Валерий Лейбин - Психоаналитическая традиция и современность

• Название: Психоаналитическая традиция и современность
• Автор: Валерий Лейбин
• Жанр: Психотерапия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-89353-369-9

В книге представлены исследования и материалы, отражающие авторские размышления об актуальных проблемах психоанализа. Предметом осмысления являются вопросы, касающиеся перипетий развития психоанализа в России, эволюции психоаналитических идей о сексуальности, любви и нарциссизме, дискуссий, нашедших отражение в зарубежной и отечественной литературе, а также тех новых аспектов теории и практики психоанализа, которые связаны с использованием современных информационно-коммуникационных технологий.

---

Обращаясь к роману Достоевского «Братья Карамазовы», Фрейд отказывается от задачи постижения сути художественного творчества потому, что со временем пришел к твердому убеждению в невозможности реализации ее средствами психоаналитического исследования. В работе «Достоевский и отцеубийство» он с самого начала говорит буквально следующее: перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие. Практически Фрейд здесь повторяет ранее высказанную им мысль о том, что психоанализу недоступна сущность художественного творчества. Мысль, отчетливо прозвучавшую в его работе о Леонардо да Винчи, опубликованной еще в 1910 году (Фрейд, 1912, с. 117).

Это убеждение разделялось им и в последующие периоды теоретической деятельности, свидетельством чего является, например, высказывание Фрейда в предисловии к работе М. Бонапарт о творчестве Э. По, в котором он еще раз подчеркнул: психоаналитическое исследование не в состоянии объяснить гений поэта (Freud, CPW, v. XXII, p. 254).

Фактически отношение Фрейда к Достоевскому как писателю ограничивается признанием его литературных заслуг. Но вот рассмотрение его в качестве мыслителя-этика сопровождается утверждениями, согласно которым Достоевский как моралист уязвим и бесславен. Он обладал даром проникновения в тайники человеческой души и любви к униженным и оскорбленным, ему был открыт апостольский путь служения людям. Однако, как считает Фрейд, подчинившись мирскому авторитету (царю) и отдавая дань славянофильским умонастроениям, граничащим с русским национализмом, он тем самым проиграл нравственную борьбу и упустил возможность стать освободителем человечества.

Фрейд не обсуждает подробно вопрос, связанный с рассмотрением «слабостей» Достоевского как моралиста. Его суждения о нравственном совершенстве и греховности человека, его покаянии и сделке с совестью заслуживают внимания. Но конечные выводы не представляются убедительными. Они, по сути дела, не подкреплены серьезной аргументацией и свидетельствуют скорее о весьма произвольных допущениях, нежели о реальных фактах, всесторонне и обстоятельно рассмотренных Фрейдом. Разумеется, внутренняя борьба Достоевского с самим собой, сопряженная с размышлениями о добре и зле, преступлении и наказании, вине и раскаянии, жизни и смерти, духовных ценностях и христианских идеалах, боге и дьяволе, отмечена печатью многочисленных сомнений и колебаний, нашедших отражение в его произведениях. Но отсюда вовсе не вытекает заключение, к которому пришел Фрейд и согласно которому Достоевский «присоединился к тюремщикам» и, следовательно, культура будущего не многим будет ему обязана. Напротив, оказывается, что по прошествии времени такие максимы Достоевского, как «высшая гармония не стоит слезинки хотя бы одного только замученного ребенка» и «красота спасет мир», стали императивами культуры, разделяемыми многими представителями человеческого рода.

Как никогда ранее, эти императивы культуры поддерживают сегодня хрупкое равновесие между бытием и небытием, современной человеческой цивилизацией и угрожающей ей глобальной катастрофой.

Что касается зачисления Достоевского в стан грешников, то Фрейд ограничивается несколькими замечаниями о мотивации преступных деяний вообще и наблюдаемом среди части исследователей соблазне причислять русского писателя к преступникам на основании насыщенности его романов убийцами, насильниками и иными персонажами, вызывающими у читателя отвращение, негодование, протест. Преступнику свойственны обычно черты безграничного себялюбия и сильной деструктивной наклонности, в то время как у Достоевского обнаруживалась поразительная способность любить других людей, быть сострадательным и добрым. Вместе с тем, как считает Фрейд, основываясь на высказываниях Н. Страхова, С. Цвейга и Р. Фюлоп-Миллера о Достоевском, можно заключить, что личность русского писателя характеризовалась некоторыми деструктивными и садистскими чертами, связанными с его неврозом. Но деструктивные наклонности Достоевского были обращены главным образом вовнутрь, на самого себя, что и нашло отражение в его литературном творчестве.

