Серафина Пекова - Байки Ташкентского Бродвея

• Название: Байки Ташкентского Бродвея
• Автор: Серафина Пекова
• Жанр: Русское современное

«Байки Ташкентского Бродвея» – яркие, колоритные картинки из быта горожан. Красочные, сочные иллюстрации Серафимы Михайловой, стилизованные под эскизы декораций кукольного театра, логично дополняют повествование, сотканное из мистификаций и видений, словно бы явившихся рассказчику, задремавшему в тени раскидистой чинары в солнечный полдень.

---

Но оставим в покое генеалогию костюма-тройки, водруженного-таки волевой Нинулей на истомленного странным сном и сытным завтраком Сергея Ивановича. Ему просто лень было перечить супруге, и он буквально испекся в золу, стоя в очереди за билетами на автобус в Ташкент. Однако, очередь – это было еще куда ни шло испытание, настоящий тест-драйв начался для «тройки» в автобусе. Стоило Федорину присесть, под тяжестью роскошного пуза главного технолога джизакской трикотажной фабрики, как по команде, в секунду отлетели все микроскопические пуговки на ширинке штанов. Констатировав этот факт, Сергей Иванович, совершенно разморенный уже полуденной жарой, предпочел сомкнуть усталые веки. Перед сном он принял мудрое решение отдать этот вопрос на откуп жене уже по прибытии в Ташкент.

В автобусе Федорину ничего не снилось, чему он был искренне рад. Однако его ватную дрему тревожили время от времени странные звуки. Два мужских голоса – мягкий надтреснутый тенор и только-только сломавшийся баритон, перебивая и накладываясь друг на друга, спорили за внимание женского – молодого и хрустально-нежного. Все трое вели странный разговор речитативом. И чудилось Сергею Ивановичу, что баритон сокрушался то ли в шутку, то ли всерьез:

– Самый быстрый самолет не поспеет за тобою, а куда деваться мне?…

– Спроси об этом всадника в белом седле, – журчал-смеялся в ответ ему девичий.

– Сядь ко мне ближе, ты узнаешь, кто я такой… – нашептывал девушке тенор, умоляя.

– Есть люди типа «жив» и люди типа «помер»… – почти уже серьезно угрожал ему переходящий то в свист, то в хрип баритон.

– У некоторых сердце поет, у некоторых – болит… – переливался, словно водой на перекатах, девический.

– Ты нужна мне. Ну что еще?… – продолжал льнуть к нему шепотом тенор.

Девичий его будто бы не слышал и говорил успокаивающе баритону:

– Его любви здесь нет, его любви минус пятнадцать лет…

– Но если бы ты могла меня слышать, мне было бы легче петь… – еле слышно говорил теперь куда-то в сторону тенор, с плохо скрываемым разочарованием и почти с болью.

«И ведь бывают такие бестактные люди!» – возмущенно думала про себя бодрствующая Нинуля. Всем сердцем вскипала она против открыто проявляемых двумя на вид еще совсем школьниками нежностей. Девушка и парень, сидевшие прямо перед Федориными, слушали один на двоих плеер с пробивающейся сквозь плохие наушники странной музыкой с путаными текстами. Всю дорогу обменивались они дробными поцелуями и бессвязными фразами из песен, даже не пытаясь понизить тон. Нинуля еще очень хорошо помнила время, когда на молодых людей, держащихся в автобусе или в метро за руки, недовольно косились бы все пассажиры. Какая-нибудь почтенная опа обязательно отчитала бы их, пройдясь заодно по всем молодым, которые вовсе совесть и стыд потеряли, горе их матерям.

– Приехали. Сережа, ну что с тобой сегодня такое? – не на шутку разволновалась Нинуля, расталкивая мужа по приезду в Ташкент. Уже второй раз за день тревожно она вглядывалась в тяжело ворочающиеся под его веками глазницы, тщетно пытаясь расслышать, какие слова вязнут у Федорина в усах.

– Да все нормально, нормально, Нинок, – пробормотал Сергей Иванович, кряхтя и цепляясь за высокую спинку впереди стоящего кресла в попытке встать. Затекшая нога соскользнула, и он вновь завалился на сиденье.

– Федорино горе, – ворчала Нинуля, вытаскивая мужа из автобуса, как это водится у славянских женщин, на себе.

– Ты мне… это… Нин, пуговицы пришей, – жалостливо попросил супругу Сергей Иванович, стоило им только войти под прохладный свод автовокзала «Ташкент».

– Господи, да что же это такое? – всплеснула руками Нинуля, обнаружив причину, по которой муж так странно скукожился, сведя пальцы под животом в «замок». И затрепетала, и заговорила что-то быстрое и негодующее про хлипкие комплекты одежды масспошива, и про то, что «кто-то слишком много ест», и, кажется, даже про свое неудачное замужество.

– Нин, ты мне это брось, – резко и даже грозно оборвал ее причитания супруг. – Пуговицы давай пришей. И чтобы без этих траурных воплей.

