Сергей Попадюк - Без начала и конца

• Название: Без начала и конца
• Автор: Сергей Попадюк
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-906454-64-5

Профессиональный «искусстволог», автор монографий и более полусотни научных статей о русской архитектуре нашел возможность адекватного самовыражения (а значит, и самопознания) в форме дневника. Повседневная жизнь человека второй половины XX – начала XXI века предстает со всей возможной для этой формы раскованностью, полной, до конца, откровенностью. Поиск своего места в жизни, становление в профессии, воспоминания, самоанализ – судьба строится посредством текста. Дневниковые записи служат стержнем, на который нанизываются наброски разных жанров: рассказы, повести, очерки, анекдоты, исторический экскурс, философские, моральные, культурно-эстетические эссе… Сиюминутные впечатления, привязанности, страсти сопровождаются характерными для поколения «последних шестидесятников» размышлениями о свободе, истине, любви, искусстве, товариществе и о происходящих в стране событиях. Читатель, интересующийся историей, литературой, живописью, психологией, гуманитарными аспектами науки, найдет здесь немало поводов согласиться или поспорить с автором.

---

1.11.1975. Только что листал перед сном Ронсара и вдруг – на «Амуретте» – меня прямо-таки ужалила эта неожиданная догадка. Странно, что она лишь сейчас в голову мне пришла… Ох, какая ядовитая! Неужели будет жечь теперь до конца жизни?

Какого же дурака я свалял! Худшего из дураков: серьезного, добропорядочного, понимающего все буквально! Ее просьба… (Совсем как у Грушеньки «Твоя, а ты не трогай…») Это была всего лишь отговорка. Зачем, зачем я оказался таким исполнительным! Таким покорным!

Стены высокие взял, но богатств городских не расхитил.

Феогнид

Может, потому-то мне и не удалось удержать ее?

* * *

Ночь пролетала. На рассвете я встал, чтобы принести сигареты, и заметил, что Юла внимательно меня разглядывает.

– Какой же ты худющий! А сложен вроде неплохо…

– Ты видишь сгусток человека, – ответил я цитатой из Мелвилла. – Ничего, – поспешил я заверить, – когда надо, я быстро набираю форму. Для кого мне было стараться?

Мы закурили, и она спросила:

– Ты никогда не рассказывал о своей жене…

– Что рассказывать, – начал я неохотно. – Она верная, преданная, самоотверженная…

– Чего же тебе не хватало! Разве женщина может дать больше?

– Давай не будем об этом, – попросил я.

– Ну, хорошо. А я? Почему ты Юлой меня называешь?

– Фолкнера читала? Погоди-ка.

Я встал еще раз, взял с книжной полки «Деревушку», отыскал нужную страницу.

– Вот. Слушай. «Легенда, которой все, как один, жаждут поверить, рожденная завистью и вековечным, неумирающим сожалением, она передается из дома в дом, над корытами и швейными машинами, по улицам и дорогам, от фургона к верховому, а от верхового к пахарю, остановившему свой плуг в борозде, – легенда, вожделенная мечта всех мужчин на свете, мечтающих о грехе, – малолетних, только грезящих о насилии, на которое они еще не способны, немощных и увечных, потеющих в бессонных своих постелях, бессильных сотворить грех, которого они жаждут, дряхлых, оскопленных старостью, еще ползающих по земле – самые почки и цветы на венках их пожелтевших побед давно уже засыпаны прахом, канули в забвение для мира живых, как если бы их запрятали в глубине запыленных кладовых под непроницаемой степенностью коломянковых юбок каких-то чужих бабушек; легенда, таящая в себе гибельные победы и блестящие поражения; и неизвестно что лучше – владеть этой легендой, этой мечтой и надеждой на будущее или волею судьбы бежать без оглядки от этой легенды, мечты, остающейся позади, в прошлом». Теперь поняла? – спросил я.

Она помолчала.

– Кстати, о беготне. Чем же закончилась эта страшная история?

– Да ничем. Мы дождались, когда чурка расстрелял все свои магазины, и ушли. Жарик еще порывался вернуться – хохоталь-ник ему начистить…

Ночь заканчивалась. И так уж сошлось, что эта ночь (с 21 на 22 июня) была самой короткой в году. И она кончилась.

Как молния, что исчезает раньше,
Чем скажем мы: «Вот молния».

Шекспир. Ромео и Джульетта. II. 2.

Утром пришли Симонян с Дементием (где-то прошатались всю ночь), принесли вина. И вот все вместе сидим на кухне, пьем кофе, ледяную «Фетяску», закусываем сыром. Дверь на балкон открыта, и солнце просвечивает сквозь сплошную завесу дикого винограда, мешая свой жар с утренней прохладой, искрится в золотисто-зеленом сумраке на бутылках и стаканах, на небрежно подколотых волосах Юлы.

Так хочется хоть раз, последний раз поверить!
Не все ли мне равно, что сбудется потом.
Любовь нельзя понять, любовь нельзя измерить…

Симонян поет. Голос его не умещается в кухоньке и, вырываясь в открытую дверь, раскатывается перед фасадом, наполняет двор, ощутимо упирается в стену дома напротив. Вот оно, счастье: солнечное воскресное утро, ледяное вино с сыром, мускулистый надтреснутый голос, без усилий переходящий от расслабленного шепота к дикому степному восторгу, от которого прогибаются барабанные перепонки, темная, угарная страсть песен, тяжело нависающая над беззаботными долинами, а в промежутках – трезвые, легкие, искрящиеся реплики Дементия и далекое погромыхивание трамваев… Голова кружится слегка, но не от вина, а от неправдоподобных воспоминаний прошедшей ночи; но Юла – вот она, рядом.

