Юрий Гельман - След на песке (сборник)

• Название: След на песке (сборник)
• Автор: Юрий Гельман
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015

Совершенно разные времена, разные страны и разные судьбы. Глубокое прошлое и современность. Жизненный опыт и детство. Прикосновение к тайнам и рутина, мистика и реальность. Что объединяет всё это? Человек и Поступок – вот что ставится во главу угла. На грани отчаяния, на пике эмоций, на вершине самопожертвования совершается порой то, что оседает в памяти поколений навсегда. И это самое ценное, что человек может оставить на земле после себя. Это след на песке, который не способно замести время.

---

– Хорошо, – тихо сказал он. – Мы, в свою очередь, не вправе настаивать…

Он перевел для Оливера последний диалог. Пилот молча покачал головой. Потом вдруг взял штурмана за рукав летной рубашки и тихо сказал:

– Спроси их, правда ли, что Иисус… воскрес…

– Ты считаешь такой вопрос уместным?

– А почему нет? У кого, если не у них, можно узнать об этом достоверно?

– Хорошо, попробую, – согласился Кевин.

Он повернулся к Марии, с грустью улыбнулся ей. Та улыбнулась в ответ. В ее синих глазах плескалось небо.

– Мы сейчас покинем вас, – сказал Кевин. – И конечно, мы уже никогда не увидимся. Напоследок хочу сказать: ты очень красива, Мария. У царя иудейского не могло быть иной возлюбленной.

Женщина скромно опустила голову. Иосиф стоял сзади нее, слегка дотрагиваясь ладонями до ее плеч.

– И последнее… – добавил Кевин, – то, что мучает все человечество на протяжении почти двух тысячелетий… Скажи, Мария, правда ли, что Он… воскрес?..

Женщина подняла глаза на иноземца и сказала тихим, но ясным голосом:

– Как солнце, что воскресает каждое утро – так я видела Его перед собой. И сказала об этом всем, кто хотел меня услышать. И пусть каждый решает сам для себя: верить в это или нет…

* * *

Мотор «Сопвича» взревел и начал набирать обороты. Корпус биплана задрожал, потом робко тронулся с места и заскользил по песку – местами рыхлому, местами плотному – набирая скорость. Фанерные лыжи с диким шуршанием и треском терлись о поверхность Иудейской пустыни, но не врезались в грунт, как врезались бы шасси.

Прошло несколько мгновений, и, неуклюже подпрыгнув, самолет оторвался от земли.

– Оливер, ты гений! – крикнул ему в затылок штурман.

Пилот молча кивнул головой в знак согласия.

Набрав достаточную высоту, Оливер заложил вираж, чтобы сделать круг над местом недавней вынужденной стоянки. Оба летчика пристально смотрели вниз. Им очень хотелось помахать руками тем, о ком было написано столько противоречивых слов. Хотелось попрощаться с теми, кого само провидение послало для их спасения.

Но внизу никого не было – ни Марии в темно-серой симле, ни ее верного спутника Иосифа из Аримафеи, ни мула, на котором они везли свою нехитрую поклажу. Только след на песке – две глубоких борозды, оставленные накануне колесами упавшего биплана…

* * *

…Командир британских войск генерал Эдмунд Алленби считался отличным наездником и поначалу планировал въехать во взятый Иерусалим, по древней традиции, верхом на лошади. Однако, из уважения к городу, как к религиозной столице, одиннадцатого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года он вошёл в него пешком…

Эндшпиль адмирала

Солнце, как рыжая кошка, неторопливо умывалось лохматыми лапами облаков. Жаркий июльский город, прислонившись боками к реке, тяжело дышал асфальтово-бетонной грудью бульвара. Было шумно и людно. Многочисленные летние кафе, толкаясь разноцветными грибами зонтов, безотказно поили всех желающих. Отовсюду гремели примитивные радиохиты сезона. Народ пил воду и пиво и не хотел расходиться по домам – по душным квартирам, где даже телевизоры грели воздух.

Вечерело. Легкие колебания горячего воздуха то и дело приносили из-за реки, из парка «Победа», новые звуки – там открылась дискотека. Колесо обозрения, которое в народе всегда зовут «чертовым», обозначилось в закатном небе разноцветным контуром из весело светящихся лампочек.

И вдруг как-то враз потускнело небо, окрасилось в иные – холодноватые тона. Это с юга, со стороны моря, тянулось к городу большое курчавое облако. Багровое, полновесное, с золотистой каймой по краям, пробитое насквозь бронзово-горячим лезвием заходящего солнца, оно было похоже на мешок за спиной Санта-Клауса, из которого на притихший город сыпались не по сезону искристые подарочные блестки заката.

В половине девятого Костя вышел из шахматного клуба. В его серых глазах плескалась растерянность. Может быть, это были слезы? Нет, отец давно научил мальчика мужественно относиться к неудачам, переживать поражения. Пойми, говорил отец, нет шахматистов, которые выигрывают всегда. Это закон. Просто нужно помнить об этом и не расстраиваться.

