Наталья Гарбер - Тайные истории Пушкинских гор

• Название: Тайные истории Пушкинских гор
• Автор: Наталья Гарбер
• Жанр: Русское современное

Я люблю Пушкинские горы. Я здесь не пишу, а записываю, принимая и передавая традицию сердечного электричества этих мест. Пушкин – «наше все», поэтому в Пушкиногорье можно открыться таланту гения и силе мест, обрести себя и передать дальше творческую эстафету созидания души отечества. Душа эта невидима, посему напоминаю: все события и герои этой книги – вымышлены, и любые совпадения – случайны. А между тем, проживая вместе со мной эти истории, вы станете частью вселенских сил пушкинской поэзии и деревенского comme il faut, сердечности медсестры Арины Родионовны и жизнелюбия торговца Коли Хлебного, волшебства народных преданий и очарования сегодняшней человечности. Вы почувствуете дыхание пушкиногорских лесов, увидите красоту полевого разнотравья и попробуете живую воду из озера Кучане. Услышите музыку ветра над прудом у мельницы в Бугрово и стук яблок в ночном саду Тригорского, и причаститесь чистому духу этих мест. И когда откликнется пушкиногорью ваше сердце, то языком никогда не перестающей любви откроются вам главные тайны жизни на Земле. И тогда вы присоединитесь к героям этой книги, чтобы свободно, радостно и легко почувствовать – мы и есть эта страна.

---

«Господи, что за страна», – подумала я, снова оделась и пошла спасать истерических человеческих детенышей. Выйдя на улицу и снова продравшись в заросший сад, я обнаружила двух здоровенных котов с вытаращенными глазами в бешеной боевой стойке. При виде меня они перестали вопить и кинулись врассыпную. «Черт бы побрал мою писательскую чувствительность, могла бы и догадаться», – хихикая над собой, пробурчала я, и вернулась в дом.

Вдумчиво приняв душ, я нырнула в кровать и тут… наверху снова запаскудил немецкий будильник. О, черт! Я же выключила его. Может, старик так просто ностальгирует по дочери? Днем он удит рыбу (он мне рассказал, что это его основное занятие, но мальков не продемонстрировал), а ночью скучает по дочке и развлекает себя будильником, когда все уснут, а у него все равно старческая бессонница.

Орать ему под окном нельзя – перебудишь весь дом. Стучать в дверь посреди ночи? А если он все-таки спит под эти звуки, как я умудряюсь, если лягу пораньше?

В общем, вторая ночь прошла не лучше первой. Утром, увидев в зеркале опухшую мрачную физиономию, ничуть не похожую на мою, я решила, что блюсти режим теперь буду неукоснительно. В девять вечера – в кровать, при любых творческих запоях!

Так я здесь теперь и живу. Утро вечера мудренее, говорю я себе. Спи, моя радость, усни и ночью бузить ни-ни-ни. А то будильник сделает тебе ни-ни-ни в полдвенадцатого и будешь спать в подводной лодке до безрадостного утра.

Коты периодически устраивают шумные потасовки под окном, но они живые, их ристалища краткосрочны и поддаются разгону с помощью крика и пшиканья. Приехав в этом году снова на лето, я в первый раз опять попалась, услышав якобы детский крик. Но быстро вспомнила оскаленные рыжие рожи с задранными вверх лапами, из которых торчали выставленные во всю мощь рыболовные крючки, которые и не снились деду со второго этажа с его скромными упражнениями по ловле мальков.

А сегодня, под влиянием двух чашек кофе, налитых мне в послеобеденное время в гостях доброй Русаной, я провалялась в полудреме до невероятного для себя времени – половины второго ночи. В полдвенадцатого началось обычное «ни-ни-ни», но я, видимо, приобрела некий иммунитет, и продолжала медитировать. Так вот, поздравьте меня: в полвторого звук прекратился! Немецкий миноискатель пищит всего-то два часа!

Нет, я точно его пересижу. Теперь, когда мы знаем его слабое место – точно!

Я-то упираюсь сорок пять лет. Меня двумя часами «ни-ни-ни» не возьмешь. «Да-да-да», я буду делать все, что захочу, и даже работать со снами. А дурацкий писк использую для того, чтобы ночью писать эту книжку. Вот сегодня «ни-ни-ни» сработал как тема для новеллы. Знай наших!

Все, иду спать. Да-да-да!

Одиссея Олександра Николаевича

Третий день льет то утром, то вечером, но я, закрыв глаза, представляю себе Пушкиногорские поля по дороге к коттеджу моей подруги Нюты. Порывы ветра колышат зеленые, фиолетовые, разноцветные травы, будто Бог бережной рукой гладит детские вихры в ромашках. По дороге в лесу земляника и черника. Поеду, поеду, поеду.

Я звоню Нюте спросить, примет ли в гости, и она говорит «да». Через час она вернется обратно с кладбища, где мы с ней познакомились и где сейчас подруга прибирается после дождя. Ничего пугающего – неделю назад я пришла навестить могилку умершей в прошлом мае бывшей моей соседки, «Арины Родионовны» написанных здесь мною поэм, а Нюта – прибраться на могиле мужа, которого лейкоз забрал в прошлом апреле.

Мы разговорились, потому что Нюта – невысокая полная хохлушка-веселушка шестидесяти восьми лет – скучает здесь без общества, и решила обаять меня историей свой жизни и жизнелюбием. И ей это с легкостью удалось.

