Владимир Владыкин - Пущенные по миру

• Название: Пущенные по миру
• Автор: Владимир Владыкин
• Жанр: Историческая проза

Исторический роман В. А. Владыкина «Пущенные по миру» в двух книгах: в первой – «Разорённые» – о трагических последствиях коллективизации в 20—30-е годы прошлого века. Во второй – «В чужом краю» – автор показывает голод и борьбу за выживание. И как партийные и советские чиновники ради карьеры шли на предательство и подлость, как беженцы от голода и репрессий в голой степи строили посёлок. Произведение основано на реальных событиях и написано народным языком в лучших реалистических традициях.

---

– Ага, вот теперь ясно: ты на стороне классовых врагов, они и льют кровь! – вскричал Бедин, вскочив с лавки, и тут же сел. – Погоди, овчарню заведём, всех твоих овечек в колхоз, а сам катись ко всем чертям!

– Нешто ты удумал меня голым пустить по миру? – моргал ресницами Егор с таким растерянным видом, что уже трудно было усомниться в недобрых намерениях Бедина. – Почему же ты видишь во мне палача, а в себе не видишь?

– А нам мироеды не нужны. Тогда узнаешь, что я из себя представляю, – ехидно, с издевкой протянул власть предержащий.

– Дак я воевал на стороне красных, это все знают во всяком другом исполкоме, а то бы я с тобой не балакал.

– Ах ты, мать твою! По-твоему, мы, красные, кровожадные? Да тебя, голубчик, надо поставить к стенке и в распыл, как прихлебателя контры!

– Дак нешто я назвал тебя кровожадным? Это ты здря, я только изрёк, против кого воевал… А нешто красные и белые стреляли понарошку в воздух? Уж кровищи пролито много. Нешто сейчас можно разобраться: кто на кого первый направил пушки?..

– Белые только и нацеливали пушки против молодой республики. Ты это, вражина, не темни! Что же, по-твоему, надо было выжидать, чтобы они нас перебили? Мы тебе сей момент установим истину, кто ты есть! – выгнув яростно шею и снова привставая, проговорил Бедин. И вдруг посмотрел в сторону. Егор перевёл взгляд туда и, к своему изумлению, только сейчас увидел в тени угла сидевшего приезжего из района, который тут же встал, оправил гимнастёрку под ременной портупеей с прилаженной к ней кобурой, из которой выглядывала закругленная чёрная рукоять нагана. Сейчас Егору показалось, что незнакомец вошёл словно через стену, и не без испуга рассматривал военного.

– Да, пожалуй, теперь ясно, что он за птица! Вражина, одно ему слово, к тому же хитрый, гад, сразу видно, куда гнёт… – проговорил тот.

– Какой же я вражина и куда гну? – резко, с отчаянием заговорил Егор. – Против советской власти не выступал, а что касаемо теперешнего момента, так я встал на свой путь помощи советской власти и буду ей завсегда помогать трудовым потом и мозолями.

– «Свой путь», говоришь? Это какой такой свой? – спросил районный гость, пройдясь перед Егором этаким щёголем с начищенными до блеска сапогами. Егор даже успел при этом подумать, на какой парад он так их надраил?

– Поставлять на рынок своё ремесло, – простодушно ответил он.

– Это, надо полагать, поставлять контру? Да ты истый нэповский недобиток! Вот где они окопались! – обернулся районный гость к Бедину, верно указавшему на вражеского элемента, а там, может, тот и заговор вынашивал.

– Перерожденцев и без тебя хватает, Егор, – подтвердил Бедин жёстким тоном.

– Да постойте, товарищи, здесь надобно разобраться. Да какой из меня враг, – после паузы, в лёгкой растерянной оторопи, он улыбнулся. – Если так, я вам отдам всю скотину, мне ничего не нужно. А овец, кажись, разрешено… и в колхоз запишусь, – обещал он запальчивым тоном.

– А чего же ты раньше обманывал советскую власть?

– Дак весной говорили, что хозяйство сдавать и в колхоз записываться по желанию. Я и не торопился, а потом вышла статья товарища Сталина… Вот она при мне. – Егор было хотел вынуть из бокового кармана потертую от долгого ношения газету.

– О ней мы и без тебя знаем. Ты же хотел советской власти помогать, а сам повёл, как затаившийся кулак, – говорил Бедин, пытавшийся выслужиться перед районным начальством и показать сейчас, как он обламывает и разоблачает прижимистых крестьян. Бедин не знал, что тогдашний уполномоченный Снегов, а ныне секретарь райкома, тоже был заинтересован подавать отчётность в область о проведении сплошной коллективизации, дабы как можно больше крестьянских дворов вступили в колхоз и как можно меньше было колеблющихся, и к этому он призывал Бедина.

– А вот на статью ссылаться нехорошо, – тихо и спокойно произнёс человек в портупее. – Товарищ Сталин показал пример выдержки, сознательности и призывал к этому вас. А вы повели подло, подрываете доверие товарища Сталина, – продолжал тот нарочито, дабы подействовать на совесть Егора, который уловил в словах его явный обман. Он кивал, поглядывал колючим взглядом на своих притеснителей. И когда Егор заверил, что готов исполнить всё, что услышал, его отпустили домой.

– И что мне, долго ли ещё терпеть его? – спросил Бедин у районного гостя, который и приехал по его просьбе.

