Георгий Гюрджиев - Рассказы Вельзевула своему внуку

• Название: Рассказы Вельзевула своему внуку
• Автор: Георгий Гюрджиев
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-386-08682-4

Георгий Иванович Гюрджиев учил традиционным способом, теоретически и практически, обращаясь к небольшому кругу учеников и не разрешая никаких записей. В 1924 г., после серьезной автомобильной катастрофы, вынужденный передавать свои идеи в письменном виде, он прибегнул к древней традиционной форме, доступной всем, – мифу на вселенском уровне, главная тема которого – смысл человеческой жизни.

Не оставляя других своих занятий, он начал писать с присущей ему творческой силой, заставляя своих учеников читать отдельные части вслух, чтобы в его присутствии они могли проникнуть в глубину его идей. В итоге, через несколько лет, на свет появился монументальный труд – произведение в трех сериях: «Всё и Вся». «Рассказы Вельзевула своему внуку» – первая и самая важная его часть.

Эта книга легендарна. Это путешествие, полное приключений по неизведанной стране, дающее возможность пережить пробуждение наяву.

---

Хотя господин Вельзевул и сделан, как говорится, из «другого-теста», но раз Он тоже может думать, а главное, раз Он имеет, как мне давно стало известно благодаря сочинениям знаменитого католического монаха, брата Фулона, «курчавый-хвост», то я, будучи на практике всесторонне убежден, что курчавость никогда не бывает природной, а может получиться только от намеренных разных манипуляций, а также на основании оформившейся в моем сознании от чтения книг по хиромантии «здравой-логики», решил, что господин Вельзевул тоже должен обладать немалой долей тщеславия и потому Ему будет чересчур неудобно не помочь тому, кто будет рекламировать Его имя.

Недаром наш несравненный, общий учитель – Молла Наср-Эддин часто говорит: «Без-смазки-не-только-жить-сносно-но-и-дышать-нигде-нельзя».

А другой земной мудрец, тоже сделавшийся таковым благодаря большой дурости наших людей, по имени Козьма Прутков, про это же самое изрек следующее: «Не-подмажешь-не-поедешь».

Зная это и много других подобных изречений народной мудрости, сложившихся веками в совместной жизни людей, я и решил «подмазать» именно господина Вельзевула, у которого, как всякий понимает, возможностей и знания столько, что хоть отбавляй.

Довольно, старина! Шутки в сторону, даже философские. Ты, кажется, благодаря всяким таким отклонениям уже нарушил один из главных принципов, выработанных тобою и положенных в основу предначертанной системы для проведения в жизнь твоей мечты посредством такой новой профессии, которая заключается также в том, чтобы всегда помнить и считаться с фактом ослабления функций мышления современного читателя и не утомлять его восприятиями множества идей в течение короткого времени. К тому же, когда я попросил одного из всегда болтающихся около меня людей, с целью «сподобиться-попасть-в-рай-непременно-с-сапогами», прочесть мне вслух подряд все, что мною написано в этой вступительной главе, мое то самое, что называется «Я», при участии конечно всех слагавшихся в моей своеобразной психике за период прошлой жизни разнообразных определенных данных, дающих, между прочим, понимание также и психики других разнотипных себеподобных творений, с несомненностью констатировало и осознало, что в общем наличии всякого без исключения читателя неизбежно уже должно благодаря только этой первой главе возникнуть «нечто», автоматически порождающее определенную неприязнь в отношению к моей особе.

Говоря откровенно, не это меня в данный момент беспокоит, а беспокоит тот факт, констатированный также в конце сказанного чтения, что общей совокупностью всего изложенного в этой главе, все мое общее наличие, в котором упомянутое «Я» принимает очень маленькое участие, проявило себя совершенно противно той заповеди нашего всеобщего, мною особенно почитаемого, учителя Молла Наср-Эддина, которая формулирована им словами так: «Никогда-не-суй-палки-в-пчелиный-улей».

Волнение из-за осознания, что в читателе обязательно должна возникнуть в отношении меня неприязнь, охватившее всю систему, осуществляющую мое чувствование, сразу успокоилось, как только в моем мышлении вспомнилась древнерусская пословица: «Нет обиды, которая бы со временем не перемололась бы, как всякий злак, в муку».

Но возникшее в той же моей системе волнение от проосознания моей оплошности в смысле манкирования заповедью Молла Наср-Эддина в данный момент всего меня не только не на шутку беспокоит, но начавшийся в обоих моих, недавно обретенных душах, очень странный процесс, выражающийся в форме необычной чесотки, сразу после того, как я это понял, стал прогрессивно увеличиваться до того, что уже теперь отзывается и производит почти нестерпимую боль в области немного ниже правой половины моего и без того перефункционировавшегося «плексус-солярис».

