Ирина Потанина - Вильгельм Котарбинский

• Название: Вильгельм Котарбинский
• Автор: Ирина Потанина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-966-03-5098-4, 978-966-03-6993-1

Художник-символист Вильгельм Котарбинский (1849–1921) родился в городке Неборов под Варшавой, как живописец сформировался в Риме, а почти половину жизни провел в Киеве, который называл «родиной чудес». Он был неординарным человеком во всех отношениях: представитель старого польского шляхетского рода избрал трудную жизнь художника, католик – расписывал православный собор. Именно благодаря фрескам, написанным для Владимирского собора (1887–1895), Вильгельм Котарбинский стал по-настоящему известным в Российской империи. Он много писал – так, например, на выставке 1898 года было представлено более 100 работ. Начинавший с характерных для классицизма мифологических и библейских сюжетов, в зрелые годы Вильгельм Котарбинский стал ярким представителем символизма, его работы этого периода («Вечерняя тишина», «Могила самоубийцы», «Бред», «После смерти» и др.) полны мистики и таинственности. Похоронен художник в Киеве, который он так любил, на Байковом кладбище.

---

«В Италию я ехал, не зная никакого языка, кроме русского и польского, но доехал благополучно, не перепутав поезда на пересадках. Написал на бумажке латинскими буквами название города, куда еду, и показывал ее кондукторам»… Сердобольная матрона, соседствовавшая с художником в последнем поезде, хотела было взять юношу под свою материнскую опеку, но так как он ни в какую не хотел признаваться в своем незнании языка («мудрые» знакомые в Варшаве предупредили, что римляне считают всех не владеющих итальянским ужасными невеждами), приключился нелепый языковой казус, моментально лишивший попутчицу добрых намерений. Считая, что итальянцы могут обратиться к попутчику исключительно с приветливым «Как дела?», юный Вильгельм, по напутствию польских знакомых, на все вопросы вознамерился отвечать вежливым «Bene, grazia!» («Хорошо, спасибо!») и просто «Bellisimo!» («Прекрасно!»). Вышел подобный диалог:

– Вы хорошо говорите по-итальянски?

– Хорошо, спасибо.

– Как здорово! Как вы чувствуете себя в этом поезде?

– Хорошо, спасибо.

– Надо же! А мне вот не по себе. Думаю, я серьезно простудилась.

– Ну и прекрасно!

В результате, сойдя с поезда, наш герой оказался совершенно один. Многоголосье и интернациональность шумного римского вокзала обрушилась на него с полной силой. Какое-то время юноша был растерян, но потом Рим заметил его и затянул в водоворот своей жизни.

«Ко мне подлетели какие-то двое черномазых. Весело, со смехом что-то залопотали по-своему, размахивая руками, как крыльями мельницы, подхватили мой чемодан и портплед и быстро побежали куда-то вперед. Я за ними, кричу им:

– Стойте, стойте! – думал, что украли, а они, черти, поворачивают на ходу головы, скалят зубы, смеются и бегут к выходу. Оттуда через площадь в какие-то переулки. Наконец, остановились перед подъездом какой-то гостиницы. Отирают пот с лица рукавами, хлопают меня по плечу, весело смеются и болтают что-то совсем непонятное.

Старый швейцар заговорил со мной по-английски, потом по-французски и по-немецки. Услышав от меня, что я поляк, довольно бойко заговорил по-польски. Объяснил, что это не воры подхватили мой багаж, а носильщики, и бежали они так быстро потому, что хотят еще поспеть обратно к отходу поезда, и что им надо заплатить, но он это сделает сам, а мне поставит на счет. Тут мне стало совсем хорошо… Швейцар показал маленькую комнатку с окном в какой-то узкий переулок, назвал ее цену, спросил, не надо ли чего? И получив ответ, что ничего не надо, ушел вниз». Ни комната, ни носильщики юному Вильгельму были совершенно не по карману, но гордость не позволяла в этом признаться. «В конце концов, я совершенно не голоден и могу пожертвовать ужином. И потом, излишние растраты в первые дни – это естественно. А завтра я уже найду жилье подешевле», – утешил себя юный путешественник. Выспросив у швейцара, как пройти на Форум – тот самый Форум, о котором столько писали, тот самый, на котором происходило столько исторических, вершащих судьбы мира событий, – отправился знакомиться с Городом.

«В то время Форум еще не был весь раскопан, как теперь, и назывался он «Бычье поле», потому что на него приезжие крестьяне сгоняли скот, предназначенный к продаже. Быков, лошадей и мулов привязывали прямо к капителям, которые теперь стоят так высоко.

