Анастасия Астафьева - Двойная экспозиция

• Название: Двойная экспозиция
• Автор: Анастасия Астафьева
• Жанр: Русское современное

Двойная экспозиция может быть как намеренным художественным приёмом, так и техническим браком, когда плёнку при перемотке заедает в фотоаппарате или кинокамере. Результат в обоих случаях непредсказуем. Нередко кадр оказывается просто испорченным. Но иногда из случайного наслоения одного изображения на другое выходит нечто – как неожиданно прекрасное, так и совершенно нереальное.

Книга из серии проекта «Том писателей» (Вологодское отделение Союза российских писателей).

---

И тут у сарая промелькнула чья-то тень. Я заскочила за дверь и трясущейся рукой накинула крючок. На крыльцо зашёл Портос, сунул нос в щель между косяком и дверью. Я затаилась.

Пёс глухо полаял в темноту и, громко зевнув, развалился на крыльце.

1995 год

Тревога

Пока реклама с экрана телевизора навязывала зрителям разные товары, Ольга успела расправить сыну постель и проследить, чтобы он сделал все необходимые на ночь дела. Уложив, она ласково погладила его по вихрастым волосёнкам:

– Смотри «Спокойной ночи», а потом – спать.

Сын крепко закутался в одеяло и уставился полусонным взором в телевизор. Ольга подошла к окну, чтобы задёрнуть штору. Весь день капал мелкий нудный дождь, но к вечеру небо прояснилось, закатное солнце подрумянило городской пейзаж, и следующий день обещал быть тёплым и уютным.

Под окном остановились две милицейские машины, постояли мгновение и быстро уехали.

Сквозь шум льющейся воды и бряканье моющихся тарелок Ольга слышала, как Хрюша со Степашкой рассказывали сыну приторно-глупую историю. Завтра вернётся из командировки муж, и они всей семьёй поедут в деревню к её матери. Там, в деревне, она по-настоящему могла расслабиться и отдохнуть, а грядки и сенокос – это не работа, это праздник.

На душе стало легко и чисто, будто вымыто дождём. Она уж и не припомнит, когда последний раз пребывала в таком счастливом состоянии. Всё заботы, беготня, какие-то выяснения отношений, постоянная нехватка денег, сил, любви…

В прихожей запиликал звонок. Ольга удивлённо взглянула на часы – поздновато для гостей.

На площадке стоял молодой, почти мальчишечка, милиционер:

– Срочно, в течение получаса, прибыть с тревожным пакетом на Советский проспект, семьдесят пять, – он говорил очень чётко и серьёзно.

– Простите, не поняла… – смутилась хозяйка.

– Тревога, – также чётко сказал милиционер, – сборный пункт на Советском проспекте, в здании РОВД. Прибыть нужно не позднее двадцати двух часов.

Что-то вдруг больно дёрнулось внутри у Ольги, по спине и ногам побежали мурашки.

– Да, конечно… но, что случилось? Что потом? Повезут куда-то?

– Все распоряжения на месте, – милиционер уже начал спускаться по лестнице.

– Постойте, что нужно положить в этот… тревожный?..

– Тревожный пакет? У вас же памятка должна быть. Что… Еды на сутки, документы, лекарства, полотенце… сами подумайте!

Милиционер сбежал по лестнице.

Ольга в оцепенении осталась стоять у открытой двери. Мысли в голове суетились, пульсировали, мешались. Сразу вспомнились милицейские машины под окнами. Закат необычный, ядовито-яркий. Подумалось, что какая-то авария на химкомбинате. А точного ответа не было. Что? Что…

Она стряхнула с себя столбняк и быстро стала собирать необходимые вещи. Сын уже спал, раскинувшись, из-под одеяла торчала розовая пяточка. Увидев это, Ольга едва не расплакалась, но тут же взяла себя в руки и решила разбудить его в самый последний момент.

Телевизор потихоньку бубнил новости, но тревоги на лицах дикторов не читалось. Ольга пощёлкала кнопкой: по всем программам шли предвыборные дебаты, только по местному телевидению какой-то пустой развлекательный фильм. Пресса молчала. Не знала? Хотя, смешно… Скрывала? Но что? Авария? Война?!.. Всё-таки, наверное, авария, и они с сыном уже несколько часов дышат не свежим последождевым воздухом, а – смертью…

Ольга бестолково бегала по квартире с целлофановым мешком, в котором болталось одно полотенце, и никак не могла сосредоточиться и сообразить, что входит в этот «тревожный пакет».

Пресса молчала, но вокруг, словно густой туман, стояла тревога, которая ясно ощущалась теперь всем телом, каждой его дрожащей клеточкой…

Ольга в бессилии опустилась на диван. Она не знала, что делать дальше. Пожалуй, впервые она всерьёз осознала отсутствие мужа. Он бы всё взял в свои руки и не дал бы ей распуститься. Ольга собрала остатки сил и…

Через пару минут «тревожный пакет» был собран, она бросила его в коридоре, и только тут заметила, что так и не закрыла дверь. На площадке было тихо. Соседи, наверное, в такой же растерянности пытались собраться, понять происходящее. Ольга закрыла дверь и стала будить сына. Он сопел во сне, вздыхал, но не просыпался. Она взяла его, сонного, стала одевать, путаясь в одежде, и сын захныкал.

