Елена Поддубская - Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз

• Название: Эх, Малаховка!. Книга 2. Колхоз
• Автор: Елена Поддубская
• Жанр: Русское современное

1981 год. Главные герои первой книги романа уже студенты. Им предстоит отработать полтора месяца на обязательной сельскохозяйственной практике. В неформальной обстановке колхоза, далеко от спортивных объектов и достижений каждый герой романа раскрывается как личность. Анекдотические ситуации самого пребывания в колхозе дополняют колорита в остроту сюжета. Наметившиеся симпатии-антипатии развиваются и углубляются.

---

– Хорош аспирант! – Маша вытаскивала из-под кровати тазик к грязными вещами, сунуть в машинку которые Кранчевский тоже не мог; во-первых, он вспоминал о присутствии на новой даче машинки только заходя в ванную, а потом мысли о ней улетучивались, а во-вторых, пользоваться механизмом не умел и боялся сломать. Маша тут же возместила этот недостаток знаний, не просто засунув грязные вещи в «Вятку», но и объяснив Виктору как пользоваться машиной, а затем поднялась, чтобы все сказанное записать, а памятку повесить прямо там же, в ванной. Но сесть за письменный стол у девушки не получилось: книги, тетради, стружка от отточенных карандашей, какие-то снимки, вырезки из журналов и сами журналы завалили письменную поверхность так, что Маша принялась за уборку отсюда.

– Какой порядок на столе, такой порядок в голове. Вот доберусь я до тебя в следующий раз, – предупреждала она и скорее всего сегодня и выполнила бы данное обещание, перед которым Кранчевский заранее благоговел – так хотелось, чтобы до него уже наконец-то добрались бы! Целый август Виктор прожил на старой даче в одиночку: Маша с родителями уезжала к какой-то старой тётке куда-то в глушь страны, ближе к Уралу, вернулась оттуда всего десять дней назад и сразу же набросилась на жениха с критикой за беспорядок.

Потягивая кофе Кранчевский смотрел на Машу, полезшую в холодильник за колбасой, и пространственно улыбался. Перед необходимостью работать на кафедре, возникала альтернатива побыть с невестой до обеда. Аспирант сидел и туго думал как поступить.

В девять сорок зазвонил телефон и Лариса пошла ответить, предполагая, что это отец. Иван Борисович, а это действительно был он, поторопил дочь с возвращением, напомнив, что девушка должна быть на занятиях в институте к обеду. Лариса перешла на третий курс факультета экономики промышленности Плехановского института народного хозяйства. Программа обучения была сложная, никакие срывы в сессиях не допускались, и Королёва знала это. Её отец мог понять многое: отсутствие у Ларисы подруг, нежелание учиться водить машину, неумение готовить, странную привязанность к дачным посадкам, над которыми дочь буквально корпела, приезжая в Малаховку, и обновление которых тщательно обсуждала с нанятым садовником, романы с мужчинами старше её и прочее, но только не поверхностное отношение к учёбе, которую Королёв считал основным жизненным фундаментом. Разговоры отца и дочери о финансовой независимости в жизни любого человека происходили часто и носили унисонный характер. Положение советской женщины, в послевоенные годы пребывающей часто в статусе домохозяйки и воспитательницы детей, в последние два десятилетия поменялось. Жизнь всё чаще требовала от представительниц слабого пола хорошего образования. У Ларисы было всё, чтобы хорошо учиться: смекалка, живой и аналитической ум, любовь к цифрам, школа с математическим уклоном, одна из самых сильных, в которой преподавали выпускники знаменитых институтов, а главное – желание поступить в Плехановский. С дипломом одного из самых престижных ВУЗов страны, Лариса Королёва могла спокойно рассчитывать в будущем на хорошую работу, чтобы помогать мужу содержать семью. Институт готовил компетентные кадры, готовые встать во главе любого крупного предприятия. Руководить, крутить теми самыми шариками, что составляют основу любого производственного процесса, стать значимым человеком, без которого не принимается ни одно решение – таковой была мечта Ларисы Королёвой. Вопреки думам сокурсниц об удачном браке, как залоге успеха на всю жизнь, Лариса хотела бы выйти замуж так, чтобы составить будущему супругу достойную конкуренцию, пополам поделив домашние обязанности. Да и категория безграмотной женушки на содержании хорошо зарабатывающего мужа перестала быть престижной и, как таковая, изживала себя.

На кухню Лариса снова зашла уже собравшись в дорогу. «Не голодный» Шумкин, у которого Виктор буквально вырвал из рук огрызок батона для бутерброда себе, бестолково водил ложкой в стакане с чаем, размешивая сахар. Аспирант допивал кофе, Маша резала ему несколько ломтиков докторской, укладывая их на блюдце и с опаской поглядывая на Шумкина. Лариса принявшись прощаться, подошла к Кранчевскому.

– Витя, я вчера ещё хотела тебе отдать вот это, – девушка протянула на пухлой ладошке кусок джинсовой ткани с пуговичкой на ней, – Передай это, пожалуйста, Володе, когда вернётся. Пуговица – вещь всегда полезная.

