Марион Вудман - Опустошенный жених. Женская маскулинность

• Название: Опустошенный жених. Женская маскулинность
• Автор: Марион Вудман
• Жанр: Психотерапия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89353-183-1, 0-919123-42-2

В книге «Опустошенный жених» Марион Вудман предлагает свой взгляд на духовное развитие современной женщины. Основной внутренний конфликт зрелой женщины автор усматривает в искаженных отношениях с внутренней маскулинностью, этот конфликт лишает ее духовности и способности отстаивать истину. Такой разрыв внутреннего брака закономерно ведет к истощению внешних отношений и даже к отказу от них, к неизбежному разводу. Однако Марион Вудман указывает на пути восстановления творческого потенциала отношений жениха и невесты, для чего надо попытаться оживить и освободить маскулинную составляющую психики. Радикально изменяя представление о внутренней маскулинности как у мужчин, так и у женщин, книга намечает дорогу к более зрелым отношениям между ними.

---

Очень редко убийство дракона отождествляли с убийством возлюбленного, как в шекспировской трактовке либестода (Liebestod (нем.) – добровольный уход из жизни обоих возлюбленных во имя любви). Пока нас это затрагивает, пока это событие остается в нашем представлении символом высочайшей трагедии, мы остаемся в плену мифа, который может достичь своей цели, разрушив нашу личность, ибо мы по-прежнему продолжаем считать такой конец жизни вершиной благородства.

«Долг», который Отелло отказывается назвать («Стыжусь назвать пред вами, девственные звезды, ее вину»)[14], представляет собой миф об убийстве дракона солнечным героем. Его энергетический источник находится в ловушке Тени бессознательной фемининности, которую символизируют силы тьмы. Любовь на службе у убийства – вот чем оборачивается солярный миф в скрытой форме, которую я назвала бы патриархальной.

Такое прочтение мифа об убийстве дракона, который столь сильно затрагивает Тень бессознательной фемининности, фактически является новой интерпретацией одного из самых значительных и распространенных мировых мифов. До тех пор, пока патриархальность отождествляли с космическим миропорядком, толкование этого мифа нельзя было подвергать ни малейшему сомнению. Оно было столь же самоочевидным, как восход и заход солнца. Обратить внимание на те его аспекты, которые тормозят развитие или вовсе связаны с уничтожением (например, истребление природы), – как поступаю я и некоторые другие исследователи, – значит навлечь на себя ярость патриархальной власти. Однако в мои намерения не входило всколыхнуть эту ярость. С другой стороны, я совсем не надеюсь ее заглушить. Я предпочитаю вообще к ней не обращаться, ибо хочу устремить взгляд в будущее. Я собираюсь сосредоточиться на работе с совершенно иной моделью сотворения души. По-моему, эта модель во многом была характерна для поэтов-романтиков, основная заслуга которых состояла не в создании гимна романтической любви, как полагают многие, а в глубинной ее критике. Это критическое отношение, которое слишком долго не могли распознать, становится совершенно очевидным в трагедии Шекспира, когда Отелло в конце концов был вынужден признать, что идеализированное им прежде романтическое жертвоприношение фактически оказалось просто-напросто убийством.

Ключевым моментом для понимания убийства дракона является противопоставление материи духу; при этом материя не только оказывает сопротивление духовному свету, но и стремится к разрушению во имя вечного мрака. Силы света и тьмы являются заклятыми врагами, которые вечно борются за власть; императивом для совершения действия является именно убийство, а не жертвоприношение. Совершенно неважно, насколько идеализированным должно стать это действие, чтобы повысить значимость первобытного мифологического героя; главное, что по своей сути оно остается актом убийства. Возрождающая энергия этого убийства стала со временем подпитывать иллюзии, которые больше не находили ни рационального, ни духовного толкования. Кровь не могла заполнить пропасть между материей и духом, которую тщетно пытались преодолеть с помощью убийство дракона. Современная борьба за осознающую себя фемининность предполагает отвержение самого факта убийства эмоционально заряженной женской идентичности. И это вовсе не отвержение жертв, которых требует сознание.

А теперь, обратившись к сотворению души, нам в первую очередь следует обсудить роль метафоры в созидании моста через пропасть между материей и духом. Метафора соединяет их без всякого кровопролития. Она позволяет соединиться материи и духу (в переводе с греческого meta-phora означает переход через) в результате лингвистической трансформации материального в духовные символы.

