Валентина Сченснович - Россия и мусульманский мир № 10 / 2011

• Название: Россия и мусульманский мир № 10 / 2011
• Автор: Валентина Сченснович
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2011
• ISBN: 2011-10

В журнале публикуются научные материалы по текущим политическим, социальным и религиозным вопросам, касающимся взаимоотношений России и мировой исламской уммы, а также мусульманских стран.

---

Актуализации религиозности способствует и внешний фактор – статус религиозного меньшинства и вытекающие из этого следствия; так, дискуссии в средствах массовой информации о сущности ислама, его совместимости с демократическими системами, о его «воинствующем характере» неизбежно ведут к усилению самоидентификации в мусульманской среде.

Помимо условий, способствующих активизации религиозного сознания, можно назвать и основные причины обращения респондентов к вере – это духовные искания и психологическая мотивация личности. В подобных ситуациях религия выполняет идентификационную и компенсаторную функции. Несмотря на внешнюю гомогенность регионального поля при экстраспективном наблюдении, исламская идентичность включает достаточно широкий диапазон социально возможных практик.

Примеров индивидуальной актуализации региональной исламской идентичности («пермские мусульмане») среди информантов практически не встречается. Как показывает анализ интернет-публикаций и СМИ, она продуцируется либо лидерами мусульманских общин, либо региональными СМИ, что лишний раз подтверждает возможность конструирования региональной религиозной идентичности в зависимости от целей и ситуативного контекста.

Согласно данным проведенных опросов, обнаружилось, что значительная часть (34,4 %) респондентов-мусульман испытывают проблемы с локальным структурированием своей идентичности. Остальная масса идентифицирует себя в рамках России: либо на уровне прихода (19,4 %), либо на уровне области (14 %), либо государства (11,3 %). Свою связь с миром ощущает лишь 21 % мусульман. Региональный компонент идентичности актуализирует чуть меньше половины опрошенных (44,7 %). Однако все верующие связывают свое будущее исключительно с Россией: «Я россиянин. Россия моя родина по воле Всевышнего. Мы ведь не выбираем свою родину, не выбираем эпоху. Аллаху виднее… Любой мусульманин должен быть защитником своей родины». Исламская идентичность респондентов реализуется в поликонфессиональном социуме. Опрошенные привыкли ощущать себя частью сложного мира со множеством идентификационных и культурных образцов, что является гарантией свободного отправления их религиозных убеждений. Верующие преодолевают двойной вызов: в культурном поле в рамках этноконфессионального меньшинства и в современном региональном обществе, где они пытаются найти собственное место. При этом мусульманское бытие и современность не являются контртезисами. В то же время исламское региональное поле не может предложить им привлекательных перспектив для самореализации. Допуская частичное совмещение различных социокультурных нормативных и ценностных систем, опрошенные ощущают себя живущими как минимум в двух мирах. Балансируя между различными культурными требованиями, респонденты пересматривают свое субъективное отношение к культурным образцам. Социальные практики предшествующих поколений не вполне отвечают современным профессиональным и религиозным требованиям, а потому верующие вырабатывают свои стратегии преодоления вызова, в том числе за счет сокращения религиозной обрядности.

Мусульмане, принявшие участие в опросе, неоднократно пережили негативный опыт по отношению к своей инаковости: «Когда мы начали уже платок одевать, нас “кришнаитками” обзывали, то еще как-то, вот». Однако опрошенные не разделяют радикальных настроений и силовых методов решения проблем. «Как Вы относитесь к терактам? Они могут стать решением проблем?» – «Это ужасно. Это глупость. Я тут сама испытала это. Я в этом году ездила на дачу. Содрала здесь лоб и одела платок. Лицо у меня загорело летом. Ну у меня обыкновенная черная одежда, платок, сарафан какой-то, почему-то одела длинный. И вот я зашла в автобус. Во-первых, от меня все отсели, кондуктор ко мне не подошел, я даже деньги не заплатила. Потом я зашла на главпочтамт платить за телефон деньги. Сразу вышли два охранника, встали рядом со мной. Ну, я как заплатила, они со мной вышли и посмотрели, куда я пошла. Я ощутила сама на себе, что это такое. Это, конечно, не решение проблемы, это глупость».

Большая часть мусульман живет и строит свои планы относительно будущего в поликонфессиональной среде. Все это не позволяет рассматривать ислам и носителей исламской идентичности в российских поликонфессиональных регионах в качестве угрозы существующей системе. С другой стороны, нельзя не отрицать, что в силу гетерогенности мусульманской уммы, достаточно широкого диапазона социально возможных практик под исламской идентичностью могут скрываться также и экстремистские силы.

