Андрей Гребенкин - Лунная река

• Название: Лунная река
• Автор: Андрей Гребенкин
• Жанр: Повести

Москва, наши дни. Молодой учитель истории и литературы разрывается между осточертевшей работой ради денег и страстью к преподаванию, между соблазнами большого города и своим предназначением.

«Жизнь – это мысли, приходящие в течение дня», и читатель следит за судьбой отдельного человека в контексте исторических и совсем недавних событий, к которым обращается его память.

В один из дней учитель встречает любовь всей жизни, но слишком поздно понимает, что любовь и смерть – почти синонимы.

---

Ну, может и к лучшему. Преподавание русского не всегда приносит удовольствие. Плыть в его течении, чмокая от удовольствия – это одно. Постоянно держать в памяти теоретические конструкции и вкручивать их школьникам, как штопор в пробку – другое.

Вообще закономерность простая: чем больше читаешь – тем лучше пишешь. Какие еще правила? Ведь не нужно знать законов физиологии, чтобы съесть селедку. И никуда не денется впитанное с миллионами строчек в ничего не забывающий мозг. Язык естественен как дыхание. Кто там из классиков 19 века был филологом? Молчание. А кто заметил отсутствие у них профильного образования? Опять молчание.

– «Лев Николаевич, а почему Вы здесь использовали отглагольное существительное в этом склонении?»

– «Што?» – только бы и нашелся ответить свободно дышащий исполин.

Ну не может нормальный читающий человек сделать ошибку в словосочетании «изразцовая терраса». «ИзраЗец». Сочное слово, запоминается влет. РаЗом иЗукрасить иЗраЗец. «ТеРРаСа». Ассоциации с террой – землей.

Но если не читаешь ни бельмеса, если говоришь на, как его, «олбанском», носители которого расползаются как колорадские жуки, тогда правильно писать не научит сам профессор Розенталь с электрошокером. «Что бы по женитца».

И в этих запущенных случаях, которые становятся нормой, Кабаниха хороша. Жесткая долбежка всех правил – до судорог, обмороков, истерик и нервных затяжек в форточку туалета. Включенный стеклорез все сорок минут урока, стучание кулаками и топание ногами. Звонки домой и вызов родителей. Единицы и пересдачи. Классный руководитель.

Ничего, за мной будет чистая литература, лучшая форма приложения языка. Пять гавриков в призах на олимпиадах в прошлом сезоне. Значит, методы верны.

Джон вышел на улицу и закурил.

Середина июля, жара, все разомлело и замерло, но это до поры. Осень спряталась в грустном изгибе одинокой березы и в шелесте ветра, уронившего пожелтевшие до срока листья. Осень затаилась, уступив силе лета, но она здесь.

День начинал уже гаснуть, солнце освещало только угол школы. Потянуло прохладой с большого пруда.

Глава 2. Сгоревшие дни

На преподавательском поприще Джон дебютировал рано, сразу после окончания истфака. Довольно быстро, однако, выяснилось, что зарплаты школьного преподавателя не хватит для поддержания штанов. Сказано неточно: сама возможность иметь штаны (и тем более не одни, с учетом перепадов температур на Среднерусской возвышенности) исключалась начисто.

Плевать на нужды бренного тела – нищета преподавателя (как думал Джон) не могла сказаться на его профессиональных успехах. К сожалению, он ошибался: в глазах школьников человек, одевающийся на оптовом рынке, носящий межсезонные ботинки с июня по октябрь и с февраля по май, достающий черно-белый мобильник из тряпичного портфеля, был презренным существом – лузером. Знания, самоотдача и харизма этого существа значения не имели. Жизненное лузерство препода проецировалось на предмет: чему может научить лузер? Только тому, что сделало его лузером.

Поняв свою ошибку, Джон стал искать работу, которая позволила бы представать перед школьниками в процветающем виде, иллюстрируя утопическую закономерность «знания – бабло» и опровергая жизненные истины «папа-волосатая лапа – бабло», «беспорядочные половые связи – бабло», «рэкет – бабло» и десяток других. Но Джон ни на секунду не забывал, что любая работа по сравнению с преподаванием – побочное занятие. Не цель, а средство дожить до следующего урока.

Искомую работу Джон нашел и всегда появлялся в школе одетым по последнему писку стиля «casual», регулярно обновляя мобильники, часы, галстуки-поло и прочие бренности. Преображение потребовало моральных жертв: Джон поселился в офисе, оставив на преподавание полпятницы и субботу.

Офис походил на улей, но за одним исключением: соотношение рабочих пчел и трутней было обратно пропорционально принятому в природе.

