Михаил Павлик - Террористический акт, захват заложника, бандитизм

• Название: Террористический акт, захват заложника, бандитизм
• Автор: Михаил Павлик
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-94201-619-7

В работе исследуются теоретические и практические вопросы квалификации таких преступлений, как террористический акт, захват заложника, бандитизм, их место среди преступлений против общественной безопасности, а также проблемы разграничения со смежными составами преступлений. Особое внимание уделяется соотношению и соответствию международных правовых актов, направленных на борьбу с рассматриваемыми преступлениями, и национального законодательства.

Для преподавателей, аспирантов и студентов юридических вузов, а также работников правоохранительных органов.

---

В Уголовном кодексе РСФСР 1922 г. (в гл. I «Государственные преступления») уголовная ответственность за бандитизм – «организацию и участие в бандах (вооруженных шайках) и организуемых бандами разбойных нападениях и ограблениях, налетах на советские и частные учреждения и отдельных граждан, остановки поездов и разрушения железнодорожных путей, безразлично, сопровождались ли эти нападения убийствами и ограблениями или не сопровождались», – предусматривалась в ст. 76. Данное преступление каралось высшей мерой наказания и конфискацией всего имущества, с допущением по смягчающим обстоятельствам понижения наказания до лишения свободы на срок не ниже трех лет со строгой изоляцией и конфискацией имущества. Теми же наказаниями (с допущением понижения наказания до лишения свободы на срок не ниже двух лет со строгой изоляцией и конфискацией имущества) карались «пособничество бандам и укрывательство банд и отдельных их участников, а равно сокрытие добытого и следов преступления»[148].

Аналогично была сформулирована ст. 594, предусматривающая ответственность за бандитизм, в Уголовном кодексе 1926 г., вступившем в действие с 1 января 1927 г.[149] Однако в этом же году было принято и утверждено Постановлением ЦИК СССР от 25 февраля 1927 г. Положение о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для СССР опасных преступлениях против порядка управления). В ст. 17 Положения бандитизм определялся как «организация вооруженных банд и участие в них и в организуемых ими нападениях на советские и частные учреждения или отдельных граждан, остановка поездов и разрушение железнодорожных путей и иных средств сообщения и связи»[150]. Законодатель исключил термин «шайка», который с этого момента использовался в юридической терминологии в качестве квалифицирующего признака иных преступлений[151]. Новая редакция нормы об ответственности за бандитизм, соответствующая ст. 17 Положения, была введена в Уголовный кодекс (ст. 593)[152]. Существенным нарушением принципа законности в законодательстве первых десятилетий Советской власти являлось применение аналогии и расширительного толкования уголовно-правовых норм, причем такая судебная практика санкционировалась высшими судебными органами. В частности, в разъяснении по делу Чупятова, совершившего ограбление почты совместно с другим, скрывшимся от суда лицом «по предварительному с ним уговору», Президиум Верховного Суда РСФСР указал, что участие в этом преступлении двух лиц достаточно для признания наличия банды в смысле, указанном в ст. 593 УК РСФСР 1926 г. (протокол № 5 от 7 марта 1927 г.)[153]. В другом разъяснении Президиум Верховного Суда РСФСР рекомендовал квалифицировать по аналогии со ст. 593 УК со всеми вытекающими последствиями в отношении репрессии «кражи личного домашнего имущества у находящихся на полевых работах колхозников, совершаемые организованными группами или классово враждебными элементами» (протокол № 43 от 4 августа 1933 г.)[154]. В постановлении № 45 Пленума Верховного Суда СССР 1933 г. рекомендовалось квалифицировать «случаи самосуда (самочинных действий, направленных против действительных или мнимых преступников и совершаемых лицами, не уполномоченными непосредственно принимать те или иные меры воздействия), когда он носит особо издевательский характер и по специальной принадлежности участников является классовой вылазкой или актом мести со стороны классовых врагов, хотя бы он был учинен не группой, а отдельными лицами» по аналогии, как бандитизм по ст. 593 УК РСФСР и соответствующим статьям уголовных кодексов других союзных республик[155]. На практике даже имели место случаи, когда как бандитизм квалифицировалось изнасилование, совершенное большим количеством вооруженных преступников (чубаровское дело в Ленинграде)[156]. Как отмечал А. А. Пионтковский, вышеприведенные указания Верховного Суда РСФСР (СССР) были обусловлены стремлением усилить наказуемость особо тяжких преступлений, которые в тот период наказывались недостаточно сурово[157]. Аналогия и расширительное толкование некоторых уголовно-правовых норм применялись и при квалификации других представляющих повышенную общественную опасность деяний[158]. Так, в постановлении Президиума Верховного Суда РСФСР от 17 марта 1935 г. (протокол № 14) было указано: «Суды должны… усилить репрессию против хулиганов, применяя к злостным хулиганам лишение свободы. Как бандиты должны караться те особо опасные хулиганы, которые совершают хотя бы одиночные нападения, но связанные с убийством или вооруженным сопротивлением органам власти (насилия, ранения и т. п.), с квалификацией этих преступлений по ст. 16 и 592 (массовые беспорядки) УК»[159].

