Александр Тебеньков - Ходовые испытания

• Название: Ходовые испытания
• Автор: Александр Тебеньков
• Жанр: Научная Фантастика

Большинство НФ рассказов, представленных в данном сборнике, объединяет традиционная и неисчерпаемая тема – встреча с внеземным разумом и ее последствия. Этому же посвящена и повесть, давшая ему название. Рассказ «Обратный ход эволюции» – легкая шутка, в повести «Долгая дорога домой» ставится проблема личного бессмертия индивидуума.

---

Но Решение Комитета недвусмысленно говорило: не навязывайте другому разуму своей истории, своей науки, своей культуры… Вот подрастут они, возмужают, окрепнут, выйдут из тьмы невежества – но только самостоятельно! – и тогда, пожалуйста, протягивайте им руку.

…Одна из групп сторонников контакта вела себя особенно шумно, что, впрочем, на общем фоне выглядело почти незаметно. В центре зала человек шесть окружили в проходе одного из ученых и что-то горячо говорили ему, перебивая друг друга. Он молча слушал, заложив руки за спину, и глядел поверх голов куда-то в сторону амфитеатра кресел.

На галерее один из журналистов толкнул в бок своего товарища:

– Эй, посмотри-ка на Бахадура!

– Где?

– Вон там, в центре, в окружении звездолетчиков с «Ориона». Как они на него насели, ты только посмотри!

Второй сказал:

– Переживает…

– Еще бы, самый ярый сторонник контакта, – подхватил первый. – Забавно, о чем он сейчас думает?

Они засмеялись и принялись наблюдать за другими, что были в зале.

А Бахадур вдруг посмотрел на своих собеседников и одним движением руки заставил их замолчать. Потом что-то сказал, они расступились. Быстрой походкой, ни на кого не глядя, Бахадур направился к выходу. Здесь ему уже нечего было делать.

Через час он был у себя дома. Тщательно закрыл за собой дверь кабинета и достал из шкафа небольшой серый ящичек. Секунду поколдовал над ним, ящичек раскрылся. Бахадур нажал кнопку на оказавшейся внутри панели с небольшим экраном, подождал. Экран засветился, на нем появилось изображение человека.

– Что ты намерен делать теперь? – спросил он.

Бахадур неопределенно пожал плечами.

– А что нам еще остается делать, – сказал он. – Ты же смотрел передачу. Ты оказался прав…

Человек на экране предупредительно поднял руку:

– Сейчас не время разбираться, кто был прав и почему. Эвакуация начинается сейчас же, ты проследи за ее ходом в своем районе. Словом, действуем так, как и намечали в этом случае.

– Да, – тот, кого на Земле знали под именем Бахадура, опустил голову. – Да… – повторил он тихо, почти про себя. – Никто не возьмет на себя ответственность за контакт с цивилизацией, которая сама не желает его. Что ж, и мы должны поступить так же, как поступили они сами с Гаммой. Мы прекратим всякое вмешательство в ваши дела, в вашу науку и культуру… Наших представителей на Земле останется не более двухсот…

Я вернусь

Знакомый двор оставался все таким же – и одновременно был совсем другим. На асфальте появились свежие черные латки-проплешины. Деревья заметно постарели. И кусты сирени вокруг новой беседки как будто бы стали реже. Наверно, нынешней весной по их чащобе прошлись топором и ножовкой.

Я осторожно пересек пустынный в этот час двор и с ходу нырнул в третий от арки подъезд. Из подвала на меня пахнуло плесенью и сыростью. Забытый запах старого, давным-давно обжитого дома заставил меня задержаться на пятачке между лестничными маршами.

Я поднялся на третий этаж и остановился у знакомой двери. Привычным движением вдавил кнопку звонка. Еще и еще раз.

За дверью послышались ровные приближающиеся шаги, звонко щелкнул замок.

На лестничной площадке было темновато, но он узнал меня сразу – и отпрянул назад. Руками он обхватил горло, словно стараясь защититься от чего-то, и смотрел, смотрел на меня во все глаза.

– Здорово, Валек!

Он не ответил, но сейчас я ничего и не ждал от него. Я переступил порог и закрыл за собой дверь. Надо дать ему время хоть немного прийти в себя. Я нагнулся расшнуровать туфли. Мелко переступая, он отодвигался от меня, пока не наткнулся на стену и не остановился.

– Ну, что стоишь, как пень? Приличия ради, хоть в комнату пригласи, что ли.

От звука моего голоса он вздрогнул, раза два с трудом сглотнул, словно проталкивал что-то твердое, застрявшее в горле. Рук не опустил.

– Но ведь ты… ты же… умер!

Голос его прозвучал сипло и жалко. И сам он был каким-то жалким и беспомощным, маленьким, съежившимся человечком. Я никогда не знал его таким. Суеверным он, конечно, был, но в меру, как большинство из нас, и – своеобразно. В приметы, например, верил, но только счастливые. Никаких там кошек, пятниц и тринадцатых чисел… Все же как сильны в нас пережитки – вот и он, образованный, культурный человек, друг, наконец, а меня боится.