Я обмер, когда увидел Капитолий, арки Септимия Севера и Тита, а за ними – огромные развалины Колизея. Долго ходил, пробовал зарисовывать в свой альбомчик, но сейчас же бросал. Хотелось смотреть и смотреть, видеть еще и еще! Не верилось, что мечта моя осуществилась, что я попал в Италию, в Рим, куда стекаются не только пилигримы, но и художники – живописцы и скульпторы – со всего света».

Одна из удивительных особенностей Рима – почти полное отсутствие сумерек. Темнота наступает тут всегда неожиданно и практически сразу после захода солнца. Разумеется, юный Котарбинский, привыкший к долгим вечерним полутонам Польши, этого не знал и спохватился лишь тогда, когда на город обрушилась ночь. Тут только он и вспомнил, что впопыхах и от смущения не спросил у швейцара ни название гостиницы, ни ее адрес. «Не беда, ведь я художник, значит могу найти улицу и дом по памяти», – решил юноша и отправился на поиски. Сначала он как будто вспоминал и дома, и переулки, мило здоровался с каждой статуей на фасадах и узнавал характерные скосы на брусчатке мостовой… Но чем дольше он ходил, тем яснее осознавал, что каким-то причудливым образом все статуи и мостовые стали походить друг на друга…

«Становилось все темнее и темнее, и все дома в Риме казались совсем одинаковыми. Спрашивать было бесполезно – языка я не знал, да и что было спрашивать?! Надо было подумать о ночлеге. Смотрел, нет ли поблизости какой ни на есть гостиницы, но ничего не нашел. Пришлось заночевать прямо на улице, как те бездомные бродяги в больших круглых шляпах, которые выберут себе где-нибудь ступеньку повыше, чтобы ночью собаки не обидели, постоят, посмотрят по сторонам, нет ли где поблизости полиции, и, завернувшись с головой в темно-синие, коричневые или зеленые суконные плащи, один за другим укладываются спать. Долго не решался я так поступить, а кончил тем, что высмотрел уже в полной темноте свободный подъезд в три ступеньки и начал на нем укладываться. Плаща у меня не было. Застегнул летнее пальто на все пуговицы, поднял воротник, чтобы было теплее, снял ботинки и положил их под голову, связав между собою шнурками – боялся, что ночью украдут. Положил свою тросточку поближе к стене, повернулся к ней лицом, чтобы полицейские, ходившие ночью с фонарем, не узнали «знатного иностранца», и крепко заснул сладким сном. Ночь была тихая, теплая, и проснулся я только тогда, когда стало совсем светло. Осторожно повернулся, посмотрел на противоположную сторону улицы, и тут увидел дом, освещенный утренним солнцем. Дом и большой стеклянный подъезд показались какими-то очень знакомыми. Стал пробовать прочесть вывеску с золотыми буквами, блестевшую на солнце. Буквы отражали солнечный свет и сливались все вместе: свежий лак на вывеске блестел, как зеркало, и глаза слепило. Вдруг дверь отворилась и на порог вышел со щеткой и тряпкой в руках тот самый швейцар, который вчера принимал мой багаж и отводил номер! Швейцар посмотрел по сторонам и начал медленно подметать тротуар и улицу перед подъездом, а потом взял суконку и начал чистить медные ручки дверей. Я поскорее повернулся лицом к стене, к нему спиной, чтобы он меня как-нибудь не узнал, и сделал вид, что продолжаю спать. Лежал и прислушивался. Дождался, наконец, когда звякнула стеклянная дверь, полежал еще немного, потом осторожно посмотрел и, увидев, что швейцар ушел, встал, отряхнулся, надел башмаки, обошел кругом квартал и вернулся, как ни в чем не бывало, в гостиницу с видом ночного гуляки, которому ничего не стоит прокутить всю ночь напролет».

В гостинице художник моментально упал на кровать и… к своему огромному удивлению, почувствовал себя совершенно счастливым. И пусть первый римский рассвет был встречен унизительной ночевкой на холодных ступеньках, а внушительная сумма, уплаченная за сон в гостинице, была потрачена впустую, однако на душе у юного Вильгельма было на редкость светло и весело – он вспоминал вчерашние впечатления от Города и понимал, что нашел удивительно правильное место для жизни и творчества. Дивные приключения только начинались и осознание этого даровало юному Д’Артаньяну мощнейший душевный подъем.

