Анвар Исмагилов - Башня поэтов

• Название: Башня поэтов
• Автор: Анвар Исмагилов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9907215-3-1

«Смятение» – одна из главных лирических песен Анвара Исмагилова, поэта и музыканта, писателя и бывшего военного моряка, участника легендарной поэтической «Заозёрной школы» (Ростов-Танаис), вошедшей в анналы ЮНЕСКО вместе с Башней Поэтов, названной так после завершения строительства её первым обитателем, автором этой книги.

Смятение волн любимого грозного моря и летящей над волнами души, непрерывный поход сквозь время и пространство от Овидия до Борхеса и современных ему друзей-поэтов, от Меотиды до стреляющих гор Чечни и Дагестана, любовь к женщине-подруге, спутнице, матери, предмету обожания и рыцарского преклонения – таковы родовые приметы стихов, песен и прозы – малых фрагментов многолетней поэтической и военной биографии автора, собранных под вечными зубцами «Башни Поэтов-XXI» в попытке описать и осмыслить события не только личной жизни автора, но и грандиозных потрясений конца XX и начала XXI веков.

Эта небольшая книга станет значительным событием не только в частной жизни читателей, но и явлением в литературной жизни России и мест рассеяния наших бывших сограждан, знающих и любящих поэзию Непрерывной Птицы – так когда-то назвали Анвара Исмагилова его почитатели. В полёт, друзья!

---

Тюмень, декабрь 1989 года

Второе посвящение Александру Брунько

Это весело, коротко, ясно

Александр Виленыч Брунько!

Это даже посмертно опасно

для Халупских и для Чесноков.[1]

То отчаянный, то одичалый,

в бормотанье, как в смерть, погружен.

Всей корысти – заварка да чайник.

В небо глянул, взлетел – и пошёл!

И откуда Вийона замашки

при бородке и чуть не пенсне —

вы спросите в степи у ромашки

и на Кировском. На КПП.

Еще раз о брунько

Где ты, Саша-Александр?
Жив ещё немножечко?!
Сколько раз ты воскресал
лезвием из ножичка!

С хороводами светил
песни пел и бражничал:
лихо Бог тебя слепил,
не мудрил, не важничал.

За версту видна фирма
гордеца российского,
нет, не вышибла тюрьма
звёздного и чистого.

Был ты грозный диссидент,
бубен Солженицына,
а теперь ты отсидент —
отвали, милиция!

Перестроим всю страну
справа по два – ротами!
Перекрасим старину
с бабохороводами.

Обнимайся, коммунист,
с дьяконом и батюшкой —
ты теперь морально чист,
приумолкла варежка.

Разбегайся, кто куда,
член с корреспондентами!
Пятый год идёт орда,
в лозунги одетая.

Нам же, милый Александр,
хлебушка да небушка,
древний башенный фасад…
И как пела девушка…

Беззаботен был наш чай
пред бедой грядущею.
Кто продаст – поди узнай,
все под Божьей руцею.

По воде пошли круги —
счастье камнем кануло.
Где-то подпись есть руки,
плоской, словно камбала.

Где же свидимся, мой друг,
в матушке-Рассеюшке?
Боль былого, дым разлук
разведёшь, рассеешь ли?

До свиданья, как всегда!
Может быть, до скорого…
Вся История – вода
в протоколе участкового!

20 декабря 1989 года, Тюмень, улица Пароходская, 34, кв. 1 (конспиративная квартира Тюменской организации РСДРП (б) в 1904–1909 гг.)

Семейная жизнь Пьеса-диалог

Кате

Она:

Ах ты, клистирная трубка!
Ах ты, заморыш чердачный!
Веялка ты, молотилка,
уши торчат, как у зайца,
зенки ну точно коровьи,
норовом ты в бригадира,
а по зарплате ты сторож!
Выпить и то не умеешь —
сразу бежишь к унитазу…
Куришь, как два паровоза,
трубку сосёшь, как младенец.

Что ты опять там задумал?!
Что ты уткнулся в роман свой?!
Тоже мне, Бродский Эмильич,
старший отец Пастернака!
Восемь рублей до получки,
Пашка порвал на заборе
школьную форму, поганец!
Каша опять подгорела…

Что ты молчишь?
Отвечай мне!!! Любишь меня или нет?!

Он:

Солнце моё золотое!
Мой одуванчик весёлый,
деточка, ласточка, дочка,
скоро настанет погода,
та, что ты любишь, я знаю —
будет сиять на закате
жёлтое мягкое солнце…
Ты ведь такая же, правда?
Помнишь восьмое апреля
семьдесят пятого года?
Дай поцелую тебя!

Оба: (тихо поют, обнявшись)

Все в этом мире проходит,
только не мимо, а вместе,
мы погружаемся в воды
тихих вечерних созвездий.
Там, на краю Океана,
лунная в небо дорога.
На одеялах тумана мы уплываем далёко…
Здравствуй, планета Любовь!

Южноуральск, ДК ГРЭС, июль 1989 года.

Мечтания о львовском погребке «Мюнхен» на тюменском Севере Стихотворение в прозе

Сергею Дмитровскому

попьём пива, друг!!

попьём холодного, а, друг?!

попьём так, чтобы туфли к полу прилипали?!!

попьём пеноструйного, многобъёмного, густоваренного, рыбопросящего, осуждаемостойкого, болеутоляющего, хриплоголосящего, мирнобеседного, водкопротивного, сессионностуденческого, бедноутешающего, ценодоступного, северяномечтаемого, непонимаемогоникем?!

