Андрей Пелипенко - Избранные работы по теории культуры

• Название: Избранные работы по теории культуры
• Автор: Андрей Пелипенко
• Жанр: Культурология
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-906613-02-8, 978-5-906709-02-8

В книге публикуется монография «Культура и смысл», в которой разворачивается авторская смыслогенетическая теория культуры, основанная на понимании феномена культуры в широком междисциплинарном синтезе как явление общей эволюции материи, но более всего – эволюции психики человека.

Книга предназначена для ученых-культурологов, преподавателей культурологии, докторантов и аспирантов, ведущих исследования по проблемам культурологической науки и образования.

---

А вот у предков человека явно «что-то не заладилось». Сплошная линия поступательного прогрессивного развития здесь явно не прочерчивается и, стало быть, концепция эволюционной болезни получает дополнительное обоснование. Да, нарастающие способности к оптимизации когнитивных операций, продуктивной комбинаторике элементов, снятию и трансляции опыта в довербальных понятиях и символизации как проявления универсальных тенденций ГЭВ дошли в рамках видового кода антропоидов до своего предельного развития. И когда давление ГЭВ на границы эко-видовой конфигурации достигло критической силы, произошёл вертикальный эволюционный скачок. Границы эти он разрушил ещё до того, как когнитивные способности гоминидов обеспечили их эффективными адаптивными программами. Оттого и когнитивность гоминидов, выруливших, в конце концов, на стезю культурного развития, неправомерно считать прямым продолжением когнитивности высших приматов. В связи с этим, прямой перенос на высших обезьян представлений о прагматике, мыслительных и поведенческих моделей, полученных в результате искусственного провоцирования квазичеловеческого поведения у высших обезьян или даже подсмотренных в естественной среде, если и допустим, то в весьма ограниченных пределах.

Таким образом, помимо согласования с идеей двунаправленности эволюции, концепция эволюционной болезни позволяет избавиться от одной закоренелой иллюзии. Даже признавая, что эволюция движется от кризиса к кризису (Н. Моисеев), обычно полагают само собой разумеющимся, что каждая последующая форма своё прогрессивное развитие начинает с отметки, достигнутой предшественниками, а признание всякого рода отклонения от прямой преемственности низводится до частных оговорок и поправок на «нелинейность» и многовариантность развития. Однако в ситуации вертикальных переходов нарушение прямой преемственности по показателям, традиционно относимым к критериям прогресса, становится не частным случаем, а правилом. Примеры такого рода нарушений нередко обнаруживаются в исследованиях современных первобытных народов. Так, согласно исследованиям Питера Гордона (Columbia University), взрослые члены амазонского племени Пираха по своим способностям осмыслять действия с числами «уступают аналогичным способностям американских и европейских младенцев или даже некоторых «интеллектуальных» животных (крыс, голубей и обезьян)» [см.: 447].

Крушение символико-семиотических теорий учит тому, что бессмысленно между человеком и животным искать грани или границы, ибо их нет, а есть сложно организованные, внутренне напряжённые и динамичные зоны перехода. В этих зонах поэтапно происходит трансформация исходной биосистемы. Благодаря структурной перекомпоновке её элементов, изменениям доминативно-периферийных отношений и некоторым другим процессам исподволь формирующаяся антисистема внеприродных программ и способов существования, эксплицируясь, «выламывается» за пределы природного универсума. Поэтому совершенно бессмысленно в духе плоского формально-логического монизма искать некий один (или, по крайней мере, главный) фактор, который там (в природе) ещё отсутствует, а здесь (в человеческом мире) уже есть. Ведь растянутость антропогенеза на миллионы лет сама по себе указывает на бесплодность поисков чётких границ и на необходимость разработки специальной методологии исследования сферы перехода. То, что в животном мире проявлялось ситуационно и периферийно, в процессе антропогенеза стало приобретать генерализующие, а затем и системообразующие черты. А условием и одновременно движущим толчком этого была разбалансировка биологических программ, произошедшая в силу комплекса макро– и микроэволюционных факторов. Эволюционные ответы на сбои и трансформации всякий раз закреплялись морфологически и очерчивали границы промежуточной межсистемной устойчивости в рамках того или иного вида гоминид. При этом вмешательства придавая эволюционному процессу нелинейный характер, не нарушали его общей направленности.

