Франсуаза Дольто - Ребенок зеркала

• Название: Ребенок зеркала
• Автор: Франсуаза Дольто
• Жанр: Детская психология
• Год: 2004
• ISBN: 5-9292-0122-6

Книга «Ребенок зеркала» (L’enfant du miroir) представляет собой публикацию беседы Ф. Дольто и Ж.-Д. Назьо на семинаре, организованном Ж.-Д. Назьо. Это своего рода введение в актуальную проблематику современного психоанализа и прежде всего психоанализа ребенка. Живой и заинтересованный диалог ученых затрагивает следующие темы: роль зеркала в жизни ребенка; сон и дыхание; функция человеческого лица; случай детской шизофрении; меланхолия; что представляет собой рисунок ребенка?

Для врачей, психотерапевтов, психологов и всех, кто занимается детьми и интересуется проблемами психоанализа.

---

Ф. Дольто:

– Да. Наш словарь является прекрасным примером переходного объекта, который ребенок приобретает, чтобы больше с ним не расставаться. Действительно, именно благодаря словарю он входит в мир культуры, будет понят другим и будет иметь бессознательный образ тела, получивший пространственно-временные характеристики в отношении с матерью. I-ma-je, это так.

Ж.-Д. Назьо:

– До этого мы понимали расшифровку образа тела не как некое вмешательство, объясняющее ребенку, но как речь, введенную в систему кода бессознательного образа тела ребенка. Твоя фраза: «Возьми ртом своей руки», с помощью которой ты вошла в бессознательный код образа тела этой девочки, не является ли она одной из разновидностей переходного объекта? Можем ли мы сказать, что высказывание аналитика – это пример переходного объекта?

Ф. Дольто:

– Уверена, говоря: «Ты можешь взять ртом своей руки», я предложила ей фантазматическое опосредование ртом, как если бы при пробуждении ее рта, она могла начать пользоваться рукой. Кроме того, эта девочка не могла глотать как здоровый ребенок. Я вспоминаю, она клала в рот пищу и делала так, что она исчезала, подобно тому как змея включает в себя объект, не производя характерного движения глотания. Это явление часто наблюдается у детей-аноректиков. Слушать таких детей – означает говорить с ними на уровне образа тела, как если бы они умели мыслить так же, как я. Совершенно бесполезно говорить: «Ты не хочешь глотать», – напротив, надо обращаться к их образу тела, говоря: «Ты отказываешься глотать, потому что это застревает там, у тебя в глотке». Именно так я разговариваю с младенцами, я общаюсь с ними на уровне их образа тела. Коллеги, присутствовавшие на моей консультации в госпитале Труссо имели возможность посмотреть, как я обращаюсь с детьми, рот которых буквально закупорен повернутым назад и прижатым к нёбу языком. Не надо им надоедать, они все равно не слышат, поскольку я убеждена, повернутая в обратном направлении позиция языка показывает, что уши тоже повернуты вовнутрь. Ни в коем случае не стоит разговаривать с таким ребенком, проблема в том, чтобы вступать с ним в контакт. Например, когда он заворачивает язык, с ним говорят, подтверждая его идентичность (I-ma-ge), и именно с этого начинается лечение. Язык в положении «U» означает отказ от орального отношения, а также ожидание вступления субъектом в контакт с другим. Если хорошо наблюдать, можно заметить, что все младенцы располагают язык в положении «U», когда хотят, чтобы с ними поговорили. Мне кажется даже, что, когда их язык не находится в положении «U»[5], они, сами того не зная, готовы сказать нам «нет». В таком случае не стоит терять время напрасно, обращаясь к ним. Если ребенок аноректик заворачивает язык назад, истинная речь будет заключаться в том, чтобы говорить ему о том, кто он есть, его поле, образе тела. В этом случае у нас появится возможность выстроить нечто, отталкиваясь от чего он может жить. Вмешиваясь таким образом, вы даете ему идентичность, которую он так и не смог получить от человека, который кормил его, несущую жизнь и поддерживающую желание. Как вы знаете, внезапной смерти новорожденного часто предшествует проглатывание языка, как будто страдания или одиночество заставляли ребенка желать возвращения к внутриутробной жизни. В этом заворачивании языка, равносильном возвращению к внутриутробной жизни, младенцы, похоже, отправляются на поиски образа тела, поскольку именно в матке I-ma-je действительно начинает существовать. Дети, которые очень рано заболели, возвращаются к внутриутробной жизни, чтобы снова найти образ тела – также внутриутробный, – в котором мать или ухаживающий человек становятся плацентой.

Ж.-Д. Назьо:

– В связи с этим ты в своей книге выдвигаешь положение, что образ тела наиболее архаичный – образ, связанный с дыханием. Почему именно дыхательный?

