки, как называли нас мамы, прятались от него во дворе или даже убегали играть с детьми в соседний двор, чтобы мамы нас наверняка не докричались. Нам это с рук не сходило, родители все равно нас отлавливали и, всыпав за плохое поведение как следует, усаживали за инструмент заниматься сольфеджио.

Тяга к творчеству отражалась в нашей игре в театр. Мы придумывали пьесы, распределяли роли, репетировали и показывали спектакли соседям прямо между этажами на лестничных площадках. У тети Розы с девических времен остались роскошные платья из забытых тканей: крепдешина и креп-жоржета. После рождения двоих детей тетя Роза поправилась, а перешивать платья уже не имело смысла, так как в моду 70-х прочно вошел кримплен. Вот тетя Роза и пожертвовала свои очень красивые платья нашему театру.

Крепдешин был воздушным, взмывал ввысь от малейшего дуновения ветерка, и у него был особый аромат. Я спросила тетю Розу, чем пахнут ее платья.

– Это «Шалимар», балик-джан.

Спустя годы Американец подарил мне «Шалимар». «Это любимые духи моей мамы. Запах детства», – сказал он, вручая мне синюю коробочку. Я не ожидала, что Американец еще и романтик.

В нашу небольшую труппу входили Арминэ из четвертого подъезда и Ирэна из второго, иногда мы привлекали маленькую Анжелу с первого этажа на роли второго плана, типа «кушать подано» или бессловесного братца Иванушки. Мальчишки с окрестных дворов открыто презирали нашу труппу. Зато они очень любили приходить на спектакли, ржать над нами, держась за животы, давать нам разные дурацкие прозвища, а потом дразнить при каждом появлении во дворе. Только спустя много лет я поняла, что мальчишки до обморока боялись показаться смешными, поэтому никакими бубликами и калачами мы так и не смогли заманить их в наш театр.

Роли красивых падчериц и принцесс доставались Марине, все-таки наш театральный реквизит был из сундука ее мамы, а мне оставались мужские роли. Я, как Олег Анофриев, была и трубадуром, и разбойником, и королем, и ослом.

Театр наш был поставлен на коммерческие рельсы: мы рисовали красивые билеты на представления, а потом ходили по квартирам нашего дома и продавали по 1 копейке за билет. И люди покупали их и приходили в театр.

Весь сбор со спектакля обычно поступал тетке из 45-го дома, которая торговала жареными семечками прямо с балкона своей квартиры на первом этаже: 5 копеек за маленький стаканчик и 10 копеек – за большой. Но когда о нашей деловой хватке прознали родители – от соседей, разумеется, – разразился большой скандал, нам влетело, и дальше наши спектакли превратились в благотворительный акт, и театр наш стал non-profit, некоммерческим предприятием.

Дом офицеров не был настоящей музыкальной школой, он все-таки был клубом, как ему и положено быть. Дом был старым. С высокими потолками, лепниной и хрустальными люстрами. Сейчас на этом месте элитный жилой комплекс Пьяцца Гранде (название какое-то итальянское). Музыкальных классов не было. Инструменты, кстати сказать, в основном, рояли, были расставлены повсюду. И мы никогда не знали, где мы будем сегодня заниматься: то ли в музее, то ли в красном уголке, то ли в библиотеке, а, может быть, и в ресторане. А в теплое время года мы иногда занимались на летней эстраде. Там была великолепная открытая сцена с козырьком и амфитеатром вокруг. И росли акации, шелковица и розы.

Именно тогда, в Доме офицеров, и случился мой единственный звездный час во всей моей музыкальной карьере – меня выбрали исполнять какую-то несложную пьеску на новогоднем сборном концерте. Всего один раз в жизни я вышла на сцену и сыграла соло на рояле перед публикой. Больше такого никогда в моей жизни не было.

Дом офицеров был далеко от нашего дома, ездить туда было очень неудобно, и наши родители возили нас туда по очереди. В будние дни мамы, а по субботам – на сольфеджио – папы. Мы всегда с нетерпением ждали очереди моего папы, потому что, забрав нас из школы, он никогда не спешил отвезти нас домой. Мы шли в цирк, или в кукольный театр, или в кинотеатр «Москва» на сборник мультфильмов, или в парк на аттракционы. Он сидел и терпеливо ждал, пока мы с Мариной не накатаемся на всех качелях-каруселях, не зайдем во все комнаты смеха и не постреляем во всех тирах. А потом, конечно, было мороженое.

Когда за нами приезжал дядя Миша, он просто сажал нас в свою машину и отвозил домой. Нам это тоже нравилось, потому что мы доезжали быстро и не надо было трястись в автобусах, как с моим папой.

Однажды наш учитель по сольфеджио отпустил нас пораньше. Чтобы не болтаться на улице, мы пошли, как культурные и воспитанные девочки, в библиотеку и ждали дядю Мишу там. Он приехал, обегал все помещения, нас не нашел, подумал, что перепутал день и нас уже забрал дядя Саша, и вернулся домой. Телефонов тогда никаких еще у нас не было, и позвонить домой было невозможно. Не найдя нас дома и ввергнув в панику весь 15-ый квартал, дядя Миша захватил моего папу, и они вместе поехали обратно в Дом офицеров. На этот раз кто-то сказал им, что дети могут быть в библиотеке. Сломя голову, они понеслись туда и увидели нас, сидящих в тишине и читающих книжку, как сейчас помню, «Старик Хоттабыч». Подъезжая к дому, еще издалека мы услышали причитания наших мам, оплакивающих пропажу детей.