Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 5 / 2011

• Название: Россия и мусульманский мир № 5 / 2011
• Автор: Валентина Сченснович
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2011
• ISBN: 2011-5

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

---

Здесь не место анализировать такой тип движения. Подчеркнем лишь, что он диктовался необходимостью для России проделать за три-четыре десятилетия путь, который западные страны проходили столетиями.

Движение по «перевернутой» схеме – сначала инициатива «верхов», затем преобразование с помощью рычагов государственной власти социальных отношений и экономики, создание на этой основе предпосылок для рывка вперед – такая форма движения, как показывает исторический опыт и России, и других стран, далеко не оптимальна. Более того, продвигая страну вперед, она чревата серьезными опасностями и тупиками.

Во-первых, в отсутствие серьезной политической оппозиции начинаниям «верхов» реформа приобретает односторонне бюрократический, а порой и разрушительный характер, порождает глубокие внутренние разломы в обществе.

Во-вторых, модернизация вдогонку Западу не считается с социально-культурной спецификой страны, ее прошлым, третируя их как подлежащий упразднению анахронизм. Внедряемые «наскоро» (В. Ключевский) «западные» элементы разрушают системную целостность сложившейся цивилизации, деформируют ее, порождая скорее новые трудности и проблемы, нежели решая старые.

Все это придавало и придает Российскому государству особый характер, отличный от европейского, который только отчасти передается понятием империи. Вообще говоря, это не государство в собственном смысле слова, а своеобразный «социум власти» (М. Гефтер), стягивающий к себе огромную сумму интересов и лиц и управляющий страной с помощью бюрократического механизма. Предпосылкой его существования являлись и являются, без сомнения, слабость гражданского общества, рыхлость и бесформенность действительного общественного организма, беспомощность и несамостоятельность движений «снизу».

Когда-то великой русский демократ Н.Г. Чернышевский писал в подцензурной статье «Франция при Людовике – Наполеоне», прозрачно намекая при этом на Россию: «Столетия, проведенные под управлением произвола, до такой степени вкоренили в умах французов (конечно же, русских, – понимал читатель) мысль о его необходимости, что, желая произвести реформы, они постоянно впадали в роковую ошибку, в ложное убеждение, что нужно только заменить старую власть новой властью и на эту новую власть перенести все те чрезмерные права, которые принадлежали старой». Не случайно поэтому основной своей задачей Чернышевский считал борьбу с распространенным в российском обществе предрассудком, «будто государственная власть может заменить собой результаты индивидуальных усилий в общественных делах», воспитание у нарождавшейся русской демократии чувства «гражданской самостоятельности, которое только одно может упрочить здоровье нации». К сожалению, участие рядовых граждан в общественных делах так и не стало ведущей ценностью в теоретических построениях российских либералов и демократов. Им казалось, что замена старой власти новой сама по себе, без привлечения в политическую жизнь массовых сил, без коренного расширения сферы сознательной общественной деятельности способна обеспечить демократические перемены в стране. Иго российской политической традиции, связывающей любые перемены в обществе только с инициативой государственной власти, тяготело над демократами 1990-х годов точно так же, как когда-то над русскими либералами, а затем народовольцами и большевиками.

Но не только несовпадение экономической и исторической (политической) составляющих оказало воздействие на способы проведения демократических реформ в России. Немалое значение имел характер сил, выступивших за обновление страны, их идеологические установки.

В свое время, в конце 20-х – начале 30-х годов XX в., А. Грамши предвосхитил появление ситуаций, подобных российской. В своих «Тюремных тетрадях» он писал, что далеко не всегда «движущая сила прогресса» будет совпадать с «широким экономическим движением» в данной стране. В условиях экономического и культурного взаимодействия между странами носителем новых идей и освободительного импульса может быть «не экономическая группа» (класс), а «слой интеллигенции». И тут же глубокое и тонкое замечание: в этом случае «понимание пропагандируемого государства видоизменяется: оно понимается как вещь в себе, как рациональный абсолют».

