В. Виноградов - Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914

• Название: Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
• Автор: В. Виноградов
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91674-100-1

В 1683 году войска Турецкой империи осаждали Вену, а в 1914 году Турция встретила Первую мировую войну, будучи в Европе территориально прижатой к проливам Босфор и Дарданеллы. В 1684 году громадное большинство христианского населения Балкан пребывало в состоянии райа (скота по-арабски), а в 1914 году оно проживало в независимых государствах. Освобождение заняло более двухсот лет. И каждый шаг на этом долгом и мучительном пути делался с опорой на Россию в ее противоборстве не только с Османской империей, но и с Великобританией, Австрией и временами с Францией. Десять Русско-турецких войн, одна из которых, Крымская, вылилась в европейскую с участием в ней на турецкой стороне Великобритании, Франции и Сардинии, являлись своего рода вехами на пути Балкан к свободе. Великая миссия России, коей посвящена эта книга, была завершена.

---

A. M. Обресков, оставшись в одиночестве после поспешного отъезда графа Григория Григорьевича, сознавал, что круг вопросов, связанных с положением турецких христиан, требует особого искусства и осторожности в подходе к ним и в трактовке. Османская империя прочно занимала место среди великих держав, война длилась три года, и конца-краю ей не виделось, правовых основ для включения указанных положений в мирный договор не существовало: «Точное требование оного дозволения не можно утверждать на каком-либо праве». Обресков полагал, что искомого покровительства над турецкими христианами можно добиться, придав ему религиозную форму. Султан являлся халифом, верховным духовным главой всех мусульман, следовало добиться того же самого для российских императоров в отношении православных. Вопреки грустной поговорке «Всякая инициатива наказуема», царица одобрила самодеятельность своего дипломата: «А пробуя придуманные вами самими и реис-эфенди предложенные артикулы сверх инструкции, признали мы в оных плод персонального вашего усердия»[194].

Абдул Резак оказался твердым орешком, даже в невинном на первый взгляд пункте об амнистии он усмотрел подвох: «Сие есть то же самое, что и сказать им (то есть поднявшим оружие христианам. – Авт.): вы и в другой раз так поступите и вместо наказания награждаемы будете».

А тут замаячила «шведская диверсия» (угроза войны со Стокгольмом), и турки заупрямились пуще прежнего. Переговоры оборвались. 9 марта 1773 г. встречи прекратились, поступило повеление султана на территориальные уступки не соглашаться, а за возвращение Порте завоеванных российским оружием земель (включая Крым) предложить 30 тысяч кошельков пиастров (более 20 миллионов рублей)[195].

И все же нельзя сказать, что переговорная одиссея прошла бесплодно. В ее ходе уточнялись, «обкатывались», если так можно сказать, российские требования, постепенно, шаг за шагом, вырисовывалась программа дальнего прицела в восточном вопросе. С чем-то из нее турки смирились, что-то продолжали оспаривать, но они уже твердо знали, с чего им придется начать новый тур переговоров; надежда избежать крупных потерь маячила лишь в случае внутренних и внешних осложнений для России. Грянул пугачевский бунт. Кампания 1773 года успеха не принесла. Ощущался некомплект в составе, вооружении и снаряжении войск. Фельдмаршал П. А. Румянцев полагал, что его армии «едва станет… на защиту себя и удерживаемого края против стремлений неприятельских». В Петербурге его предупреждениями пренебрегли – велено было переправиться на правый берег Дуная. Прибывший на театр военных действий A. B. Суворов разбил неприятеля под Туртукаем (Тутраканом). Сам Румянцев с «корпусом небольшим в 13 000 пехоты» приступил к осаде крепости Силистрия, гарнизон которой насчитывал 30 тысяч человек. Удалось занять один редут. Засуха выжгла поля и луга, лошадей кормили камышом из речных плавней, и фельдмаршал вынужден был отвести войска с правого берега Дуная. Полководец пал духом: нужно вдвое, втрое больше людей под ружьем. В трудный час выползли из нор недоброжелатели, посыпались наветы. В письме императрице Румянцев намекнул на отставку. И тут Екатерина проявила себя с лучшей стороны: о клеветниках она слышать не желала, «ибо я слух свой закрываю от всех партикулярных ссор, ушинадувателей не имею, переносчиков не люблю и сплетен складчиков, как людей с вестьми, ими же часто выдуманными, приводясь в несогласие, терпеть не могу…». Она надеялась добиться мира в «нынешней кампании». Не вышло: «все наши мирные негоциации, как рак на мели, недвижны». Но ее доверие к полководцу не поколеблено: «Я вам рук не связываю… Более доверенности вы от меня уже желать не можете». И далее шли соображения насчет подкреплений и «магазейнов» для армии[196].

Добрые советы императрицы не могли заменить недостававших войск, их просто неоткуда было взять. В сентябре 1773 года вспыхнуло пугачевское восстание. Под знамена мнимого Петра III стекались казаки, крестьяне, рабочие уральских заводов, башкиры, татары, казахи. Движение ширилось, перекатываясь по Поволжью и Уралу. Россия переживала потрясение, невиданное со Смутного времени. Оппозиционная группировка знати, возглавляемая H. H. Паниным, приписывала все напасти самовластию. Чтобы стать могущественной и прочной державой, полагал Никита Иванович, надо обзавестись конституцией, сенату – обрести законодательные полномочия, дворянству возглавить местное самоуправление[197]. Вся власть аристократии! А его брат Петр жестоко подавлял «мятежников».