Сегодня нитью тонкою связала нас судьба…

Она сидит все такая же невозмутимая и непринужденная, и с чего я взял, что она – моя, что она была со мной этой ночью? Этого быть не может! Но нечаянно скользнувший в мою сторону взгляд спокойно и радостно подтверждает: твоя, любимый, это не сон, это правда. И все решено, все просто на этом свете.

– Господи, вот вам жизнь! Да разве ее хоть чуточку поймешь?

– А вы и не старайтесь, – сказал Касл. – Просто сделайте вид, что вы все понимаете.

Воннегут. Колыбель для кошки.

Да о чем же тут жалеть! Ведь догадка-то моя – всего лишь ядовитый укол самолюбия, опрометчивое переживание из-за того, что Юла, возможно… Пусть даже так! Не нужно ни о чем жалеть – достаточно и того, что было.

Если желанье сбывается свыше надежды и меры,
Счастья нечайного день благословляет душа.

Катулл

Жалеть остается лишь о том, что я, беззаветно отдавшись ощущению счастья, утерял его фабулу: в глазах и в ладонях моих ничего не осталось.

* * *

7.11.1975. А ведь ей не хотелось ехать домой, ужасно не хотелось. И она не то чтобы показывала, а, скорее, не могла скрыть неприязненного смятения перед всем тем, что ожидало ее дома и от чего невозможно было уклониться: отказ жениху, объяснение с родителями, утверждение новой определенности своей жизни. По одному только этому смятению от предстоящих душевных усилий – по этому сдержанному малодушию – я мог бы уже тогда догадаться, что навсегда теряю ее.

Мы почти не говорили о будущем – оно само собой как-то подразумевалось. И, кроме того, впереди была Астрахань, где мы

вскоре должны были встретиться. Она обещала приехать ко мне из Капустина Яра, даже не приехать – сбежать. Сбежать от всего того, что ожидало ее дома. Она говорила, что не дотерпит до 30 июля, до своего дня рождения, – что раньше приедет… А сама в это время была уже в Крыму… Только я этого тогда не знал – я все еще ждал ее.

Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда…

Пушкин

И вот теперь, вспоминая, как она сказала мне – не словами сказала, а взглядом: «твоя, любимый, это не сон, это правда», – я спрашиваю себя, знала ли она в этот момент, что не только не приедет в Астрахань, но и письма не напишет, даже не сообщит о своем замужестве, а просто укатит в Крым, в свой медовый месяц, – когда я спрашиваю себя об этом, я вынужден ответить: не знаю.

Опять Астрахань

14.11.1975. Рассеянно и лукаво улыбаясь, она пошла за мной. Мы легли, но из-за занавески я видел, что бабушка неодобрительно наблюдает за нами. Я чувствовал рядом с собой гладкое прохладное тело с маленькими яблоками грудей и готов был заплакать от жалости к нам обоим, так долго разлученным. Бабушка прошла мимо нас, покачивая головой, и вдруг я увидел, что это не бабушка, а Василий Васильевич, хозяин дачи. Но мне было все равно: Юла была рядом, нежность переполняла меня. Продолжая улыбаться, она обвила мои ноги своими, и я почувствовал нестерпимое желание… но тут какая-то тварь, должно быть, дежурная по этажу, громко стуча копытами, прошла по гулкому гостиничному коридору. Я проснулся и обнаружил над собой по крайней мере трех (судя по звуку) комаров, барражирующих в поисках цели. Поздновато для них, – подумалось, – зима скоро. За стеной кто-то раскатисто храпел. Часы на соборной колокольне пробили два раза, – значит, спал я меньше часа. В Астрахани вообще плохо спится…

Ну не смешно ли, что я вижу такие сны и предаюсь горестным воспоминаниям не где-нибудь, а в местности, которую с некоторой натяжкой можно назвать «страной лотоса», в гостинице, которая так и называется: «Лотос»?

Весь день сегодня заняла поездка в Хошеутово. Вечер, сижу в номере. Номер точно такой же, как тот, в котором мы с Витькой Зубаревым прожили весь июль, но только одноместный и словно отразившийся в зеркале: уборная с душем, шкаф и кровать слева, а стол и кресло справа; и даже карта области также висит на стене.

Что же было главным сегодня? А вот: холодное осеннее солнце и неправдоподобно яркая синева Бузана, сверкнувшая посреди бурой поймы; половцы-перевозчики (кипчаки) и кочевые ногайцы на пароме; пески, сменившие за Ахтубой мерзлый суглинок. Все мы промерзли за день в «газике».

Теперь, отогревшись стаканом вина и чаем, сижу в кресле, курю, читаю «По направлению к Свану», а мысли далеко бродят.

Там, в Хошеутово, я выступал в роли авторитетного эксперта, уверенной рукой настрочил акт и первый подписал его, но вечерами, сидя в одиночестве в этом номере, развалившись в кресле и положив ноги на стул, – в номере, из окна которого открывается по утрам тот же самый вид, что и летом: шиферные крыши Семнадцатой пристани, кремлевские башни и Собор вдалеке, – лениво перелистывая страницы, покуривая, пуская дым в свет настольной лампы – дым, клубясь из света в тень, обнаруживает границу между ними, отчего свет становится плотным, материальным, – и следя за завитками собственных мыслей, слегка возбужденных чтением, – вечерами я думаю о том, что жизнь не задалась.