Улей, куда в восемь утра прилетала рабочая пчела по имени Джон, располагался в стеклянном новоделе в центре Москвы (стиль – переходный: от поп-арта к жоп-арту) и носил замысловато-гордое название, которое сложно воспроизвести, если перед глазами нет вывески и учредительных документов. Убрав десяток лишних слов, можно было понять, что перед нами – Социологический центр. Это заведение специализировалось на изучении и формировании общественного мнения, проведении аналитических и научных исследований, конференций и прочих сборищ, посвященных российскому обществу.

Говоря яснее, Социологический центр делал вид, что изучает народ в его же интересах, но обслуживал государственный аппарат, который делал вид, что обслуживает народ, но обслуживал олигархию, делавшую вид, что обслуживает государственный аппарат, обслуживающий народ, но обслуживавшую саму себя за счет народа.

Да, российские реалии просты и понятны только выросшим в них. Иностранец – от просвещенного немца до просвещенного эфиопа – способен разобраться в них не более, чем белый медведь в карте метрополитена.

Таким образом, Социологический центр, весьма извилистым путем, замаскированным юридическими зарослями, но имел доступ к олигархии, смахивавшей иногда со стола крошки, не интересные для крыс, но вожделенные для тараканов. Эти крошки превращались в лимузины, стоявшие за забором Социологического центра, ограждавшим его от изучаемого народа, загородные дома, нависавшие грозной тенью над хибарами соседей и мешавшие им собирать урожаи солнцелюбивых культур, вип-места в самолетах, несших вип-тела в вип-страны, а также прочие блага и преимущества. Выгодно изучать народ.

Тараканы, впрочем, тоже роняли крошки со своего стола, которые становились добычей трутней, а затем и рабочих пчел. Джон, вздохнув, встроился в пищевую цепочку. Наверное, только в идеальном обществе человек может заниматься любимым делом и жить достойно.

Можно сказать, что Джону с работой повезло. Сугубому гуманитарию вообще трудно найти высокооплачиваемую работу: он знает и умеет нечто, не умеющее сразу превращаться в деньги. Правда, везение – это весло со смещенным центром тяжести, которое может ударить гребца по голове.

Офис был теплым местом, но заржаветь и обрасти ракушками Джону не грозило. Приходилось крутиться.

К собственно социологии Джон имел опосредованное отношение. Конечно, был такой предмет на истфаке и на заочном филфаке, и профессора вполне симпатичные. Одного из них, особенно бородатого, Джон даже почтил анонимной эпиграммой:

Обозрев однажды лик социолога,
Понял: социологии не понять
Без опытного нарколога.

Но все равно социология производила впечатление чего-то условно-схематического. Ну нельзя измерить линейкой бурлящую протоплазму общества. Линейка оплавится. И труды основоположников были скучны невыносимо. Не было в них завораживающего блеска классиков наук, берущих начало в античности. И методы какие-то странные. Вот социологический опрос: парень идет по улице с девушкой, и его о чем-то спрашивают. Понятно, что он хочет казаться умнее и отвечает не так, как думает. Умножьте результаты его ответа на тысячу других неискренних ответов и сделайте вывод, что считает народ. Пальцем в небо. «Социологические опросы свидетельствуют о…» – начало мантры, создающей несуществующую реальность в чьих-то интересах. В чьих? Qui prodest?

Джон и сам не раз становился объектом каких-то псевдосоциологических потуг. Дважды ему звонил приятный женский голос и спрашивал, какой телеканал он смотрит. В первый раз Джон ответил, что смотрит канал «Культура», чтобы хоть так поддержать его утопическое существование (а телевизор был выключен). Во второй раз Джон ответил, что смотрит выключенный телевизор (а работал музыкальный канал).

Литературофил, наделенный минимальным здравым смыслом, может произвести фурор в любой конторе, делающей слова на бумаге.

Джон был востребован и работал, как бессмертный пони из народной песенки. Он регулярно повышался, топча конкурентов как подорожник.

Джон выпускал тематические сборники, писал статьи на любую тему, кандидатские диссертации по социологии, политологии, культурологии и прочая (целиком или частями), а также отзывы на них, авторефераты, предисловия, послесловия и все, что пожелаете, редактировал, аннотировал, рецензировал, анкетировал и интервьюировал все, что движется, вел переписку с другими форпостами гуманитарной науки и их кураторами-бюрократорами, анализировал не поддающиеся анализу результаты соцопросов, взаимодействовал со СМИ и экспертным сообществом.

К работе Джон относился прагматично: любой каприз за ваши деньги.

Таким он стал в начале офисного пути, когда сдуру написал оригинальную статью для международного журнала, да еще и перевел ее на английский. Начальник, бегло пролиставший английский текст («О!» – подумал Джон), а затем, шевеля губами, медленно прочитавший русский оригинал («Мда» – подумал Джон), сказал, что обнаружил ряд грамматических ошибок, причем в одном слове. Сильнее уязвить профессионального историка и полупрофессионального филолога было невозможно. Джон превратился в каменный холодец.