Вновь запиликал звонок.

Ольга бросилась в коридор с сыном на руках. Резко раскрыла дверь.

На пороге снова стоял тот же мальчишка в милицейской форме:

– Вы извините, ради Бога, – быстро, сбивчиво говорил он. – Оставайтесь дома. Тревога учебная, с этими выборами все запутались, чуть не каждый день поднимают. А я недавно работаю. Адрес перепутал. У нас сотрудница в соседнем доме живет. Простите, пожалуйста! Простите… – он побежал по лестнице вниз.

Ольга осталась в полной растерянности. Потом очнулась, быстро уложила сына в кровать и распахнула окно:

– Молодой человек!

Милиционер торопливо шагал от дома.

– Товарищ милиционер! Так тревога точно учебная?

– Конечно! – крикнул он, обернувшись на ходу. – Извините ещё раз. Спокойной ночи!

Гуляющая во дворе молодая пара с любопытством смотрела на участников непонятного диалога.

Ольга стянула с сына колготки. Потом стала разбирать «тревожный пакет» и вдруг рассмеялась. Смеялась она долго, никак не могла успокоиться, и смех постепенно перешёл в слезы. Молодая хрупкая женщина плакала, уткнувшись лицом в ладони, всхлипывая, как напуганная девочка. Рядом к суточному запасу еды, брошенному в пакетике на пол, пристроился кот, медленно и деловито жевал колбасу. Сын крепко и мирно спал. Из распахнутого окна тянуло вечерней свежестью.

Ольга плакала и плакала. Ей вдруг близка и понятна стала любая трагедия, о которой она слышала за смутное время из прессы: всякая авария или стихийное бедствие в далёких неизвестных городах, и война в кавказской республике, такая непонятная и ненужная, что не верилось в её реальность… И перед всем этим она была бессильна. Не могла защитить ни себя, ни укрыть и спрятать своих близких, своих любимых и единственных.

В телевизоре продолжали плести свою политическую паутину люди, обещающие счастье и процветание всем без исключения. Она вспоминала их лица, слова. И боялась каждого, и ждала чего-то от каждого. Ещё было время и неизвестность.

А в душе? В душе осталась учебная тревога. Учебная – перед большой, настоящей, страшной – и, увы! – вполне возможной…

1996 год

Ботинки, которые ты носишь…

Я сваляла дурака. Я попробовала выйти «взамуж». Я попыталась от тебя сбежать. От тебя – читай – от себя, а, стало быть, бесполезно, бессмысленно. Никогда не думавшая прежде, что могу быть такой стервой, стала ею – сварливой, толстой, не стриженой, не накрашенной, в затрапезном халате, не всегда тихо ненавидевшей своего сожителя. Я сделалась точной копией типичных анекдотичных жен. Только анекдот этот оказался из серии чёрного юмора.

Днём я, изо всех сил, выдерживала, переживая своё «замужество»: ходила в магазин, чистила картошку, варила суп, стирала, гладила рубашки, которые мой «муж» предпочитал менять через день. Если бы это были твои рубашки, осоловевшая от счастья, я бы стирала и гладила их круглыми сутками. Но это были его рубашки, и я их презирала.

Вечером я выполняла «супружеский долг», нарочно соблазняя его ежедневно, чтобы ненавидеть ещё больше. Мне был омерзителен его запах, его кожа, его биологические сливы, после которых он неизменно напоминал мне, что если я «залечу», то непременно пойду на аборт. Он даже никогда не целовал меня, не ласкал так, как мне хотелось.

Он уходил в свою комнату, в свою постель, а я свободно, не боясь быть услышанной сквозь его храп, вволю ревела в подушку, выла под одеялом, звала тебя, кричала тебе о том, как мне плохо. И ещё старалась вспомнить твой запах, твой вкус. Воскрешая в памяти твой образ, я доходила до галлюцинаций, мистических переживаний, где я переставала различать реальность и вымысел. Ты был рядом. Ты был со мной. Я сходила с ума. Я вызывала из прошлого твои глаза, восторженно светящиеся при виде меня, твой тихий мягкий голос, твой лёгкий, всегда чуть сдержанный смех. Я звала твои руки, твои губы, твои слова, до отупения повторяя самые ласковые из них. Я улыбалась, припоминая, как ты радовался, если что-то похожее и родное находил во мне, в моём образе жизни. Была ли то скатерть на кухонном столе, печенье одного сорта, отчего-то купленное нами одновременно. Только я его несла в свой пустой дом, а ты – жене и детям. И ты радовался. Радовался, когда открывал, что нам нравятся одни фильмы, одна музыка, одно вино, одни люди, один, созданный нами для нас мир. И я никогда не понимала, почему же мы не вместе? Если всё так славно и радостно. Ты смеялся, ты грустил, ты сходил с ума от страсти, ты молчал, ты говорил, ты смотрел на меня, ты смотрел сквозь меня, ты не видел меня, ты храпел… Стоп! Ты никогда не храпел. Это храпел он в соседней комнате, и я, выброшенная этим отвратительным звуком из фантазий и грёз в мир настоящий, снова выла под одеялом. Если бы это храпел ты, я бы наслаждалась. Всё, что я любила в тебе, в нём я не терпела, да в нём и не было ничего от тебя.