Вопрос о специфике исламской идентичности в отдельных регионах напрямую связан с проблемой соотношении доктринального и регионального ислама. Учитывая исторический процесс взаимопроникновения местной и исламской культур, терминологически корректнее говорить не о региональных разновидностях ислама («русский», «турецкий» и т.д.), а о региональных формах его бытования. Религиозное сознание мусульман Пермского края подвержено трансформационным процессам. Мы наблюдаем размывание религиозной традиции, которая между тем не утрачивает своей значимости. Исламская идентичность информантов прочно переплетена с позитивной российской идентичностью. Процесс регионализации сознания верующих более заметен в этническом поле, что не может не влиять на ее конфессиональную составля-ющую. При этом слабость регионального аспекта исламской идентичности не означает невозможности ее конструирования для определенных общественно-политических целей.

«Идентичность как предмет политического анализа», М., 2011 г., с. 252–256.

СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ: ОТ СЕПАРАТИЗМА К РАДИКАЛЬНОМУ ИСЛАМУ

Замир Думанов, политолог (Кабардино-Балкарский НЦ РАН)

В настоящее время на Северном Кавказе (СК) наблюдается затяжной этнополитический кризис, который сильно сдерживает развитие региона и делает его чрезвычайно уязвимым. Многие проблемы определились еще в советские времена (переселение целых народов, перекраивание границ, неравномерное распределение производств), но значительная их часть актуализировалась в «переходный период» (спад промышленного производства, достигавший в некоторых республиках 90 %, разрушение этнически сложившегося «разделения труда», массовая безработица). В результате демократизация и либерализация, не будучи подкреплены экономически, стали выливаться в межэтнические и межконфессиональные конфликты и противоречия, самыми яркими из которых стали «чеченский кризис» и осетино-ингушский конфликт 1992 г.

Сегодня валовый региональный продукт (ВРП) на СК в пересчете на душу населения существенно ниже, чем в целом по РФ. Так, в Кабардино-Балкарии (КБ) накануне террористической атаки в Нальчике 13 октября 2005 г. уровень безработицы оценивался в 27 % экономически активного населения (при этом возраст каждого третьего безработного был 16–29 лет!). В результате республики СК относятся к группе либо малообеспеченных, либо бедных регионов. При этом роль теневой экономики в регионе велика, как нигде в России.

По данным экспертов, почти каждый третий житель так или иначе занят в сфере теневой экономики, а в Северной Осетии, Ингушетии, Чечне, Дагестане эти показатели достигают 80 %, при среднероссийских 20–25 %. Нельзя в этой связи не упомянуть и о коррупции, разъедающей все уровни региональной власти. Так, опрос, проведенный в декабре 2008 г., показал, что 77 % опрошенных жителей Нальчика лично сталкивались с проявлениями коррупции в различных социальных институтах и сферах жизни; при этом 75 % уверены в том, что масштабы коррупции в республике в ближайшие несколько лет либо не изменятся, либо возрастут. Естественно, такая уязвимость в сфере экономической безопасности использовалась различными экстремистскими силами. В начале 1990-х годов на первом месте были сепаратисты и этнонационалисты, выдвигавшие проекты отделения не только от России, но и от республик, в состав которых были включены представители той или иной этнической группы (например, проект создания Лезгистана на землях, населенных лезгинами в Азербайджане и в Дагестане). В Карачаево-Черкесии только в 1991 г. было провозглашено пять республик, включая и две казачьи. В Кабардино-Балкарии в 1991–1992 гг. интенсивно шел процесс раздела республики по этническому принципу (с организацией референдума и «межевания земель»). Действовала и Конфедерация горских народов Кавказа, которая несла на знаменах идеи «общего кавказского дома» без участия российских «архитекторов».

Но наиболее ярким примером этносепаратизма была Чечня, которая в общей сложности в течение шести лет существовала вне правового и социально-политического пространства России. Однако даже этот конфликт не был в чистом виде этнополитическим. Так, в составе разогнанного Дж. Дудаевым 6 сентября 1991 г. Верховного Совета республики были и сторонники сохранения Чечено-Ингушетии в составе России, а противостояние Москвы и Грозного было только одним конфликтом из множества: между Грозным и Надтеречным районом, куда Дудаев хотел назначить своего префекта; между республиканской властью и мэрией столицы Чечни; между светскими националистами и религиозными радикалами; между сторонниками суфийского ислама и салафитами и т.д. И все они использовали друг против друга силу. Это происходило на фоне существования многочисленных чеченских общин за пределами республики внутри РФ и активного этнического бизнеса, а большинство чеченцев даже в ходе военных действий предпочитали уезжать в Россию, а не в дальнее зарубежье.