Повздыхав и поворчав про то, что она не привыкла носить при себе портняжные принадлежности на свадьбу, разозленная Нинуля немного порыскала по зданию автовокзала, пока муж «прохлаждался» на скамейке, расставив затекшие ноги и вытирая обильно выступающий пот. Вентиляция в зале ожидания не выдерживала августовской температуры, зашкаливающей за все плюс сорок пять в тени. На полу у женского туалета, забытая или оброненная кем-то, нашлась потертая бечевка достаточной длины, чтобы быть опоясанной вокруг обширной талии Сергея Ивановича с целью поддержания штанов до лучших времен. Ремней сей персонаж не признавал никогда, а сейчас ремень был бы кстати. Федорин согласился на бечеву, только чтобы от него, ради Христа, отстали, и чтобы можно было наконец двинуться уже хотя бы куда-нибудь.

Устав от ссоры и не разговаривая друг с другом, супруги покинули здание автовокзала и спустились под землю – на станцию метро Сабира Рахимова, конечную на Чиланзарской линии. Жена и муж Федорины (Нинуля в девичестве носила фамилию Стеценко) очень любили ташкентское метро и искренне считали его самым красивым и удобным, если не на свете, то уж на пространстве бывшего Союза точно. Станция с белым ребристым потолком именем своим была обязана узбекскому генералу Великой Отечественной. При виде ее мрачноватого героического декора Нинуля обрадовалась, будто встретив хорошего знакомого, глубоко вздохнула полной грудью и удовлетворенно улыбнулась.

– Знаешь, Сереж, я вот в Москве метро не люблю, – завела она свою любимую шарманку, когда они сели в поезд. – Душно там и темно. А на кольце мне все время кажется, что машинист сойдет с ума или умрет от сердечного приступа, или еще там от чего-нибудь. Поезд из-за этого столкнется с другим в туннеле, или проедет все станции насквозь, да так и будет мотаться на этом кольце, пока пассажиры тоже не сойдут все с ума или не умрут от сердечного приступа. Хорошо, что у нас нет кольца.

Сергей Иванович только усмехался в усы, слушая Нинулины фантазии, и ничего ей не отвечал. Супруги проехали одну станцию и сошли на следующей, Чиланзар, дабы купить цветов для молодоженов на базарчике прямо рядом с выходом из метро. Медленно, почти прогулочным шагом, они шли мимо многоцветных керамических панно, отображающих, по замыслу своих творцов, «созидательную жизнь, культуру и труд узбекского народа». «Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя там, где зеленые деревья и золото на голубом…» – пробормотал Федорин, едва они минули картину, где в тени деревьев длиннокосая девушка и юноша в ичигах словно бы перебрасывали один другому серебряный мячик луны, и он взлетал от удара выше крон. Федорин потряс головой, пытаясь отделаться от песни, но не смог. Уже прошли то панно, где молодая женщина высыпала на землю, кажется, из мешка, розовые гранаты, лопающиеся от спелости, и то, где плоды айвы желтели горкой в подоле платья другой красавицы, а Сергей Иванович все бормотал про золото на голубом. Благо, Нинуля, сосредоточенная на хитрых подсчетах, сколько потратить на цветы, сколько – вложить в подарочный конверт и сколько оставить на обратную дорогу, не особо прислушивалась к мужу.

Выйдя наружу, они быстро оказались у входа на базар. Рядовой «дехкон бозори» – крестьянский базар на Чиланзаре – не парадный типа Алайского и не такой экзотический, как Чор-Су в Старом городе, и даже не такой «перекрестный», как Фархадский, поэтому туристы сюда попадают редко, разве что за компанию с кем-то с «принимающей стороны». Глянув одним только глазом на снующие туда-сюда спины сограждан, Сергей Иванович попятился, как рак, назад, со словами: «Я по пиву, а ты сама-сама-сама…». Покинув жену с несвойственной ему торопливостью, он двинул в сторону круглых столиков, столпившихся вокруг привозной бочки со спасительной надписью вязью. Бочка удачно припарковалась за кованым забором, откуда был отличный вид на сутолоку и суету базара, и куда эти самые сутолока и суета не имели никакого шанса попасть.

Федорин взял себе сразу две кружки по пол-литра – пузатые, прозрачно-стеклянные, слегка запотевшие, на прохладную поверхность которых так приятно было положить ладони, и несколько шариков курта на закуску. На мгновение он замер в предвкушении чистейшего наслаждения и уже поднес одну кружку к губам, чтобы бережно сдуть пену и сделать богатырский глоток, осушив ее сразу наполовину, как вдруг глазам его предстала странная сцена.

По правую руку Сергея Ивановича виднелся овощной ряд. Розоватые горки чесночных головок и огурцов с тончайшей, безо всяких пупырышков, изумрудной блестящей кожицей перемежались холмами золотистых и медных, круглых или продолговатых по форме луковиц. Барханы ярко-желтой и оранжевой, как будто подсвеченной изнутри, моркови чередовались с россыпями перца всех отпущенных ему цветов – от ярко-зеленого до пурпурного. Над всем этим возвышались горы юсуповских мясисто-розовых помидоров по полкило каждый. Слева протянулся фруктовый ряд. Инжир, бархатистый бледно-желтый и гладкий светло-сиреневый, соперничал с застенчиво-розовыми и царственно-красными персиками, оттененными черно-лиловыми сливами в сопровождении яблок – из беловатой зелени в солнечный мед. Между рядами, среди фигур, одетых во все легкое и цветное, сливающихся в один шевелящийся пестрый фон, был человек. Он стоял совсем близко от прилавка со свежей зеленью, в конце овощного ряда недалеко от забора, и у Федорина была возможность хорошенько разглядеть его.