Уилл Джонсон - Держи это в тайне

• Название: Держи это в тайне
• Автор: Уилл Джонсон
• Жанр: Историческая проза

Томми видит своего дядю в слезах и не может понять, почему он плачет. Чтобы отвлечь его, он отправляется с ним в путешествие по Европе прошлого. Читатель переносится во времена испанской гражданской войны, Сталинградской битвы и Холокоста, а Томми растет в Англии, запятнанной фашизмом. Наконец, все, что было тайным, становится явным, а главный герой находит любовь своей жизни в России.

---

Мы умели сдерживать свои эмоции. Мы же англичане. Или, по крайней мере, не выказывать их на людях. Иначе, это было бы как-то не по-английски. Также неприлично, как и хихикать в церкви. Или злословить в присутствии детей. Или писать в фонтаны. Или болтать за воскресным обедом. Так что, мои родители никогда не обсуждали эту вспышку гнева дяди Джека. И никогда не говорили о нем в моем присутствии, хотя, как-то я подслушал на кухне маму. Она сказала моему отцу, что дядя Джек – странный парень. Неужели? А помните выражение его лица, когда он узнал, что мы летим в отпуск в Испанию?

Жизнь протекала своим чередом в нашем эгоистичном маленьком мире.

Я взрослел, проходя извилистый путь юношеского становления. Так получилось, что я начал проводить больше времени с дядей Джеком. Он жил недалеко от нас. Я был самым старшим в семье, «помешан» на книгах, шум и гам от моих младших братьев и сестер вынуждал меня искать убежище в его квартире, где я мог спокойно делать мою домашнюю работу. И, мне кажется, у нас было много общего. Одиночество. Нигилизм. Слово, которое я выучил и полюбил в шестом классе. Но это слово, как и разгадка тайны дяди Джека были еще отдалены на много лет в будущее от тех вечеров и выходных, когда я затаскивал свой переполненный школьный ранец в его квартиру и принимался за учебу.

В квартире дяди Джека было по-спартански пусто, но безукоризненно чисто. У него были книги, я перелистывал их по утрам в субботу, когда тот был чем-то занят, но абсолютно не было никаких побрякушек. Только три фотографии. Черно-белые снимки – на них наш мир казался проще. Я никого на ней не узнавал там. На одной, был запечатлен матрос на палубе корабля, покрытого льдом и снегом, всматривающийся куда-то вдаль – спокойное море и облака. Улыбка этого моряка была единственным признаком жизни в округе; куски льда, плавающие вокруг корабля. На второй – была изображена молодая женщина с короткими темными волосами и большими чувственными глазами. Ее улыбка вдохновляла и согревала душу, если достаточно долго всматриваться в портрет. Она стояла, застыв на фото в том времени, о котором я ничего не знал. На ней была какая-то грубая военная форма, но без шевронов и знаков отличия. Кожаная куртка в стиле «милитари», частично расстегнутая вверху, так что можно было видеть ее кожу и ложбинку на груди. На заднем фоне угловатые деревья. Лес. Пейзаж нездешний. Ну – это не похоже на Южный Лондон, скажем так. На третьей фотографии можно было рассмотреть темноволосую девушку, а рядом – ее двойника блондинку. Девушки широко улыбались в камеру и нежно держали друг друга за руки, с любовью, как два неразлучника. Длинные винтовки, мне казалось, они были предназначены для охоты. Так оно и оказалось, как я уже знаю сейчас.

Я пристально всматривался в глаза этой женщины – а женщины ли? Она выглядела совсем юной. Чуть старше меня – я тогда не знал, что именно эти глаза и их нежность, улыбчивый прищур, приведут меня сегодня сюда, – пить кофе в кафе, в город на берегу Волги.

Истории. Ты веришь всему, когда тебе одиннадцать. Во все мифы, ложь и прочую ерунду, которую рассказывают о тех вещах, правду о которых, хотели бы скрыть. Слова, слова, слова, ла-ла, ла-ла.

Итак, как же проводил свободное время дядя Джек? Не знаю, если честно. Положа руку на сердце. Честность. Пустые слова.

Он много читал – я это знаю. И благодаря нему, моя коллекция марок заняла третье место, во времена моей учебы в начальной школе. Он дал мне марки в коричневом бумажном конверте – на них не было штемпелей или еще чего-то, они были просто отклеены со своих «родных» конвертов. И они были со всего мира. Испания. Германия. Франция. Австралия.

– Неплохо иметь товарищей в торговом, не так ли, малыш?

Слова, истории – ты веришь всему, когда тебе десять. Или восемь. Я до сих пор верю, хотя мне – пятьдесят четыре. Надежда. Вера. Любовь. Вечные поиски.

В конце концов, оказалось, что дядя Джек знал о жизни. А я – нет. Несмотря на то, что все эти годы писал на «отлично» еженедельные контрольные в школе. И вот, я наслаждаюсь этим кофе и уже знаю, как написать слово «нигилизм», все равно – я ничего не понимаю.

Имейте в виду, я все же знал больше, чем некоторые. Я помню школьную поездку в Западный Лондон, в Институт Содружества. Я стоял рядом с Джоном Бакстером, моим лучшим другом, рассматривая на стене огромную карту мира. Так вот, Джон даже не знал, где искать Британию. На карте.

– Прикинь. Мы же такая важная страна, а здесь – какой-то маленький, убогий остров.