попьём пива, мой друг, скушаем с ним в обнимку лещика счастливодобытого,

и вразвалку придём домой, а там задремлем, и завалимся спать, и уснём, и приснится нам Большая Кружка, и Большой Лев, и Золотая Струйка, от чего проснёмся в испуге, и совершим то, что положено мужчинам, и заснём ещё крепче, ибо день предстоящий к вечеру, а может, и с обеда, принесёт нам ещё его же, ненадоедающего, поископотного, трудовенчающего, народолюбивого, похмелоутешительного, дочетырехпятидесятибутылканаСеверестоящего – сам видел!!!

Нижневартовск Тюменской области, август 1989 года

Трактирная песня

Поговорим же о вещах нейтральных,
поговорим бессмысленно и томно,
пусть Гераклит побудет с нами Тёмный,
а звёзды сядут светлячками в травах.

Но знаю – мы говорить не будем
ни о любви, ни о священном даре,
и брошу я пассажи на гитаре,
и все людские игры брошу людям.
Так прочь, любовь!
Займёмся низким блудом!
И оттого отчаянно и пьяно,
шарахнув крышкой по фортепиано, —
бокалы оземь и в трактир Тальони!
Ночь на запятках – ветер не догонит.

И там, среди мерцающего пара,
где неприлично плачется гитара,
и там, где шлюхи с мокрыми губами
сощурясь, ищут тех, кто гулеванит, —
в дыму табачном, вымазаны краской,
интересуют лишь одной развязкой, —

там, посреди кладбищенского звона
бутылок, рюмок, подвигов кабацких,
где пятый литр потребует догона,
где хлопец хищной рыночной закваски
стаканы полнит, восхищаясь словом,
сверкая жидких глаз холодным оловом, —
там, посреди родных алкоголичек,

среди пернатых деток Бабарынки,
я захлебнусь «трёхбочкой» и «столичной»
и прокляну наветы Бабарихи,
что дует в уши вечной серенадой:
– оставь её, найдём тебе что надо!

Я выйду в ночь и захлебнусь морозом,
осатанев от пира привидений,
и зашатаюсь баковым матросом,
заслышав зов сирены в дивной пене…

Прощай же, остров сновидений тайных!
Поговорим же о вещах нейтральных…

Тюмень, ноябрь 1989 года

Прощай, музыка!

Сергею Вахотину

В мире блестящих падений и взлётов,
в мире даров нищеты панибратству
мы проживаем ни шатко ни валко,
мы говорим новым бедствиям «здравствуй!»
В мире дорог, не ведущих ни к Риму,
ни в Уругвай, ни тем более в Ниццу —
пареной репы забыв простоту
и витамины – вгрызаемся в пиццу,
псевдошашлык и почти колбасу.

Господи, уши мои ослабели!
Мне да простится – привык с колыбели
к ангелу Моцарту, рыцарю Баху…
Радио шваркнет – шарахнусь и ахну!
Эти назальные мне вокализы,
эти назойливые катаклизмы!
Эти клубы квазидыма Отечества…
Тоннами давит звук человечество.

О, киловатт, килобайт, килофон!
Палочки – звук, голова – ксилофон!

Мы опускаемся тихо на дно
мутных морей первобытного звука.
Весело, братья, и воешь, как сука
в лунный мороз перед смертью в окно.

Что навевают тебе, милый мой,
нежного возраста сын-преуспешник, —
вайкулефорумысамковыйлай?!
Кончена свадьба. Убит пересмешник.
Рай в небеси. Можжевеловый рай.

Музы кабацкия. Канты блатные.
Нынче и струны почти золотые.
Лабух парнос[2] заменит Парнас,
в кепке таксиста гарцует Пегас.
Слышишь, братан, я играю бесплатно,
слушай меня, я остаток таланта.
Слышишь меня? Но залеплены уши
пластырем-плейером – рёвом насущным.

Голос поэзии вял и лукав,
хитротуманен и полон забав,
и не дай Бог ей ввязаться в борьбу —
вкусы вправлять – вылетает в трубу.
Массовый Васька, глодая голяшку,
слушает повара, дрыгает ляжкой,
плотно икает, прилежно сопит,
кушая Музыку, вежливо спит!

Ангел мой Моцарт, библейский мой Бах,
бедный мой Шнитке, герой заграничный.
Я на поляне лежу земляничной.
Небо ржавеет, как гвозди в гробах!
Древо культуры дотла облысело.
Реки Земли умирают, скорбя.
Выжат Коровьев, сидит Азазелло.
Осень России пошла с Октября.

Автоэпитафия, Написанная по дороге в редакцию журнала «Уральский следопыт», где я играл на американском органе прошлого века

Лязгнет вечер затвором,
ночь навалится с бритвой.
Я умру под забором,
нелюбовью убитый.

Я умру под забором,
в лоне жизни бродячей,
с окровавленным горлом,
рядом с маршальской дачей.

От сарматского Дона,
до болот Сахалина
шёл я вечно влюблённый,
глаз востря соколиный.

Если все мои дети
соберутся у морга,
вы поймёте: в поэте
плодотворного много!

Мои девушки вскрикнут,
в липком горе забьются —
страдиварьеву скрипку
раскололи, как блюдце.

Кто их в озеро сманит
речью пылкой и вздорной,
красоту их восславит
покаянно и гордо?

Мои бедные песни!
Кем меня заменить им?!
Я умру неизвестным,
а проснусь – знаменитым!

Рок-монолог