Все мы, без сомнения, материалисты. Мы гордо познаем и объясняем окружающий мир. Но скажите мне, куда все это улетучивается, стоит нам только столкнуться с чем-то, пока не объясненным наукой. Почему в подобных ситуациях наш могучий интеллект с грохотом низвергается по ступенькам тысячелетий?

Вот и он шарахается от меня, будто от прокаженного.

– Ты же… умер! – повторил он.

– Валек, – укоризненно протянул я, – что ты, в самом деле! Приглядись получше. – И добавил, усмехнувшись, цитату из классика: – «Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными».

– Я… – он снова громко глотнул и, стремительно повернувшись, бросился в комнату, едва не запутавшись в портьере. Я прошел за ним, сел на диван.

Он лихорадочно рылся в самом дальнем углу массивной тумбы письменного стола, прямо на пол вышвыривал какие-то папки, старые потрепанные тетради, картонные коробочки, сломанные авторучки – весь тот хлам, который накапливается незаметно и царит во всех уголках от одной генеральной чистки до другой.

Ему было ужасно неудобно, он никак не хотел повернуться ко мне спиной, пытаясь одновременно смотреть и на меня, и в стол.

– Брось, Валек! Что ты там потерял? Давай хоть поздороваемся по-настоящему. Сколько лет прошло!

Кажется, он и не понял, что я сказал. Он упорно копался в столе.

Я откинулся на спинку дивана и на миг прикрыл глаза. Мне вдруг стало его нестерпимо жалко. Господи, подумал я, что же я делаю? Зачем весь этот треп? Ведь это же Валек! Валек!.. Я столько лет его не видел!.. Я же мечтал не об этом. Я же мечтал, как приду к нему, как мы обрадуемся друг другу, обнимемся, как будем глядеть друг на друга веселыми и радостными глазами, а потом он засуетится, поставит кофе, кинется открывать заветную бутылочку коньяка, что хранится для особо торжественных случаев на стеллаже за книгами, а кофе обязательно сбежит, и будет много веселого, радостного шума, он примется ругать себя охламоном и растяпой, кричать на всю квартиру, что руки у него не тем концом приделаны, а потом мы сядем на диван, я стану рассказывать, а он будет слушать, ахать и удивляться, и требовать, чтобы я рассказывал еще и еще…

Сзади на его тщательно выутюженных брюках виднелось белое пятно. И рукав мягкой домашней куртки тоже был в известке. Это там, в прихожей, когда он наткнулся на стену.

Ага, наконец он нашел, что искал. Медленно выпрямился, спокойно, чересчур спокойно положил на край стола пакет из плотной черной бумаги – в таких обычно хранят фотографии – и отступил на шаг.

– Вот, – он приглашающе повел рукой, но жест не получился, рука дернулась, словно на ниточке. – Вот, посмотри!

– А что там?

Он не выдержал, схватил пакет, подбежал, сунул его мне в руки и поспешно вернулся на прежнее место у стола. Я пожал плечами, раскрыл пакет.

Там действительно лежали фотографии.

…Все-таки они меня нашли. Гроб не закрыт, видно лицо, значит, нашли сразу. А может… Мне стало страшно. Может… я умер в клинике, в постели?!

Цветы, цветы – много живых цветов. Лето.

И венки. Их ленты аккуратно расправлены знающим свое дело фотографом, можно даже прочитать, от кого. Раз, два, три… ого, двенадцать венков! Гроб стоит, видимо, у подъезда, на табуретках. Одна вроде бы наша, а другая – нет. Таких, на трех ножках, у нас никогда не было. Соседская, что ли?..

Вторая фотография.

Я прикусил губу. Вот почему я ушел от людей, вот зачем забрался в ту глушь!

Они здесь, они все стоят рядом. Самые близкие, самые родные мне люди. Милые мои!..

Никогда я не был на похоронах близких. Бабушку похоронили без меня. Тогда, еще малыш, я лежал в больнице с воспалением легких, а отца я вообще не помню. Но, думаю, это очень мучительно – похороны.

Одно дело знать, что близкий тебе человек умер, другое – видеть его мертвым и потом вспоминать не живого – мертвого!.. Нет, я хотел остаться в их памяти таким, каким они видели меня каждый день: живым и полным сил, а не холодным трупом.

Я знаю, по ту сторону для меня ничего не будет, ни-че-го, даже тьмы. А что останется им? Зеленый холмик за ажурной оградкой, надпись с двумя датами, да фотография на памятнике; или же смутная, основанная на чуде надежда, не разума – сердца – что, быть может, я жив, что, быть может, я где-то есть?.. По-моему, лучше второе.

И вот, не удалось. Не удалось… Какими они были, мои последние часы? Хватал ли я кровоточащими обрывками легких влажный, напоенный волшебными запахами воздух леса, или безвкусный, отдающий резиной кислород, рвущийся из шланга? Кто мне скажет? Может, он?