Подождите, подождите… Кажется этот процесс тоже прекращается и уже во всех дебрях моего сознания и даже, скажем, пока еще «подсознания» начинает возникать все требуемое для полного уверования в то, что он совсем прекратится, потому что я вспомнил про другую житейскую мудрость, смысл которой навел мое мышление на то соображение, что если я и поступил вопреки совета досточтимого Молла Наср-Эддина, зато я без преднамерения поступил согласно принципа в высокой степени симпатичного и хотя и не сделавшегося всюду на Земле известным, но никогда не забываемого тем, кто хоть раз встретился с ним, милого самородка – Тифлисского Карапета.

Ничего не поделаешь – раз эта моя вступительная глава вышла такой длинной, то не будет большой беды, если удлиним ее еще немного рассказом и про обер-симпатичного Тифлисского Карапета.

Прежде всего надо сказать, что лет тридцать или тридцать пять тому назад при тифлисском железнодорожном депо имелся «паровой-гудок».

Каждое утро он гудел для того, чтобы будить железнодорожных рабочих и мастеров депо, а так как тифлисский вокзал стоит на возвышенном месте, то этот гудок был слышен почти по всему городу, и он будил не только железнодорожных служащих, но и прочих обывателей города Тифлиса.

Мне кажется, по этому поводу тифлисское городское самоуправление даже имело какую-то переписку с железнодорожным начальством относительно беспокойства утреннего сна мирных горожан.

Пускать пар по утрам в этот гудок как раз и лежало на обязанности этого самого Карапета, служившего тогда в этом депо.

И вот, когда он, приходя утром в депо, подходил к веревке, посредством которой пускался пар в гудок, он, прежде чем взяться за веревку и тянуть ее, размахивал руками во все стороны и пресерьезно, наподобие магометанского муллы с минарета, громко кричал:

– Мать ваша такая, отец ваш такой-то, дед ваш перетакой-то; чтобы ваши глаза, уши, нос, селезенка, печенка, мозоли и т. д., и т. д., – словом, он произносил на разный лад все ругательные слова, какие только он знал, и уже тогда только тянул веревку.

Когда я узнал про этого Карапета и про его обыкновение, я как-то раз навестил его после, как тогда говорили, «вечернего-шабаша» с небольшим бурдюком кахетинского вина и после выполнения тамошнего, неизбежно требуемого, торжественного «тостового-ритуала» спросил, конечно в соответствующей форме, согласно местным, сложным, установленным при взаимном сношении «любезностям», почему он это так делает.

Он, допив залпом свой стакан и пропев один раз знаменитую, тоже неизбежную при выпивке, грузинскую песню – «Мало-жрали-мы», не торопясь начал говорить так:

– Так как вы вино пьете не по-современному, т. е. не только для видимости, а на самом деле честно, то это уже по-моему показывает, что вам про это мое обыкновение хочется знать не из любопытства, как нашим инженерам и техникам, а действительно из-за своей любознательности, и поэтому я хочу и даже считаю своим долгом признаться вам откровенно относительно точной причины и о тех моих внутренних, так сказать, «мнительных-соображениях», которые привели меня к этому и постепенно внедрили во мне такую привычку.

И он рассказал следующее:

– Раньше я работал в этом же депо по ночам в качестве чернорабочего по промывке паровозных котлов, а когда завели здесь такой паровой гудок, начальник депо, приняв очевидно во внимание мой возраст и мою непригодность для такой тяжелой работы, велел мне заниматься только тем, чтобы приходить точно в определенное время утром и вечером и пускать пар в гудок.

Уже на первой неделе такой моей новой службы я как-то заметил, что после выполнения этой утренней моей обязанности во мне в течение одного-двух часов происходит какая-то странная неловкость.

Когда же, увеличиваясь с каждым днем, эта странная неловкость в конце концов превратилась в определенное инстинктивное беспокойство и от этого исчез у меня аппетит даже на «махохи», то я с тех пор начал почти всегда думать и раздумывать, чтобы отгадать причину этого.

Особенно напряженно думалось об этом почему-то во время моего прихода на службу и ухода домой. Так продолжалось в течение почти шести месяцев, и за все это время как я ни старался – решительно не мог ничего даже приблизительно себе выяснить.

Наконец, когда у меня мозоли на ладонях от веревки парового гудка окончательно затвердели, я вдруг совершенно случайно понял, почему это во мне происходит.

Толчком для правильного моего соображения, в результате вылившегося относительно этого в непоколебимое убеждение, послужило одно восклицание, случайно услышанное мной при следующих довольно оригинальных обстоятельствах:

Раз утром я, не выспавшись, вследствие того, что первую половину ночи засиделся у соседа по случаю крестин его девятой дочери, а во вторую половину зачитался попавшейся мне случайно очень интересной редкой книгой под названием «Сновидения и колдовство», торопливо шел пускать пар и вдруг вижу на углу знакомого фельдшера, служившего при Городской Управе, который делал мне знаки остановиться.