Максим Шинкарёв - Устойчивое решение

• Название: Устойчивое решение
• Автор: Максим Шинкарёв
• Жанр: Триллер

Выбор не зависит от стиля и жанра. Выбор одинаково требователен к любому, кем бы он ни был.

Выбор – основа человека.

И главное решение, которое он должен принять.

Какой выбор ты сделаешь?

---

Я отворачиваю крышку фляжки. Я не пил три месяца, но сейчас я не смогу без алкоголя.

Резкий вкус дешёвого коньяка обжигает язык и горло. Я кривлюсь, морщусь, утираю выступившие слёзы.

Зной реки…
Луч зари на бокале.
Потеряю
На далёком причале…

Бой прольёт неуклюже
Наш утренний чай…
Ну, послушай, послушай:

Не по-ки-дай!

Я малодушно оттягиваю неизбежное. Неизбежное ли?

Да. Я и правда труслив, а старик предупредил совершенно чётко – я должен умереть. Вот только как – выбирать мне.

Наши души терзает
Тёплый ветер реки…

Вскоре втянутся цепи
Сквозь якорный клюз
И споют мне, споют:

Кюрасао блюз…

Я поднимаюсь со стула. Коленом становлюсь на постель.

Мои руки протягиваются и смыкаются на твоей шее.

Сжимаются изо всех сил.

Только мне!

Кюрасао блюз,
Кюрасао блюз…

Ты бьёшься, вырываешься, вонзаешь ногти в мои руки. Тебе удаётся оторвать одну кисть и вцепиться зубами в пальцы. Ты бьёшься, словно зверь, и я вижу твои бешеные расширенные зрачки, слышу твоё хрипение.

Когда всё замирает, в каюту проскальзывает стюард, ждавший под дверью.

Вдвоём мы оборачиваем твоё тело в простыню и вытаскиваем по коридору. Я вижу, как кровь из разодранных твоими зубами пальцев оставляет на ткани расплывающиеся пятна.

– Стой!

Стюард снимает простыню.

– Ещё по реке поплывёт, зачем нам лишние вопросы, – поясняет он – я потом сожгу в кочегарке. Взяли!

С тихим плеском твоё тело принимает река. Белое пятно посреди мерцающей темноты.

А потом в глубине возникает короткий плеск.

– Кайманы, – поясняет стюард. – Ну всё, по местам. Давай двигай. Кровью не наследи.

Я сижу на чемодане, курю и смотрю с причала на реку, в которой медленно и неторопливо двигаются чёрные тела тварей.

Закат догорает.

Луч света вырывается из-за моей спины, и в реке вспыхивают пары ярких точек – глаза кайманов, отражающие свет фонаря.

– Как вы себя чувствуете, господин? Вы здоровы? Могу я вам чем-то помочь?

– Вполне, – отвечаю я подошедшему из сумрака человеку. – Вполне. Я просто сижу и вспоминаю. Я был тут двадцать пять лет назад. Приду попозже, если вы не возражаете.

– Гостиница тут недалеко, сто метров вверх по холму. Мне вас подождать?

– Не стоит, друг мой. Не стоит. Я подойду через полчаса. Мне нужно ещё посидеть тут и вспомнить кое-что важное. Вы идите себе, если хотите, вот вам мои документы, можете меня записать.

Я протягиваю паспорт.

– Хорошо, сэр. Сделаю всё в лучшем виде.

– Нисколько не сомневаюсь в этом, друг мой. Я скоро, не переживайте.

– Тогда возьмите фонарь.

– Да мне особенно незачем.

– Зачем же идти наверх в темноте? Возьмите, сэр.

– А как же вы?

– У меня есть ещё – вот, смотрите.

– Вы очень предусмотрительны.

– Благодарю вас, сэр. Буду ожидать вас в вестибюле. Приятных воспоминаний.

– Благодарю.

Я выбрасываю окурок в воду. Прикуриваю ещё одну.

Осталось немного. Иностранный легион. Двадцать пять лет игры со смертью. Глупой, бессмысленной игры. Настолько глупой, что мне не удалось в ней проиграть.

Отвратительно.

Бессмысленно.

Двадцать пять лет, выброшенных на совершенно, безумно бессмысленное времяпрепровождение.

Я не солгал тебе тогда, когда говорил, что я умер.

Я и правда умер, хотя полагал, что лгу, говоря тебе это.

Просто надолго затянул с погребением.

Впрочем, это можно исправить.

Сейчас я докурю.

Самое время поплавать немного.

Бездна

Он был странный. На вид невозможно было сказать, сколько ему лет. Сейчас казалось, что он почти мальчик, через пять минут – что он стар, а лампы и опьянение шутят со мною шутки.

Мы были соседями за барной стойкой, и я сказал какую-то глупость, показывая оттопыренным пальцем в экран телевизора, висящего над стойкой. Меня колотил нервный озноб, руки и мысли дёргались, слова неслись рекой.

Он ответил что-то вежливое и не обязывающее ни его, ни меня продолжать, но я не унялся, говорил что-то раз за разом, и теперь – не сразу – понимаю, что мне просто хотелось услышать его голос, обычный, не слишком красивый, не слишком четкий, немножко картавящий.