Сложности переходного периода

Жить в гостинице юному дарованию было совершенно не по средствам. Варшавская стипендия оказалась скорее символической и была не в состоянии покрыть и половину расходов проживающего в Риме художника. С помощью все того же швейцара, отнесшегося к рассеянному и приветливому юноше с большим дружелюбием, Котарбинский нанял мастерскую по адресу Via Margutta, 5, вся меблировка которой состояла из стола, сломанного стула, мольберта и стоявшего в углу прогрызенного мышами огромного манекена, из которого вылезала солома. Гордость не позволяла арендатору признаться, что помещение он выбрал из-за дешевизны, поэтому, знакомясь с комнатой, он принялся взахлеб нахваливать освещенность и удивительно удачное расположение окон. Хозяйка была поражена прозорливостью гостя. «Как вы догадались? Осматривали здание с улицы? Действительно, окна у нас расположены необычно», – передала она через швейцара-переводчика и сняла со стены толстый ковер, которым специально завесила дополнительное боковое окно, чтобы потенциальным арендаторам помещение не показалось слишком холодным. Вильгельм Котарбинский тогда еще удивлялся, сталкиваясь с материализацией своих нечаянных фантазий, поэтому осторожно дал согласие на аренду, а потом долго еще, не говоря ни слова, стоял посреди невероятно светлой и оттого прекрасно подходящей для художника мастерской, потирая периодически глаза, словно боясь, что наваждение исчезнет. Но было тут, конечно, и несколько «но». В такой мастерской хотелось творить по-настоящему, поэтому наметились дополнительные расходы: надлежало немедленно нанять натурщика. С ним Вильгельму Александровичу снова повезло – первый же встреченный подходящий человек оказался дисциплинированным и смышленым, к тому же обладал некоторыми связями и вскоре привел в мастерскую итальянца, представившегося меценатом-любителем, обожающим поддерживать начинающих художников. Гость тут же пригласил нового знакомого на деловой обед. К моменту знакомства юный Котарбинский уже сутки ничего не ел, поэтому ужасно опасался показаться голодным и от обеда с улыбкой отказался. Впрочем, возможно, дело было в очередном языковом казусе. Итальянское «carne» («мясо») звучало похоже на «cane» («собачка»), и, вполне может быть, юный художник отказался от обеда, испугавшись, что его собираются угостить экзотической собачатиной. Как бы там ни было, меценат решил, что имеет дело вовсе не с голодным художником, готовым на все ради раскрутки, а со знающим себе цену начинающим дарованием, поэтому вместо обычного «а подарите-ка мне на память парочку рисунков, я покажу их своим высокопоставленным друзьям», предложил за наброски живые деньги, позволившие Вильгельму Александровичу оплатить еще несколько сеансов работы натурщика. Увы, проблемы жилья и питания таким образом все равно не решались. Знакомые знакомых, у каждого из которых Котарбинский позволял себе остановиться только на пару дней, охотно помогали с освоением языка и географии города, но просить их о материальной помощи художник, конечно, никак не мог. Дошло до того, что Вильгельм, хоть и говорил натурщику и хозяйке, что пользуется мастерской только для работы, а живет в первоклассной гостинице, сам каждый вечер возвращался в мастерскую, переворачивал стол, привязывал к его четырем ножкам свою единственную простыню и ночевал в этом импровизированном гамаке. Если бы художнику не приходилось при этом голодать, можно было бы говорить о чудесном сне и прекрасных творческих успехах: меценат захаживал за рисунками все чаще и Вильгельму удавалось купить на вырученные деньги все необходимые для работы материалы. Определенный набор академических работ, которые он должен был выполнить согласно учебному плану Варшавской школы, таким образом, имел все шансы быть воплощенным. Главным было – не лишиться сил и не умереть от истощения. При всем трудолюбии и активной деятельности, Вильгельм едва сводил концы с концами. К тому же его натурщик, проникшись искренней симпатией к художнику, внезапно стал крайне враждебно принимать мецената-спонсора. Ничего не объясняя, он, тем не менее, открыто советовал Котарбинскому спустить «этого нехорошего человека» с лестницы, а один раз даже, воспользовавшись тем, что сам художник был занят, серьезно разругался с заглянувшим в мастерскую гостем и прогнал его. Ощущая острую потребность в деньгах, Вильгельм Александрович, естественно, устроил натурщику выговор, но оскорбленный меценат об этом ничего не узнал и долго еще не появлялся в мастерской Котарбинского.