Валентин Пронин - Конец «Золотой лилии»

• Название: Конец «Золотой лилии»
• Автор: Валентин Пронин
• Жанр: Детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9533-4961-1, 978-5-4444-7922-3

Бывший сотрудник одного из столичных НИИ, выйдя на «досрочную» пенсию, однажды обнаруживает, что его верная и скромная жена занимается самыми непотребными делами – прелюбодействует, да еще музицирует в лесбийском клубе «Золотая лилия». Не вынеся такого позора, пенсионер кончает жизнь самоубийством. Но когда местные сыщики взялись расследовать это дело, то неожиданно столкнулись с серьезным сопротивлением и даже прессингом со стороны ряда влиятельных чиновников. А после странной гибели вдовы пенсионера дело приняло и вовсе непредсказуемый оборот…

---

– Найдется. Но предоплаты не делаю.

– Тогда начнем. Сявку и гадюку Жорку Ботяну ты оформил на тот свет, Всеволод Васильевич. Случайно, не спорю. Так получилось, как говорят на зоне бывалые люди. Тебе за это ничего не грозит, ты прав. Я вообще не из-за этого обратился. Жорку на тебя навел тоже гад не из последних, бывший охранник, стукач и паскуда Генка Хлупин. Ты про это знаешь?

– Догадывался. И милиция, по-моему, тоже имеет сходное мнение. Я с Хлупиным еще разберусь. Время жду подходящее.

Слепаков скрипнул челюстями (зубы у него почти все были еще свои) и показал зачем-то собеседнику жилистый кулак.

– Одобряю, – подхватил незнакомец. – Я всегда за справедливость. Ну вот, теперь главное. То, про что ты не догадываешься. Ты только спокойно, не свирепствуй. Ты, понятно, мужик своенравный, гордый, тебе обидно будет. Поэтому ты на меня собак не спускай. Мне велено объявить самую суть, а подробности тебе в другом месте откроют. Идет?

– Хорошо. – Слепаков брезгливо отсчитал деньги.

– Надо бы еще десяточку. Так сказать, на лакировку пивком. Преогромное спасибо, самый раз. Эх, такому человеку настроение портить… А ничего не поделаешь, уговор дороже денег.

– Слушаю, – холодно произнес Слепаков, ожидая какой-нибудь мелкой пакостной подробности.

Небритый осведомитель дрожащими руками убрал мятые десятки.

– Так вот, Всеволод Василич. Хлупин не только навел на тебя молдаванина, а потом настучал в милицию. Он еще твою… Как бы выразиться полегче… Хлупин с твоей супругой любовную связь имеет. Это точно и сомнению не подлежит.

Слепаков не поверил ушам. Он побелел, растопырил пальцы, словно хотел закогтить информатора, как хищник жертву.

– Ах ты, поганая сво…

– Всё, всё! Дальше я умолкаю. Подробности у Кульковой.

– У какой Кульковой?! – взвился Слепаков, словно потеряв разум и совершая почти прыжок барса на пятящегося незнакомца.

Тот ловко увернулся и отбежал шагов на пять в сторону.

– У вашей дежурной по подъезду, Антонины Игнатьевны. Всех благ, желаю удачи.

И человек исчез, будто его и не было.

Слепаков вспомнил, что у висломордой, хитрой, с нарочито деревенским говорком консьержки Тони фамилия Кулькова. Не веря, конечно, ни единому паскудному слову, очерняющему Зинаиду Гавриловну, он все-таки направился к своему подъезду, погруженный в тяжелые предчувствия. Там, черт бы ее, проклятую, взял, должна по роду своих обязанностей находиться Тоня. Слепаков шел медленно, как будто ноги налились свинцом или сделались из какого-нибудь мореного дуба. Едва сдерживаясь, приблизился к консьержке.

Она совершенно безмятежно сидела со своим черным котом на скамейке прямо напротив подъезда. Наблюдала за входящими и выходящими с дегенератской прилежностью, для пущей важности голову поворачивала вслед каждому, лицемерка. Кот, высвободившийся на этот раз из старушечьих объятий, сидел рядом и довольно нагло рассматривал приближавшегося мужчину.

– Здрасьте, Всеволод Василич, – с ласковым подпевом сказала Тоня.

Слепаков подошел и расширенными от невысказанной ярости глазами смотрел на консьержку и кота. Тоня и кот с нескрываемым интересом таращились на Слепакова.

– Хмыря ко мне подсылала? – спросил он севшим в хрипоту голосом.

– Какого хмыря, Всеволод Василич?

– Вонючего. По поводу Зины.

– А, Гришку-то… Да, намекнула ему, потому как сама приступить к вам стеснялась.

– Я вот сейчас не постесняюсь, возьму тебя за глотку и тресну башкой об столб. Тебе кто давал право похабные сплетни про мою жену распространять, а?

Тоня схватила черного кота, отчего он противно вякнул. Мутные консьержкины зрачки стали пронзительными.

– Давно уж хотела я вас в известность поставить о вашей жене-музыканьщице. Но жалела. Ах, думаю, такой из себя человек солидный и на тебе… Обманывают и такого.

– Ты не финти, Кулькова. Если врешь, я тебя оттаскаю, как мешок с… помоями. И в суд на тебя подам!

– Ну, насчет суда-то вы, Всеволод Василич, не очень грозите. У вас перед милицией у самого рыло-то в пуху. И дело ваше у следователя еще не кончилося. А пойдемте-ка лучше ко мне. Я вам кой-чего покажу. Я выше вас на этаж проживаю, на тринадцатом. Старик мой гдей-то в шашки на скверах играет, дурак слеподырый, так что вы не бойтеся.