О, Джон, – все меняется, мой друг. Буквально все. Нет ничего неизменного, на что ты мог бы рассчитывать. Неизменен только курс на изменения. О, Джон. Где ты сейчас, приятель? Я потерял тебя где-то в пути, вместе с моей коллекцией марок. Но Джон, я скоро вернусь, солнце. Скоро.

Очевидный факт был только в том, что дядя Джек тратил свои деньги на футбол. И книги. Когда мне было восемь, каждую вторую субботу он брал меня с собой на стадион. По субботам он открывал свой магазин в шесть, и закрывал его в полдень. Затем мы садились в автобус номер 49, в сторону Лондонского моста, там пересаживались в 55-й, с надписью «Лейтон» на табло, но скоро выходили – на Севэн-Систерс, и далее пешком, вверх, к Тоттенхэм-Хай-роуд. Одно из беднейших мест в Англии. Даже беднее, чем Олд-Кент-роуд. Беднее, чем Северный Лондон – не важно, что они о себе говорят. В дни матчей, улицы пестрели темно-синими и белыми цветами.

Те дни на стадионе Уайт Харт Лейн. Дни – воспитания. Слова. Это там я научился материться. А громкие слова я выучил где-то уже в другом месте.

Я прилежно учился в школе. Так надо было. Но существовало только три вещи, которые меня действительно интересовали. Книги, спорт и марки. Пока мне не исполнилось двенадцать, потом это стали – книги, спорт и женщины. Марки потерялись в пути. Ничего из этого не получило свою былую важность многие года спустя после войны. Все уже было по-другому. Ну, за исключением, женщин. Они должны были оставаться, еще на какое-то время, чем-то загадочным, как неисследованное «черное сердце Африки», как «где-же-он-есть-этот-Гинду-чёртов-куш». Так оно есть до сих пор. Даже сегодня. Особенно сегодня. И кажется, имеет ту же важность.

Книги и спорт имели власть надо мной. И книги о спорте – и не провоцируй меня!

Марки – это мое знакомство с миром. Наверное, мне было тогда шесть. Паренек постарше подошел ко мне на детской площадке и сказал:

– Я слышал, ты собираешь марки.

Я кивнул.

– Можно я пополню твою коллекцию?

– Да, конечно.

И с этими словами, он наступил, со всей своей силой, на мою ногу. Я не заплакал. Я не дядя Джек, в любом случае. Хотя, кажется, мне приходилось плакать. Внутри себя. Ну, почти внутри. Но не сегодня. Не сегодня. Пожалуйста, не дай мне заплакать сегодня. Даже, если от счастья.

Книги казались простыми. Все легко. Без напряга. Без усилий. Книги, с которыми я справлялся. Мне кажется, я начал с комиксов. «Победитель», в основном – там, я читал истории, которые описывали, как члены моей семьи, мужского пола, выиграли войну. Ты веришь всему, когда тебе двенадцать. Я «проглотил» все книги, которые были в обязательной программе. «Ласточки и амазонки». Шерлок Холмс. Биглс. «Ветер в ивах». Славная Чертова Пятерка. Слова, слова, истории – дешевка.

«Ты знаешь, «Ветер в ивах» – является еще одной причиной, почему я сейчас здесь, мне так кажется. Хотя это, в основном, из-за Джека. Я ненавидел эту книгу. До сих пор ненавижу. Сколько мне было, когда я впервые прочитал ее? Восемь? Девять? Неважно. Мне нравились Мышка и Кротик и Барсучёк. Я обожал там эпизод о том, как ласки и горностаи захватили Лягушиный Зал. Это просто лучшее, из того, что я когда-либо читал. Ласки и горностаи были такими крутыми. Круче некуда. Крутизна. Вершина крутизны. Пик крутизны. Очуметь, я бы сказал. Я провел несколько дней, гуляя по Олд-Кент-роуд, создавая в голове, как мне казалось, мое лучшее перевоплощение в ласку. Я представлял себе целую банду из нас, ласок, и то, как мы приходим на стадион посмотреть, как с Канониров набивают чучела. Мы бы отобрали у них Хайбери – теперь это Эмирейтс, конечно. Видите, как все меняется.

Но ты же знаешь, чем это закончилось. Ласок и горностаев выгнали, и Жаба забрала свое родовое гнездо обратно. Это действительно расстроило меня. В моей ранней юности, это меня возмутило. Это меня рассердило. Оно меня разозлило, вывело из себя, привело в бешенство; пока, наконец, я не выучил несколько новых слов – оно ранило мои эстетические чувства. И ранит до сих пор. Жаба-коряба. Жаба-сучка. Таких не показывают в документальных фильмах о природе.

Слова, слова, слова. Истории. Все же, «Ветер в ивах» научила меня не верить таким историям. Меня это по-прежнему раздражает, но теперь я знаю, что это все аллегория. А ласки – это рабочий класс и его поражение неизбежно, потому что Кеннет Грэм был скрытым фашистом, чьи вымышленные рассказы служили для укрепления значимости буржуазии. Или элиты. Выбирай сам, солнышко. Сделай, этот чертов выбор. Вот так, большинство вещей меняется – Хайбери стал Эмирэйтс. А «Ветер в ивах» имеет неизменный дар раздражать меня. Отвращение к отродью порожденное жабой – корябой остается со мной.