Отец всегда был прав. После того, как это случилось с матерью, отец стал для Кости всем, чем только мог – нянькой, учителем, другом. Он много работал, иногда уходя в ночную смену, но все же находил время готовить еду, находил время гулять с сыном. И еще – приучал Костю к самостоятельности. Мужчина должен уметь все, говорил отец, и пуговицу пришить, и сварить борщ, и починить стул, и постирать белье. К одиннадцати годам Костя научился многому. Он любил отца, и не мог относиться к его науке легкомысленно.

Одно только было плохо: отец начал выпивать.

– Не надо, папа, – говорил ему сын, – мне это не нравится.

– Понимаешь, – отвечал отец, – мне очень плохо без мамы…

Костя понимал. Он хорошо учился, он неплохо играл в шахматы. Он не хотел подводить отца, к которому сильно привязался за последние три года.

И вот теперь, выйдя из шахматного клуба, он вдруг понял, что назревает катастрофа. Тут проходил городской турнир среди юношей. Костя, которому только недавно исполнилось одиннадцать лет, был самым младшим из участников. К нему относились свысока, не принимали в расчет. Он чувствовал на себе снисходительные взгляды, и от этого злился. Хотя и не показывал никому то, что творилось в его душе. Он просто играл. Играл в полную силу. Играл так, как умел.

И – странное дело – мальчик, которого никто не принимал всерьез, шел по турниру, как триумфатор. Он выиграл у восьмиклассника Титова, заставил капитулировать Шиманского, которому проигрывал раньше. Еще сыграл вничью с Экимяном и Зубовым. Проиграв одну партию, потом снова выиграл. К последнему туру у Кости было всего на пол-очка меньше, чем у лидера.

– Папа, если я выиграю турнир, ты не будешь больше пить водку? – спросил Костя у отца несколько дней назад.

– Обещаю, – заверил отец и грустно усмехнулся.

А сегодня утром он уехал на сдачу какого-то важного объекта.

– Меня не будет два дня, – сказал на прощание. – Еда в холодильнике, голова на плечах. Ну, сын, будь молодцом, не сдавайся!

– Я не сдамся, папа, – ответил Костя, целуя отца в чисто выбритую щеку.

…Он прошел к парапету, сел на горячую гранитную плиту, положил рядом свою шахматную доску, в которой, весело толкаясь, перекатывались фигуры. Потом свесил ноги в обрыв и стал смотреть на мост. Уже гирлянда фонарей перекинулась в сумраке с одного берега на другой, уже машины и троллейбусы рыскали фарами по асфальту, а Костя все сидел на гранитной плите, почти не шевелясь – как изваяние.

За его спиной еще горели окна шахматного клуба – одноэтажного здания, построенного полтора столетия назад. Когда-то здесь был ресторан, в котором гуляющие по бульвару могли посидеть за столиками, поесть и послушать музыку. Оркестр в красивых униформах, располагавшийся тут же, на открытой площадке, наигрывал вальсы и мазурки тех лет. Публика чинно прогуливалась, кто-то танцевал, кто-то, наверное, объяснялся в любви. Потом, гораздо позднее, рядом с рестораном была построена ротонда. Тогда музыканты в случае плохой погоды перебирались под навес.

Это было излюбленное место отдыха горожан. Таковым оно, впрочем, и осталось, хотя, кроме самого здания, не сохранилось ничего. Но была какая-то аура, был тайный магнетизм, не ослабевший за долгие годы, не убитый ни войнами, ни революциями, ни перестройкой.

…Костя отложил последнюю партию с ладьями и разнопольными слонами, в которой у его соперника была лишняя пешка. Если бы не она, если бы не этот маленький черный солдатик, смело дошедший до третьей горизонтали, – он мог рассчитывать на ничью при доигрывании. Но теперь… Теперь все шло прахом, и осознание собственной беспомощности угнетало мальчика.

Уже совсем стемнело. Погасли окна шахматного клуба, и сторож запер дверь изнутри. Опустел бульвар. Последний радиоприемник в последнем открытом кафе замолчал, наконец, как убитый комар. Стало тихо и одиноко.

Костя слез с парапета, оглянулся по сторонам. Никого нигде не было. По трем скошенным ступенькам он поднялся на площадку ротонды, где тускло горела одна единственная лампочка. В зыбком конусе света стояла скамья. Мальчик устроился на ней, раскрыл доску и неторопливо расставил фигуры в отложенной позиции.

Едва шелестела река где-то внизу. Опустел мост, облегченно вздыхая. На востоке взошла луна. Как беременная невеста, со смущенным кокетством она прятала лицо за вуалью пепельных облаков.

– Что ты здесь делаешь, мальчик? – вдруг услышал Костя совсем рядом.

Вздрогнув, он поднял голову. Неподалеку стоял высокий мужчина в военно-морском кителе. Широкая борода с ровной седой дорожкой посередине аккуратно лежала на его груди, едва прикрывая серебряный крест у воротника. Что-то знакомое было в чертах этого человека. Но Костя не мог вспомнить, где видел его раньше.