– Ничего, найдётся ещё один предлог – увезём, – заверил тот и стал собираться в дорогу…

* * *

Окончания этого разговора Егор, разумеется, не слышал. Ему казалось, что как раз статья Сталина хорошо ему послужила, кажется, от него теперь надолго отстали. Но, правда, недвусмысленно намекнули, что простят за все крамольные высказывания только при условии, если сдаст в колхоз последнюю лошадь с жеребёнком и даже корову. И он скрепя сердце велел жене отвести, кроме овец, всю животину. Сам же он не мог, и пока Настя отводила, Егор пил самогон и плакал. Дочери выглядывали из своей горницы и тревожно смотрели на отца…

Вскоре Егор понял, что без коня ему стало очень трудно, и только через месяц на вырученные от проданных полушубков деньги купил у цыган коня, дабы наезжать по своим торговым делам в город. Когда Бедин узнал, что Егор не унимается, решил сломить его повышенным налогом…

С Епифаном, как известно, он рассорился по той причине, что ещё во время первой сдачи скотины в колхоз брат его крупно подвёл. Но спустя время одумался, что допустил промашку. Хотя Епифан уже стал забывать обиду. Егор начал лестью снова приближать брата, и он было клюнул, а когда догадался, для чего тот торил к нему новую стёжку, его охватил страх и он снова отдалился от брата. А своей жене строго-настрого запретил появляться на его половине.

– А то я сама не знаю, – огрызнулась Софья и продолжала: – Егора намедни в сельсовет вызывали, чует моё сердце, не добром это кончится, – закончила она.

– Это что же, он табе сам об сём говорил? – Епифан строго взглянул на жену.

– Настя мне шепнула, и больше мне ничего не напоминай.

– А ты и с его жаной, чтоб совсем не зналась. А то семейство братца и сабя, и нас под монастырь подведёт.

– Настя уже всю скотину отвела в колхоз, овец он не отдал.

– Жаден больно братан и упрям как баран. А ты ступай, управляйся.

Софья не ответила, Епифан уехал на свой лесной кордон со смутными предчувствиями, поскольку его сердце всегда карябала скрытность жены, ведь частенько она всё равно норовила поступать по-своему. И во взгляде её таилось что-то настороженное, будто он давно уже не мил ей и в душе занял место другой. А когда верхом на коне приезжал домой с дежурства, он ставил его в стойло, подзывал сына и хитро выспрашивал, ходила ли мамка к дяде Егору? Но сын растерянно пожимал плечами, Епифану казалось, что жена предупредила сына, и тогда выходил из себя. Но на грубое обхождение отца мальчуган подавно упорно отмалчивался, и потому от него невозможно было добиться слова. Если Софья слышала, как он приставал к нему, она стыдила мужа:

– Чего ребёнка терзаешь, он и так уже тебя боится! Неверующему Фоме одна глупость на уме, совсем стыд потерял…

– Я тебе потеряю, зануда! – и махал зажатым в руке кнутовищем, потом его отбрасывал в угол сеней и уходил к заготовленному на новую избу лесу, стесывать с брёвен кожуру. Епифан долго не мог думать об одном и том же, и тем более, если осаждали тяжёлые думы; он легко освобождался от них и втягивался в свои повседневные домашние дела, а тут как раз приспевала пора строиться…

И через два месяца, отказавшись напрочь от помощи брата, приступил рубить себе новую избу, взяв подсоблять братьев Софьи…

С того времени Егор почувствовал себя в изоляции и от брата, и одновременно от власти. Хотя последняя (в лице Антипа Бедина) досаждала всё больше и больше, так что он стал невольно подозревать, не напевает ли Епифан Антипу о нём вредное?

Словом, над Егором всё заметней сгущались зловещие тучи, которым он придавал мало значения только потому, что безоглядно верил: от него не исходит никакого вреда, какой ему упорно приписывает Бедин. И Егор надеялся, что когда-нибудь эти тучи пройдут, не задев его головы, и тогда для него наступит ясный день…

В селе к Егору относились люди по-разному: из числа середняков, которые его уважали, многие обращались к нему с просьбой сшить им тулуп или полушубок. А те, кто был победнее, смотрели на него, как на совершенно чуждый им элемент. Ведь Егор до сих пор не состоял в колхозе, в то время как им деваться было некуда, жили всегда простенько, о богатстве не мечтали и потому с легкостью приняли колхозный строй. Отец Егора Влас Епифанович тоже был не шибко хозяйственный и оттого в старые времена Мартунины жили бедно. Но то, с какой ретивостью Егор вдруг повел хозяйство, все удивлялись: не с их умом такой размах, каким истинно заразился Егор. У молодого мужика энергии через край, потому у него всё ладится и всего полно, живёт, как истинный кулак. Одним словом, плохо ли, хорошо ли селяне относились к Егору, а всё равно при встречах всё с ним здоровались. И в то же время от людей стало всё чаще исходить на него то ревниво-завистливое, то боязливо-затаённое отношение к тому, чем он занимался. Однако нужда порой заставляла людей обращаться к нему, чтобы продал им своё изделие из овчины, а если готового не было, просили сшить под необходимый размер. Днём идти к Егору за заказом опасались и тогда подгадывали – в сумерках, да и то с оглядкой, как бы Бедин не подсмотрел…