Объявили шестой с начала войны набор рекрутов, всего «забрили» 700 тысяч человек.

Весной 1774 года Совет при высочайшем дворе в наметках по мирному урегулированию дошел до предела уступок. Панин предложил отказаться от крепостей Керчь и Еникале, вернув их татарам, а самим удовлетвориться Кинбурном. В то же время зрело убеждение, что лишь на поле боя, а не за столом переговоров можно добиться успеха. Румянцев получил предписание «в будущую кампанию по взятии Варны и разбитии визиря в Шумле» не полагать «Балканы пределом военных действий». «Даруй Боже, – напутствовала Екатерина фельдмаршала, – чтобы руки ваши, лаврами увенчанные, равномерно увенчались и ветвями мира». Панин добавил и свое пожелание: «с алчностью желать и добиваться» мира[198].

Полководец принял судьбу войны на себя.

Весной 1774 года тучи на международном горизонте рассеялись. Стокгольм не дерзнул бросить вызов Петербургу. «Швеция спокойною остается и лутчего не желает», – делился своими мыслями с A. M. Обресковым Денис Иванович Фонвизин, служивший тогда по ведомству иностранных дел. Дания, довольная передачей ей гольштинских владений великого князя Павла Петровича, «в тесной с нами дружбе»; Англия «пребывает в той же диспозиции», Австрия и Пруссия поглощены разделом Речи Посполитой. Лондон домогался сближения с Россией. Посланник A. C. Мусин-Пушкин сообщал: «об уповании скорого случая к постановлению с Е.и.в. двором того прочного союза, которого здешние министры толь усердно желают». Британский кабинет подстегивали тревожные события в Северной Америке, предвещавшие восстание тринадцати колоний. Правда, в тронной речи короля Георга III при открытии осенней 1773 года сессии парламента мелькнула фраза, показавшаяся подозрительной: «Продолжение войны России с Портой, с коими обеими я нахожусь в интимной дружбе, хотя и не имею обязательств ни к той, ни к другой, причиняет мне много боли». Последовал российский демарш относительно «столь непристойных и невместных изражении», поставивших дружбу с Россией на одну доску с будто бы «ничего не значащим» для Англии «с Оттоманскою Портою сопряжением». Из Форин-офис поступили объяснения, смахивавшие на извинения: Великобритания озабочена сохранением «тишины» в Европе, турки начали подозревать «о здешнем к России пристрастии», и монарх, дабы не портить с ними отношения, прибег к маневру. Объяснения поступили на фоне потоком приходивших вестей о нараставшем «американском неповиновении»[199]. Лондону было не до ссор с Петербургом.

Франция исчерпала лимит своих козней. Людовик XV доживал последние месяцы, а злокачественная опухоль кризиса уже расползалась по стране. Неприязненность в российско-французских отношениях сохранялась: «Общая система Франции против нас состоит в том, чтобы стараться возвратить Россию в прежнее состояние державы, действующей не самостоятельно, а в угоду чужим интересам», – доносил из Парижа посол И.С. Барятинский. Но ни сил, ни средств на крупные интриги в далеком юго-восточном углу Европы у Парижа недоставало.

В мае 1774 года от оспы скончался самый лютый враг России, король Людовик XV. Ему наследовал внук, тоже Луи, уже шестнадцатый по счету, слабый, нерешительный, находившийся под сильным влиянием (многие считали – под каблуком) супруги, австрийской принцессы Марии Антонии, превратившейся в Париже в Антуанетту[200]. В дипломатической среде ожидали обострения отношений с Англией в связи с американскими делами, и не ошиблись.

В начале 1774 года скончался султан Мустафа III. Покойный хотел передать престол сыну Селиму и загодя расправился с тремя братьями, но до четвертого, Абдул Хамида, не добрался. Принц более 40 лет прожил в серале в окружении женщин и евнухов. Верный раб приносил ему пищу и тем самым избавил его от отравы. Он научился читать и писать, и на том его образование кончилось. Ездить верхом потомок завоевателей не умел, на коня его подсаживали. «По тихому и спокойному нраву нового султана заключается, что он не оставит оказать отличную склонность к миру, тем более что и весь константинопольский народ не малое к тому имеет желание», – полагал Д. М. Голицын[201].

Дело, конечно, заключалось не столько в тихом нраве нового властителя, сколько в том, что страна дошла до крайней степени истощения. С 1771 года то тут, то там вспыхивали мятежи. В мае этого года британские дипломаты докладывали: «Беспорядки в Константинополе столь велики, что лавки закрыты. Лавочникам разрешили убивать всех нападающих… Небольшие деревни покинуты из-за страха перед войсками». В декабре 1773 года тайный осведомитель сообщал из Стамбула: «Янычары постоянно отправляются отсюда сушей и морем…» Платят им плохо, и «они творят все виды безумств, грабя людей прямо на улицах». Порта выдохлась до того, что, по словам прусского посланника А. Цегелина, «не может поднять головы»[202].