Виктор взял образок, медленно прочёл на пуговице выгравированную надпись «Монтана», сначала не отреагировал, просто кивнул. Но когда Лариса уже ушла, пообещав время от времени звонить на дачу и справляться как там дела у «колхозников», он уставился сначала на пуговицу, потом на Машу.

– Что ты так на меня смотришь? Что-то не так? – Маша на всякий случай утёрла рот, думая, что причиной пристального взгляда является её внешность. Но Виктор медленно покачал головой:

– Интересно, откуда у Ларисы пуговица от новых джинсов Стальнова?

Шумкин на вопрос прекратил размешивать чай, рассеянно пожал плечами, совершенно не понимая о чём речь, и потянулся-таки к колбасе, уложенной на блюдце. Этого никто не заметил. Маша взяла из рук жениха пуговицу, прочла:

– Монтана. Американская фирма, – уточнила она. Кранчевский смотрел всё также растерянно:

– Понятно, что не советская. Вот только как эта пуговица попала к Ларисе, если джинсы Вовке купили родители? Во всяком случае, он нам так сказал.

Возвращая пуговицу, Маша подозрительно усмехнулась, тут же обнаружила недостачу на столе колбасы, отняла от Шумкина блюдце, поставила его перед женихом и, дождавшись, пока Виктор примется за докторскую, принялась собирать со стола грязную посуду. Виктор наморщил лоб, встал и принялся медленно ходить по кухне, то сжимая пуговицу в руке и глядя на пейзаж за окном, то разжимая руку и снова и снова разглядывая кусок металла с гравировкой. На ходу он жевал бутерброд. Маша мыла посуду и осматривала ребят через плечо. Наконец, задумчивость Виктора и заторможенность Шумкина, покончившего с колбасой и перешедшего на сгущёнку, опрометчиво выставленную для кофе, куда первокурсник окунал ложку основательно и почти грубо, тяжело зачерпывал ею сладость и полную нёс ко рту, вывели девушку из себя:

– А не кажется ли вам, ребята, что вас обоих уже давно ждут в институте?

Вопрос прервал состояние неработоспособности. Оба парня резко кивнули и пошли по комнатам; им действительно уже давно пора было уходить. Но если Шумкин, только теперь осознавая, что опаздывает, заторопился, забегал по комнате, вынося рюкзак и сумку с вещами к выходу, то Кранчевский наоборот медлил, то и дело поглядывая на степень готовности товарища покинуть дачу. Перед расставанием с Машей Виктору очень хотелось наконец-то побыть с невестой наедине. С усмешкой поглядывая на делано озабоченный вид Виктора при сборе на кафедру, Маша прекрасно понимала почему он отказался пойти с новым жильцом вместе до института, кивнув на туалетную комнату и сославшись на необходимость «посидеть-подумать».

20

Поле было разделённо пополам грядами в четыреста метров длиной и с дорожкой между ними для прохода трактора. Грядки с картофелем шли одна за другой бесконечной чередой, как волны в океане. Поле показалось студентам, вышедшими на первый день трудового десанта, неприглядным и ещё более бескрайним, чем накануне, в день приезда. Только теперь, зрительно измерив длину грядок, студенты мысленно вернулись к озвученным уже планам по срокам работ. Впервые многим они показались нереальными.

– Да уж, тут и помрём, – вяло предположил Кириллов, подталкиваемый Кирьяновым, снимая очки и вытирая их стёкла о ткань спортивных штанов. Как и у друга, штаны были заправлены в высокие резиновые сапоги, сверху тренировочной олимпийки надеты куртки-ветровки, на головах – одинаковые вязаные шапки. Кирьянов защурился на солнце, выглянувшем сквозь массу тяжёлых туч:

– Не умрёшь, Толян, никуда не денешься. Никто пока ещё не умер. Держи лучше своё ведро покрепче, да ворот куртки затяни; дует, – старший Толик протянул ведро, огляделся, вздохнул, но не безнадёжно, как друг до этого, а словно настраиваясь на долгую дистанцию, и первым из группы остановившихся на краю поля, шагнул на землю. Сапоги тут же заскользили по мокрой грязи, пока ещё не жидкой, имеющей основанием твёрдую сушь летней пашни, но уже надёжно прилипающей к обуви.

– Первый пошёл! – скомандовал весело Николай Николаевич Русанов и, подмигнув девушкам, двинулся следом за Кирьяновым.

– Второй пошёл! – скопировал преподавателя по анатомии Павел Константинович Лысков, который избрал Русанова в напарники. Сделав отмашку рукой, как флажком на старте, Лысков шагнул на поле. Вслед за ними двинулись все, разбившись на пары. Так было легче собирать с земли картошку, выкорчеванную на поверхность плугом трактора: один шёл по левому краю грядки, второй по правому. Только Гену Савченко никто не захотел взять с собой и, так как он всё время вертелся около Цыганок и Маршал, его прикрепили к девушкам третьим.