– Я ничего и никого не боюсь, – заявил Слепаков, почему-то впадая в уныние и начиная заранее верить позорной сплетне. – Мне терять нечего.

– Уж это точно, – подтвердила дежурная по подъезду.

Квартира Кульковой находилась с другого края лестничной площадки. Тоня открыла дверь, впустила Слепакова. Кот залез к ней на плечо и уселся поудобней, будто тоже готовился к обещанному зрелищу.

– Пройдите-ка, Всеволод Василич, гляньте-ка… – Хозяйка пригласила пенсионера на кухню.

«Мебелишка дрянная, и вообще грязнота везде какая-то: закопчено или будто салом измазано – и потолок, и стены, и пол… Деревенская бабка, а иконок ни одной нет, хотя сейчас все – от профессоров до бизнесменов и депутатов – иконостасы у себя понавешали…» – размышлял Слепаков, готовясь к изобличению своей Зины и сдерживая волнение. Подошли к окну. Тоня указала Слепакову вниз, наискось.

– Видите комнату Хлупина? Вон она. Занавесок на окошке нету, сбоку тряпье серое висит. Видите?

– Ну, вижу. Полкомнаты вижу, дальше потемки.

– А нам все и не надо.

– Говори, что знаешь. Дело-то было когда? Месяца небось два назад, а может, побольше…

– Месяца, наверно, три, ага. Решила я спуститься не на лифте, а по лестнице. Мало ли? Кошка чужая пролезла, гадит, вонь разводит. Пацанье водку пьет не на своей территории, есть такие… От свово подъезду в наш норовят. По стенкам хулюганють слова всякие, рисунки на иностранном тоже. Может, бомж-ханыга ухитрился проскочить. Ну, спускаюсь тихонько – и слышу на одиннадцатом этаже голоса. Он грит: «Заходи, никого нет». А она: «Вдруг заметят?» А он: «Никто не узнает никогда. Заходи, Зин, я соскучился». И дверь-то щёлк! Я, конечно, хлупинский голос сразу узнала. А потом и про вашу жену догадалася. Взбегаю к себе и, понятно, на кухню. Глянула вниз, к Хлупину: как на ладони. Стоят голубки, жмутся. Потом она отошла, потом снова явилась уже раздетая, а он в трусах. Ну, и пошли туды, в угол. От меня всего, конечно, не различишь. А всего и не надо – так ясно. Долго я стояла, аж ноги сомлели. Минут через сорок только и разошлись.

Слепаков слушал с мертвым лицом, губы у него побелели.

– Нашла, – прохрипел он, кашляя, чтобы восстановить способность произносить слова. – Ни кожи ни рожи… Маленький, худущий, драный какой-то… Разве такое бывает?

– Не скажи, Всеволод Василич, – неожиданно переходя на «ты» и очень доверительным тоном возразила, вернее, разъяснила консьержка. – Бабы нынешние капризны, чего им надо – сами не знают. Одной – чтоб высокий был, антиресный, видный, другой – чтоб богатый только. А третьей, главное, секс подавай. Такие вот, вроде Хлупина, шпунявые, костлявые и невидные, да зато, видать, в корень растут…

Слепакову стало стыдно, оскорбительно, гнусно. И стыдно не за себя, а за Зинаиду Гавриловну, миловидную, добродушную, культурную, опрятную, ухоженную. Такую милую, надежную, верную (в чем раньше не сомневался) свою жену.

– Если узнаю, что ты наврала, Кулькова, – твердым голосом отчеканил Слепаков, – уничтожу. В прямом смысле, так и знай.

Он засмеялся резким, нездоровым смехом. И сам как-то хищно заиграл всем телом, разминая суставы.

– А я тебе театр создам, – не пугаясь нисколько и глядя дерзко, сказала Тоня. – Гляди: дом напротив, третий подъезд. Там моя подруга живет. Днем ее не бывает. Возьму ключи заранее, отдам тебе. Бинокли-то какой-нибудь нету? Есть? Пойдешь сам смотреть.

– Когда? – Слепаков страдал, как животное, которое нарочно травят, над которым издеваются. Что-то леденящее, непонятное просыпалось в нем.

Дальше они договаривались коротко, по-деловому.

– Скажешь жене, что пошел на работу, в свою… инспек…

– Инструктировать.

– Сообщишь мене. Я дам ключи от квартиры напротив. Биноклю не забудь, потом впечатления расскажешь. – Она засмеялась, не скрывая злобного торжества. – А то, ишь, понимают о себе: инструкторы, музыканты-оркестранты. На самом-то деле глянешь: та же шваль.

Расстроенный Слепаков ухватил все-таки исстрадавшимся слухом изменение в речевом строе консьержки Антонины Игнатьевны Кульковой. Будто заговорил кто-то другой – уверенный и надменный. Он тоже постарался изобразить спокойствие – и для нее, и для себя тоже. «Да что случилось? Тоже мне, трагедия! Не я первый, не я последний, ха-ха!»

Слепаков сказал:

– До встречи, Кулькова. Жди.

Выйдя на улицу, немедленно решил повидать жену. Он знал: у нее сегодня салон. Сел на трамвай, проехал с четверть часа и еще полквартала прошлепал по мокрому скользкому тротуару. Вошел в просторный, выложенный по стенам смальтой подъезд. Там сразу охранник – в элегантной форме с золотым аксельбантом, молодой, гладко зализанный на прямой пробор брюнет, фигура боксера-средневеса.