Родилась она в Полтаве, в молодые годы вышла замуж за своего Олександра Николаевича, которого в семье звали Олешей, родила двоих детей – сына и дочь. В голодную Перестройку мужу предложили работу в Мурманске, на научных судах, и семья перебралась туда. Олександр Николаевич стал старшим техником в группе, что обслуживала корабли, ходил по полгода в экспедиции, был везде от Африки до Антарктиды, учился в Париже и так много зарабатывал, что соседи завидовали. К старости, в конце девяностых, Нюта с мужем перебрались в Пушкинские горы, потому что на севере очень климат тяжелый. Купили квартиру для зимы и половину каменного коттеджа для лета.

В Мурманске Нюта работала экономистом, выучила обоих детей в школе, потом в питерских вузах. Дочь Машку двоюродная сестра Олеся пристроила в хорошую торговую контору. И теперь они живут вместе, растя двоих детей Олеси от ушедшего мужа. Справляются хорошо, в отпуск ездят заграницу то туда, то сюда, а Нюте в Пушкинские горы иногда покупают какие-нибудь странности.

Например, на участок при коттедже Машка привезла металлические качели с поролоновым сидением, обтянутым полосатой тканью. Качели установили аккурат у входа в подаренную Машкой же теплицу, а навеса над качелями сделать не удалось. В Пушкиногорскую жару сидеть там невыносимо жарко, к тому же скучно глядеть на медленно созревающие зеленые помидоры. Поэтому качели одиноко стоят, затянутые от дождя целлофаном, как знак внимания детей к родительнице.

Сын Витька тоже отучился в Питере, но вернулся в Мурманск, женился на женщине с двумя детьми и перевязанными трубами. Своих детей у Витьки поэтому не будет, и он тоже, как и сестра, терпеливо растит чужих. Жена его толкает зарабатывать побольше, и он старается по мере сил где-то при мурманском бизнесе.

Для меня, всю жизнь прожившей в Москве в занятиях творческими проектами, вся эта жизнь и вправду удивительна. Как и история о том, что семь лет назад, после смерти заведенной для развлечения в Пушгорах собаки, Олександр, который никогда ничем не болел, вдруг занемог, и ему поставили диагноз «рак крови» – лейкоз. Нюта сказала – давай лечиться народными средствами, но он не послушал и за шесть лет медленно сошел на нет от курсов химиотерапии, которые ему регулярно и мучительно делали в Пскове.

«Это еще долго он прожил, – говорит Нюта, стирая тихие слезы, – молодежь сгорает за несколько месяцев. Вовка, молодой парень, лежал с Олешей в больнице, умер за три месяца. Слабая сейчас молодежь». Я киваю, что знаю – и вправду, медицинская статистика с середины прошлого века говорит, что каждое следующее поколение людей слабее и болезненней предыдущего. Это чистая биология – врачи вылечивают все больше людей, которые раньше не выжили б и не дали потомства. А глобализация добавляет скорости процессу ослабления иммунитета Homo Sapience по всему миру. И старик Олександр Николаевич, шесть лет работая в саду, чтобы отвлечься от мыслей о раке, доживает до семидесяти одного года, а студент с тем же диагнозом гаснет за одно лето.

Но портится у людей не только физический иммунитет. Когда муж умер, Нюта отгоревала и наладила одинокий быт, Людка из соседней квартиры вызвала ее на откровенный разговор, а потом велела завести себе мужика поздоровее. И на примете тут у меня есть такой, что сексу с тобой хочет, сказала Людка, которая работала в Магадане начальником автобазы и после выхода на пенсию все никак не может отучиться руководить чужими рейсами. Нюта отвертелась от сводни и уехала в деревню, в коттедж среди полей, успокоиться.

А тут другая соседка Людка, живущая за забором в деревянной развалюхе. Лицо как запеченная груша, тридцать восьмого года рождения и взглядов тех же лет, тоже хочет общения. В молодости Людка-груша уехала из Пушкинских гор на Колыму и за несколько лет умотала до смерти мужа-горняка – шахту он выдержал, а Людку – нет. Больше желающих быстро помирать не нашлось, и Людка живет сама по себе и зовет в гости. «Выходишь от нее как ушатом говна ополоснутая, – удивленно говорит открытая и дружелюбная Нюта, и добавляет грустно: – Поганый здесь народ».

Народ здесь, как и везде, разный, но на хорошего и открытого человека в тяжелую минуту может накинуться всякая пакость. Веселым людям вроде нас с Нютой надо аккуратно себе компанию подбирать, думаю я, вертя педали в сторону кладбища. Подруги там уже нет, я нагоняю ее в поле, где она бодро шлепает с рюкзаком за спиной по размокшей дороге среди весело шумящего разнотравья.

В полях меня обуревает ветер странствий, и я спрашиваю Нюту, что рассказывал Олександр Николаевич о морях и дальних странах. А ничего он не рассказывал – везде на кораблях была техника, которую надо чинить, а то не дай Бог. В русских экспедициях случались перебои с питанием, после которых он приходил отощавший из рейса, а в иностранных – слухи, что иностранцам платят вдесятеро больше наших. Но экспедиции у старшего техника были хорошие, семье его заработка и так хватало за глаза.

Дома Нюта была «прорабом», и муж ее слушался, уважая бабье царство. Чинил, покупал, достраивал, возился в саду, а в свободное время читал фантастику и делал самодельные обложки для истрепавшихся книг, подписывая от руки белые наклейки на корешках. Половина библиотеки у Нюты с этими наклейками.