Системный кризис, охвативший страну в конце 1980-х – нача-ле 1990-х годов, и массовое недовольство населения коммунистическим режимом благоприятствовали выдвижению интеллигенции и части номенклатуры на роль авангарда движения за свободу и демократию. Свержение коммунизма давало интеллигенции надежду преодолеть, наконец, болезненный разрыв между усвоенными ею либеральными, гуманистическими принципами и существовавшей политической практикой. Разрыв этот существовал на протяжении всей истории России, но кризис КПСС и горбачёвская перестройка придали ему особенно драматический характер. Для тех, кто протестовал против засилья партийной бюрократии, кто выступал за господство законности и обличал систему ГУЛАГа, падение коммунистического режима стало желанной отправной точкой надежд, к сожалению, преувеличенных, на быстрые перемены в стране и обществе в направлении либеральной демократии.

Однако, являясь носителем передовых европейских идей, интеллигенция, в силу своего положения, навыков, уклада жизни, наконец, нравственных принципов, не смогла возглавить движение за демократию. Не смогла потому, во-первых, что демократического движения в собственном смысле этого слова в стране не существовало: оно возникло, но, к сожалению, не успело сформироваться к 1991 г., а позже оказалось «ненужным». Во-вторых, между интеллигенцией и простыми людьми в России на протяжении веков существовали достаточно сложные и противоречивые отношения. В силу ряда исторических обстоятельств: поляризации современных и традиционных секторов экономики в условиях «догоняющего» развития, европеизированного характера ценностей «культурного общества», господства традиционалистской и полутрадиционалистской культуры в массах и т.п. – российская интеллигенция очень редко находила в положении народа источник проблем, требующих изучения и разрешения. Неслучайно собственно демократическая идея в том виде, в каком она вошла в сознание российской интеллигенции 90-х годов XX в., была скорее сколком с проблем и противоречий западного общества, чем отражением непосредственных нужд народа.

Слабость активных общественных сил, особенно в регионах, обусловила неспособность демократической интеллигенции ставить вопрос о будущем страны на основе конструктивной историко-политической программы, а не абстрактно, вообще, «как это делают во всем цивилизованном мире». Не стоит говорить уже о том, что появившуюся в 1989–1991 гг. народную инициативу некому было направить в позитивное русло. Идеология государства, наделенного сверхъестественными свойствами («рациональный абсолют»), стала оправданием и обоснованием такой позиции. И не случайно разработка программы преобразований была отдана на откуп правительственным чиновникам. Все это объясняет, почему интеллигенция при всей ее энергии, искреннем порыве к переменам и антикоммунистическом настрое оказалась не в состоянии повлиять на ход реформ 1990-х годов и, главное, на способ их проведения. Привычный способ действий власти в условиях политической пассивности населения вновь возобладал в общественной жизни россиян.

Кроме названных двух, имеется еще третье, весьма немаловажное обстоятельство, определившее ход и исход демократических преобразований в России. Это – исторически сложившийся характер русского демократизма.

Потребность в демократическом устройстве вызревала в нашей стране существенно иначе, чем в большинстве стран Запада. Там борьбе за демократические институты, за всеобщее избирательное право предшествовало развитие либерального общества и капиталистических отношений. Поэтому и лозунг демократии был там не чем иным, как логическим развитием принципа свободы, родившегося до идеи демократии и независимо от нее. Демократия, обновляя и обогащая либеральную традицию, преодолевала раскол общества на бедных и очень богатых, утверждала политическую свободу для всех его членов, а не только для привилегированного меньшинства собственников. И даже рабочее движение, порой сливавшееся с другими освободительными движениями, порой же – через социализм – обособлявшееся от них, оказалось, несмотря ни на что, фактически дополнением к складывавшейся демократической традиции: оно доказало, что проблема свободы не может одинаковым образом стоять перед всеми классами, что реальная свобода для рабочего класса предполагает его экономическое, социальное и моральное возвышение. Подчеркнем главное: в европейском демократизме идея свободы, гражданских прав была «намертво» вмонтирована в демократическую идеологию. Демократия без свободы, поддержанной экономическими и правовыми механизмами, не мыслилась ни либералами, ни консерваторами, ни социалистами.