Представляется, что ключевыми факторами в сопряжённости природного и надприродного являются обстоятельства разрыва преемственности по линии горизонтального эволюционирования, ломка системных границ и трансформация биопрограмм. Под действием этих факторов уже давно выработанные, но периферийные для животной психики свойства и возможности стали реализовываться по-другому: в иных режимах и другом качестве. Это и привело, в конечном счёте, к рождению культуры. Можно сказать, что динамика восходящих и нисходящих тенденций, определяющих диалектику антропогенетического процесса, связана с двумя направлениями: с линией «отпадения» от природы со всеми сопутствующими травматическими последствиями и с «настройкой» трансформирующихся программ на принципиально иной (культурный) лад, что противодействует этой травматичности. Разнообразные компенсаторные действия – от ритмических авторегуляций (раскачивание) до игр, ритуалов и манипулятивной активности – присущи уже приматам. Но у них масштаб проблемы иной, далеко не такой драматичный, как у предков человека.

Надстраивание условно-рефлекторных режимов поведения над генетически наследуемыми инстинктами у наших далёких предков[94] стало также усложнением поведенческой системы на критическом уровнем, предопределившим её трансформацию, и предпосылкой, обусловившей саму возможность такой трансформации. Ибо усложнение условно-рефлекторного поведения – это недвусмысленный шаг в сторону высвобождения психической жизни от власти инстинкта и, по сути, пролог «выпадения». А движение направлено было на достижение надситуативной психической активности – более высокой ступени автономности, в перспективе обеспечивающей максимальную эмансипацию сознания от природы с последующим его (сознания) замыканием на себя. Но уже и самые ранние проявления надситуативной психической активности указывают на разрыв с императивностью природных программ с их инстинктивными и рефлекторными регуляциями, на выход в качественно иное состояние. Все ранее приобретённые психические возможности здесь трансформируются и «конвертируются» в иную модальность (см. гл.1 о нарастании субъектности как проявлении ГЭВ).

2.2.Эмиграция из природы

Какими же конкретными факторами опосредовалась вертикальная ориентация ГЭВ?

Прежде всего это:

– бипедализм (прямохождение);

– неотенический комплекс и сопряжённый с ним синдром родовой травмы;

– опережающий общую морфофизиологическую эволюцию рост мозга, протекающий в режиме нарастающей церебральной асимметрии;

– гиперсексуальность;

– выпадение из популяционных волн, с чем непосредственно связано ускользание человека из-под действия естественного отбора и занятие им позиции поверх всех трофических ниш в природе.

Другие факторы – формирование кисти руки и голосового аппарата – при всей их важности, носят всё-таки подчинённых характер. А отмеченный Н.П. Дубининым [89][95] переход генетической программы от закрытого к открытому типу, предполагающему интенсивное постнатальное развитие нервных процессов в ориентировочно-приспособительной активности – не самостоятельно возникающее явление и следствие не прямого воздействия внешней среды, как это нередко представляется, а следствие всей совокупности вышеперечисленных факторов.

Рассмотрим подробнее основные факторы. Но прежде следует отметить: хотя между обстоятельствами «выпадения» из природы и прослеживается вполне определённая причинно-следственная связь, характер этой связи напоминает не последовательность самостоятельных звеньев каузальных зависимостей, а скорее эффект домино. Прогрессия нарастающих трансформаций запускается из некоей «точки невозврата», где однажды нарушенный стереотип горизонтальных эволюционных реакций оказывается изменённым, и каждый новый шаг к «исправлению» ситуации приводит к обратному.

Например, если возникновение бипедализма объяснить некой очень узкой специализацией (что, впрочем, трудно сделать, не прибегая к натяжкам), то нельзя будет его рассматривать как благоприятное эволюционное приобретение. Напротив, такая узкая и глубокая специализация прямоходящих предков человека поставила бы перед угрозой неминуемого вымирания в случае изменения экоусловий. И это бы обязательно произошло, если бы гоминиды подчинялись только законам горизонтальной эволюции.

Иными словами, ключевые факторы антропогенеза предстают разнесёнными во времени аспектами одного макрособытия – разворачивания системной конфигурации более сложного эволюционного порядка.

До недавнего времени принято было считать, что эволюционные пути предков современного человека и предков нынешних шимпанзе окончательно разошлись около 6 млн. лет назад, в эпоху глобального похолодания, наступившего 7–8 млн лет назад и длившегося несколько миллионов лет. Но после открытия прямоходящих Ardipithecus ramidus (4,4 млн лет назад) и его предка Ardipithecus kadabba (5,8 млн лет назад) дату этого разветвления уверенно отодвинули на 7 млн. лет назад. Если считать, что антропогенез не был случайным явлением, а обладал некой направленностью, и потому имел отношение ко всей биосистеме (что убедительно обосновывают коэволюционисты), а не к какой-то одной из её подсистем, то обращает на себя внимание резкое сокращение в эту эпоху количества видов человекообразных приматов. Не кроется ли за этим ничего, казалось бы, не значащим эволюционным эпизодом проявление упомянутого закона иерархических компенсаций Седова – Эшби (см. гл. 1), согласно которому разнообразие на высшем уровне эволюционной иерархии компенсируется снижением разнообразия на низшем?