Поскольку психоанализ ориентирован на выявление причин возникновения неврозов человека, то нет ничего удивительного в том, что его основатель уделяет столь значительное внимание рассмотрению вопроса, связанного с определением существа невроза у Достоевского и формами его проявления в жизни. Известно, что русский писатель был подвержен тяжелым припадкам и многие называли его эпилептиком. Фрейд исходит из того, что эпилепсия была лишь симптомом его невроза, развившегося на основе травмы, пережитой им в связи с трагической судьбой отца – убийством его крестьянами. Правда, в последнее время некоторые исследователи выдвигают гипотезу, согласно которой убийство отца Достоевского является сомнительной версией, не подтверждающейся имеющимися в распоряжении биографов русского писателя фактами.

Разумеется, для биографов установление истины в этом вопросе является важным и необходимым. Для психоаналитика же это не имеет существенного значения в плане понимания истинных причин возникновения у человека невроза. Смерть отца Достоевский пережил на восемнадцатом году жизни, а психоаналитическое видение истоков невротического заболевания связано с поиском глубинных причин, уходящих своими корнями в раннее детство. Поэтому если бы кто-нибудь усмотрел необоснованность Фрейдом тезиса об убийстве отца как ключевом пункте невроза Достоевского на том основании, что факт убийства не столь уж достоверен, то сам по себе такой аргумент ничего не говорил бы ни о сомнительности выводов основателя психоанализа, ни о проблематичности использования его учения при осмыслении жизнедеятельности писателя.

Первые припадки у Достоевского имели место в детские годы и вызывались, по свидетельству его близких, страхом смерти, боязнью умереть. С точки зрения психоанализа, подлинный смысл подобных припадков состоит в отождествлении ребенка с умершим человеком или с живым, но которому желают смерти. Для мальчика таким человеком обычно является отец, и поэтому припадок ребенка означает самонаказание за его желание смерти отца. В работе «Тотем и табу» (1913) Фрейд попытался показать, что отцеубийство является изначальным преступлением человечества, когда объединившиеся между собой сыновья убили своего отца, вершившего власть в первобытной орде. Отзвук этого преступления до сих пор вызывает противоречивые чувства в душе каждого человека.

При рассмотрении личности Достоевского Фрейд ссылается на ранее выдвинутые им идеи психоаналитического объяснения отцеубийства, считая, что желание смерти отца породило у маленького мальчика вину и вызвало у него припадки, а последующая смерть отца, когда фантазии стали реальностью, придала припадкам эпилептический характер. Будучи взрослым, Достоевский, по мнению Фрейда, не мог освободиться от угрызений совести в связи с намерением убить отца. Это обстоятельство предопределило его двойственное отношение к государственному авторитету (царю) и к вере в бога, а также нашло свое отражение в его литературном творчестве.

Не берусь судить о том, насколько оправданны с медицинской точки зрения подобные суждения Фрейда о болезни Достоевского.

Полагаю, что компетентные в этом вопросе специалисты придут к определенным выводам, подтверждающим или опровергающим психоаналитическое объяснение эпилептических припадков. В контексте излагаемого материала более важным представляется рассмотрение того, как и каким образом психоаналитическое видение личности Достоевского соотносилось с его творчеством, в частности, с фрейдовским пониманием романа «Братья Карамазовы», нашедшим отражение в работе «Достоевский и отцеубийство».

В «Братьях Карамазовых» отчетливо звучит мотив отцеубийст

ва. Собственно говоря, основной сюжет романа и вытекающие из него драматические развязки как раз и покоятся на этом мотиве, рассматриваемом Фрейдом в качестве наиболее существенного, способствующего, по его мнению, лучшему пониманию творчества Достоевского. «Едва ли простой случайностью, – замечает он, – можно объяснить, что три шедевра мировой литературы всех времен – „Царь Эдип“ Софокла, „Гамлет“ Шекспира и „Братья Карамазовы“ Достоевского – трактуют одну и ту же тему, отцеубийство» (Freud, CPW, v. XXI, p. 188).

В греческой драме отцеубийство совершается самим героем, хотя оно и не является преднамеренным с его стороны. В английской драме преступное деяние совершается не главным героем, а другим лицом, для которого данное деяние не является отцеубийством. Как и в «Гамлете», в «Братьях Карамазовых» преступление совершено также другим лицом, однако человеком, связанным с убитым такими же родственными отношениями, как и подозреваемый в отцеубийстве. Подчеркивая эти различия, имеющие место в трех шедеврах мировой литературы, и особо останавливаясь на рассмотрении романа Достоевского, Фрейд считает, что в принципе безразлично, кто на самом деле совершил преступное деяние. С точки зрения психоанализа, существенное значение имеет то, кто носил в своем сердце желание убить отца. В этом отношении, полагает Фрейд, можно считать виновными всех братьев Карамазовых, вплоть до контрастной фигуры Алеши, совестливого и смиренного человека на фоне остальных, преследующих чувственные наслаждения (Дмитрий), циничных (Иван) или, подобно самому Достоевскому, подверженных эпилептическим припадкам (Павел Смердяков).