Трактовка бандитизма в 20–30-е гг. как «одной из острых форм политической борьбы свергнутых господствующих классов» позволяла называть его политическим и даже «кулацким»[160]. Л. Венгеров среди особенностей политического бандитизма выделял «крупный людской состав банд, их массовое беспощадное кровавое действие, процветание именно в земледельческих областях Союза»[161]. Другой разновидностью бандитизма являлся так называемый «городской» бандитизм, для которого было характерно «отсутствие в нем каких-либо политических лозунгов и окраски»[162]. Но, как показывает анализ литературы, посвященной характеристике данного преступления, «городской» бандитизм – «язва, разлагающая устои нормальной жизни»[163] – практически отождествлялся с грабежами (налетами). Так, А. Учеватов в 1925 г. писал: «Среди преступлений имущественной группы исключительного внимания заслуживают грабежи или, как их принято называть, бандитизм. Не поддающийся окончательному искоренению, он тем самым как бы стал каким-то бытовым явлением»[164]. Тем не менее, к середине 30-х гг. все проявления организованной преступности, в том числе и бандитизма, были в значительной мере подавлены. Как отмечал в своем докладе в судебной секции Института судебной политики 14 апреля 1936 г. В. П. Антонов-Саратовский, «Бандитизм вымирает… и юридическим последствием этого вымирания должна явиться ликвидация существующих в уголовных кодексах статей о бандитизме, разбое, грабеже и установление статьи о воровстве, в которой воровство, соединенное с убийством, пыткой, тяжкими насилиями, должно быть выделено в особую часть. Что же касается другой ветви бывшего бандитизма, то эти преступления ныне квалифицируются как измена родине или теракт»[165].

В военные и послевоенные годы практика применения статьи об ответственности за бандитизм вновь была расширена. В частности, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР № 1/4/У от 8 января 1942 г. по аналогии предлагалось квалифицировать по ст. 593 УК РСФСР и соответствующим статьям УК других союзных республик кражи личного имущества граждан, совершенные во время воздушного налета врага, при оставлении населенного пункта в связи с появлением или приближением врага, эвакуированных граждан в пути или прежнем месте жительства, «когда подобные кражи совершены группой лиц либо совершены неоднократно или лицами, ранее судившимися за хищения, а также при иных особо отягчающих обстоятельствах»[166]. Говоря об этой весьма сомнительной позиции Пленума, многие видные ученые того времени, тем не менее, признавали необходимость применения в уголовном праве аналогии. Профессор Н. Д. Дурманов, соглашаясь с указанным разъяснением, назвал его «вполне правильным, учтя особое качество злостных видов таких краж»[167]. «Аналогия в советском… уголовном праве, – отмечал он, – предполагает, что в уголовном законе караемое деяние предусмотрено в его общих родовых чертах», и ее применение «было вызвано невозможностью заранее прямо предусмотреть все преступные деяния, в частности, и такие, которые могут появиться в будущем»[168]. О необходимости квалификации таких краж с использованием обстановки военного времени по аналогии с бандитизмом по ст. 593 УК РСФСР писал в 1942 г. и профессор М. М. Исаев[169].

На Пленуме Верховного Суда СССР 20–25 октября 1959 г. при рассмотрении судебной практики по делам о бандитизме было специально отмечено, что в случае совершения во время бандитского нападения убийства, изнасилования, грабежа содеянное должно квалифицироваться только как бандитизм, без ссылки на соответствующие статьи, предусматривающие ответственность за преступления против личности и собственности, поскольку объективная сторона бандитизма охватывает, в частности, и совершение подобных преступлений.

Характерными признаками бандитизма 20–60-х гг. являлась глубокая законспирированность банд, состоящих из лиц с насильственной ориентацией личности, имеющих преступный опыт и судимости. Набор новых участников производили скрытно, из числа знакомых со схожими интересами и морально-волевыми качествами.

На вооружении банд, как правило, состояли обрезы охотничьих ружей, кустарно изготовленные пистолеты под малокалиберный патрон, различные образцы холодного оружия (следует иметь в виду, что преступные группы, полностью отвечающие квалификационным признакам банды, но использующие в своей деятельности средства поражения, не относящиеся к категории оружия в криминалистическом смысле, – опасные бритвы, топоры, молотки, шила и т. д., бандами не считались, что само по себе сужало сферу применения уголовного закона и ослабляло борьбу с данным видом посягательств). Преступная деятельность таких банд имела своей кульминацией конкретное нападение на государственные объекты или граждан.