Фактически весь наш язык представляет собой метафору, ибо каждое слово – это символ. Наша повседневная речь наполнена метафорами: «Она разобрала меня по косточкам. Я его не перевариваю. Давай начнем все с чистого листа. Она – просто персик, настоящая принцесса, Поллианна[15]. Он – колючка, принц, бриллиант». Метафоры украшают наш язык, ибо наряду со значением несут в себе энергетически заряженные образы. Возьмем, например, известные строки шекспировского Макбета, повествующие о том, как герой узнает о смерти своей «бесценной любви»:

Так в каждом деле. Завтра, завтра, завтра —
А дни ползут, и вот уж в книге жизни
Читаем мы последний слог и видим,
Что все вчера лишь озаряли путь
К могиле пыльной. Дотлевай, огарок.
Жизнь – это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый…[16]

Как и большинство людей, вы можете удивиться, почему Шекспир не стал точно выражать свои мысли. И также вы, вероятно, удивляетесь, что сны не говорят прямо, что именно они означают. Предположим, Макбет сказал: «Я сведу счеты со своей короткой, пустой жизнью». Означает ли эта фраза конец всего того, что представлял собой этот великий человек и на что он надеялся? Питалось ли его воображение искрами какого-то образа, внезапно превратившегося в ничто? Слышал ли он сердцем причитания леди Макбет во время ее сомнамбулического брожения – на ощупь, со свечой в руке – в мире, где «светлее дважды – значит стать слепым»[17]? Удалось ли нам увидеть мерцающую во мраке свечу ее жизни, как и свечу своей собственной жизни?

По определению метафора создает материальный образ духа – или же духа как материи. Возникает мир, в котором эти две субстанции соединились в некую переходную фазу, которую можно назвать душой. Таким образом, в самой природе языка заложено постоянное взаимопроникновение материи и духа, которое изначально происходит из метафоры. Так язык придает нам ощущение мира, в котором материя и дух тесно связаны между собой. Это таинственная область «тонкого тела».

«Тонкое тело» – выражение, взятое Юнгом из алхимии, – представляет собой среду, в которой мы живем, движемся и существуем. Именно через «тонкое тело» мы воспринимаем себя и общаемся с себе подобными на любом уровне бытия. «Тонкое тело», по выражению Вордсворта, – это «мир каждого из нас, то место, где, в конце концов, мы находим свое счастье или – ничего»[18]. Это такая среда, где самоутверждение души происходит в результате ее первобытной идентификации с силами мрака, которые слишком долго вероломно склоняли убийц драконов, находящихся в плену своих иллюзий, совершить этот акт кровопролития, за которым якобы непременно следовало возрождение. Для иллюстрации этой трансформации материи в дух вспомним событие, ставшее известным многим из нас благодаря телевидению. В рамках этого события мне хотелось бы найти место для «тонкого тела», не имеющего ничего общего ни с полом, ни с убийством дракона, ни с очарованием бессознательной фемининности. Оно в равной степени относится к человечности мужчины и женщины. Даже более того: поскольку это событие действительно является событием мирового масштаба, включая пространственный образ земли в виде земного шара, я увидела в нем символ единения человечества, который означает внутреннее бракосочетание.

11 февраля 1986 г. президент Рейган процитировал следующие строки сонета, написанного девятнадцатилетним канадским летчиком, погибшим во время Второй мировой войны:

Все выше в безбрежно-манящие дали
Свой самолет искусно поднимаю.
Сюда даже орлы не залетают,
Уж не до шуток мне: молчу и понимаю:
Здесь царство святости, торжественный покой —
Лишь только захоти, – так шепчет разум мой, —
И Лика Божьего коснешься ты рукой[19].

Президент Рейган обратился к застывшим в печали семьям семи американских космонавтов, которые вполне нормально чувствовали себя во время запуска космического корабля Челленджер, а через семьдесят три секунды после запуска перестали существовать в этом мире. Они исчезли на глазах у потрясенных родных, близких и миллионов телезрителей. Слово «пространство» приобрело для всех новый смысл. В течение мгновений космонавты превратились из материи в дух. Видевшие все это сознательно или бессознательно почувствовали, как у них внутри гаснет их собственный свет.

Как же относятся люди к жестокости этого неожиданного, бесшумного конца? Каждый из них вновь и вновь рассказывает эту историю, слушает музыку, читает стихи, гуляет на природе. В дни национальной трагедии то же самое делает телевидение, но уже в массовых масштабах. Между многочисленными периодическими повторами записи трагедии – совершенно непостижимой реальности – передают музыку, читают стихи, строки из Священного Писания: в этот момент слова сами по себе ничего не значат. Воображение с помощью метафоры построило мост, разделивший и одновременно соединивший материю и дух. Так как душа – вечная субстанция, пребывающая в материи, материальные образы, воспринимаемые пятью человеческими чувствами, содержат пищу, необходимую для души.