Ф. Дольто:

– Потому что дыхательный образ является самой настоящей пуповиной, которая предоставляяет кислородное обращение. Дыхательный образ – самый архаичный, поскольку воздух, которым мы дышим, – это общая для всех плацента. Как только ребенок рождается, он заменяет внутриутробную жизнь и сосудистые разветвления плаценты на дыхание и бронхо-легочное древо, локализованное не только в грудной клетке, но распространяющееся в атмосферу вплоть до того, чтобы становиться общим для всех нас воздухом, воздухом, которым мы дышим. Дыхательный образ – это наиболее глубокий телесный образ и одно из самых ярких выражений влечений к смерти. Глубокий сон является царством влечений к смерти, воспринимаемых как своего рода вынесение за скобки желания. Как только я засыпаю, я выношу за скобки собственное тело; в то время как мое тело во сне делает то, что хочет, я, в свою очередь, больше ничего не хочу знать о желании и ничего не хочу желать телесно; я даю отдых моему отношению. Таким образом, в глубоком сне дыхательный образ преобладает и становится тем, чем и должен быть в условиях, когда не сдерживается желанием.

Ж.-Д. Назьо:

– И именно это является вегетативной жизнью.

Ф. Дольто:

– Именно это. Дыхание и сердечно-сосудистая система – это сфера базисных образов.

Ж.-Д. Назьо:

– А значит область влечений к смерти?

Ф. Дольто:

– Безусловно. Это место, где влечения к смерти высвобождают состояние умиротворения, то есть область действительно восстанавливающего, вегетативного сна, не нарушаемого желанием, и в котором влечения к смерти могут – безопасно – быть полностью принятыми субъектом. Если мы допускаем такое значение сна, мы начинаем тогда понимать, как важно дать возможность тишине установиться, если пациент неожиданно засыпает. Если пациент неожиданно засыпает, надо уметь быть с ним, полностью находиться в его распоряжении, чтобы иметь возможность почувствовать это умиротворение влечения к смерти. Через сон пациент с вами сращивается; и даже больше, делает на вас плацентарный перенос. В связи с этим я вспоминаю тяжелые случаи эпилепсии, когда вслед за высказыванием, эксплозивным по характеру, почти всегда наступает сон. И к такому сну надо относиться с особым уважением. Если, напротив, засыпает аналитик, сон принадлежит пациенту и об этом ему должно быть сказано. Необходимо сказать пациенту, если вы засыпаете: «Я заснул, что вы об этом думаете?» Конечно, он всегда может ответить: «Это потому, что я вам надоел». «Нет, если бы было так, я бы вам об этом не сказал». Точно так же, если вам случалось внезапно заснуть в присутствии ребенка-шизофреника, постоянно находящегося в плену некой фобической угрозы, то вы видели, как потом оживает ребенок. Когда аналитик находится в сонном состоянии, ребенок на сеансе активизируется и становится кем-то, и наоборот, когда терапевт просыпается, он прекращает действовать. Слова, наиболее подходящие к ситуации: «Ты видишь, мне надо спать; потому что когда ты меня заставляешь засыпать, отдавая мне то, что ты считаешь смертью – но что есть настоящая жизнь, – тогда ты живешь, ты обретаешь право жить». Расшифровать образ тела предполагает соглашаться с другим, действительно находиться в распоряжении пациента вместе со всем, чем мы являемся – бодрствующие или спящие, – в то время как он тут с нами.

Я сейчас не собираюсь указывать вам на основное правило – сообщать пациентам, что они вас усыпляют, потому что во многих случаях сонливость означает проявление сопротивления в слушании или просто-напросто обычную усталость. Но есть засыпания, не имеющие никакого отношения к защите, и они свидетельствуют о принятии влечений к смерти и открытости к ним. В такие моменты, я убеждена, психотики пробуждаются к жизни.

Если я интересуюсь образом тела, который все мы и каждый из нас несет в себе в любой момент существования, будь то пробуждение, покой, активность или сон, то это потому, что скрытые образы, которые у взрослых выявляются в речевом общении, у детей выражаются непосредственно, в рисунках или лепке. Эти вполне определенные, ясно выраженные образы оказались столь ценными, что позволили мне, в свою очередь, помогать взрослым в их анализе. Один из примеров я получила, изучая рисунки детей, страдающих неврозом или соматическим заболеванием. Однажды одна из коллег приносит двадцать рисунков детей, госпитализированных в отделение сердечной хирургии. Мы смотрим рисунки и буквально потрясены, все присутствующие, важностью представлений растительного мира, тончайшим изображением ветвей деревьев. А ведь все госпитализированные дети не были ограничены в тематическом выборе, не находились под влиянием друг друга. Конечно, графические формы, пейзажи, фигуры, получеловеческие и полурастительные, – все это выглядело у разных детей по-разному. Среди рисунков был один, представлявший раздутое тело человека, красного цвета, полностью занимавшее страницу, совершенно непохожий на остальные. И я обратилась к коллеге с вопросом: «Мне бы очень хотелось знать, чем болеет этот ребенок, его рисунок не такой, как все; вы видите?» Она согласилась: «О, да, вы правы. Давайте посмотрим». Спустя восемь дней она вернулась и сказала: «Это потрясающе, вы знаете, ребенок, который нарисовал тот рисунок, был доставлен в больницу по «скорой помощи» из-за водянки яичка; но в хирургии не оказалось места, и его решили устроить в помещении сердечной хирургии». Этот опыт показывает значение различий образа детей с сердечной патологией и образа, порожденного ребенком, имевшим поражение на уровне жизненных сил – яичек, которые в восемь лет представляют неисчерпаемый источник влечения, позыв, побуждающий искать удовольствие.