В его ответах царило спокойствие, и не то вымученное порождение обучения вежливости, что любого бесящего тебя заставляет называть на «Вы», а глубокий, неизьяснимый душевный покой. Это было спокойствие, которое ничего не просило и никуда не спешило. Оно было бездонно и живо, даже, пафосно скажу вам, животворяще. Я забывал почти все произнесенные им слова сразу, наслаждаясь непривычным ощущением спокойствия, как жадный ребенок, что всё никак не может оторваться от банки с абрикосовым вареньем, так долго стоявшей на антресоли и подаренной ему на Новый Год. Впрочем, я и был таким ребенком, сыном вечера и алкоголя.

Потом, сам не заметил как, мы пересели за столик, я пил, он говорил, и время было бесконечным. Оно струилось и струилось, не показывая конца, а бармен все протирал свои стаканы и смотрел в телевизор.

– Ад?

– Да, Преисподняя. Она очень долго стремилась меня захватить, выпить, поглотить, но не получилось.

– Отчего же?

– Она может только лишь пугать, но сама сделать ничего не в силах. Ничего вообще – ни сломать, ни захватить, ни построить. Она так беспомощна, что, когда я это понял, мне просто стало странно, что я так ее боялся.

– Но ее же стоит бояться?

– Бояться стоит другого. Она показалась мне первый раз лет в пятнадцать, проявилась в виде провалов.

– Провалов?

– Да, что-то вроде дыр. Вот ты смотришь в окно, и видишь, что напротив тебя – дыра, в которой бесится тусклый свет. Выходишь на улицу – в газоне неясное пятно, из которого тянет серой, едешь в автобусе, протягиваешь кондуктору денежку за проезд, а рука, которая протягивает тебе билет, лишена плоти. Моргаешь, переводишь взгляд куда-нибудь, возвращаешься к тому же месту, а там нет ничего – в окне ветки клена, на газоне спит дворовой пес, кондуктор держит твой билет и спрашивает, что с тобой.

– И что говорили другие?

– Если им ничего не говорить, они молчат, просто косятся на тебя порой, когда ты смотришь в провал. Я в пятнадцать лет уже понимал, что есть вещи, которые лучше никому не рассказывать, так что серьезных проколов не было. У нас в подъезде жил один сосед, шизофреник, вечно смешливый, болтливый, но в периоды обострения опасный. Его в конце концов увезли в лечебницу, после того, как он напал на соседку с хлебным ножом. Раньше он буянил просто так, на словах, и участковый спускал дело на тормозах, но в этот раз ему стало страшно. Он жил в соседнем подъезде, наш участковый, и его дочка гуляла в этом же дворе.

Ну так вот, я насмотрелся на этого бедолагу, и мне никак не хотелось поиметь той же славы, так что боролся сам. Да оно было и не совсем трудно, в общем-то – просто быстро уводить глаза от провала, моргнуть несколько раз, и все пропадало. Я даже начал соревноваться с дырами – раз, вправо, моргнуть, влево – нету.

– Здорово.

– Ну да. Правда, пришлось сказать матери, что у меня глаза не так хорошо видят, потому и приходится моргать. Меня сводили к окулисту, тот показал мне таблицу, я немного соврал, он выписал самые слабые очки. Мы их купили, но я не стал их носить, и это скоро забылось.

– И что же дальше?

– А дальше она вернулась. Вернулась во снах. Днём я смаргивал провалы уже автоматически, а во сне моргнуть нельзя. И она открылась мне вся. Я начал кричать ночами. Меня повели к психиатру, тот все расспрашивал так и этак, но я хорошо помнил, что случилось с больным соседом, и потому держался версии – мол, просыпаясь, не помню, что снилось. Но там было страшно.

– И что?

– Он прописал мне успокоительные. Не помогли. Он прописал следующие, потом ещё и ещё. Что-то помогало слабо, что-то вообще было без пользы. Из доступных лекарств нижнего и среднего ценового диапазона я перепробовал, наверное, все. На дорогие денег не было, и родители, которые и так потратили уже почти всё, что было в запасах, положили меня в клинику.

Он отхлебнул из стакана.

– Вот тут я и узнал, что такое настоящий Ад.

– В смысле?

– Психиатрические лечебницы – это не самые светлые места. Они очень плохо походят на те места скорби, которые показывают в кино, особенно зарубежном. Большая их часть, по крайней мере. Никакой тебе особой лирической депрессии, никаких тебе терапевтических групп. Просто цепочка унылых комнат, в которой сидят самые разные, в подавляющем большинстве неадекватные люди, и занятые обычно тем, что портят друг другу жизнь. Там начинаешь склоняться к идее, что человек и правда произошёл от обезьяны, и, наверное, от самой злой, больной и жестокой. В лечебнице лежат все – алкоголики с делириум тременс, шизофреники типа моего несчастного бывшего соседа, просто агрессивные уголовники, которые пересиживают тут время, тихие, вроде меня, и даже совершенно здоровые поначалу.