Марина Бойкова-Гальяни - Осенняя жатва

• Название: Осенняя жатва
• Автор: Марина Бойкова-Гальяни
• Жанр: Русское современное

В сборник рассказов «Осенняя жатва» вошли рассказы из жизни современной российской деревни. Здесь каждый человек на виду. Попав в трудную ситуацию, герои ведут себя по-разному, кто-то обнаруживает благородство души, а иной идет на подлость ради своего благополучия.

---

– Пусть говорит! – обиделся Длинный, – он думает, за водку и колбасу купил право говорить. Может, за жратву тебе Эмму продать? Думаешь, не вижу, куда клонишь? – Серега почернел. – Хочешь уйти с ним, сучка? Не стесняйся.

Эмма рухнула перед сожителем на колени:

– Я не могу без тебя.

Лешка не выдержал:

– Что за цирк вы тут устраиваете?

– Пусть Эмму не губит, гад. Посмотри на нее – в старуху превратилась. Издевается над девкой, фашист недобитый.

Вовка хотел поднять Эмму с колен, но та уцепилась за ноги Серого. Тот снисходительно хмыкнул:

– Слышал, она не может без меня? Если кто не знает, Эмма сама приблудилась ко мне, а я не выгнал. Эмма, так? – он протянул ей руку, и она припала к ней, будто к святыне.

Вовка замахнулся на Серегу, но внезапно передумал, налил себе полстакана водки, залпом выпил, и вышел вон из избы.

– Куда это он? – спросила Эмма, вставая.

– Да ладно, не маленький, остынет и вернется. Что я ему сделал? … Заступничек бабский, – Серега налил себе стопку и выпил. Эмма подставила рюмку.

– А ты пить не будешь. Баста. Ешь лучше, – Серый придвинул ей тарелку с нарезанной колбасой.

Помолчали.

– Ночь уже, – Эмма поежилась, – да и холодно. Вовку-то жалко, ведь кореша вы. Выйду, кликну, пусть в дом идет.

Она побежала на улицу, но скоро вернулась, принеся волну холодного ветра.

– Нет нигде. Вот, чертяка, свалил, и калитка нараспашку.

– А, пусть катится. Слабак. – Лешка хохотнул, и задымил сигаретой.

– Нам больше достанется, – сказал Серега Длинный, подмигивая Эмме.

– И то, – заулыбалась та.

А мало будет, сяду на трактор и еще привезу.

Орел! – похвалила Эмма.

Я могу пить до утра и хоть бы что. Спорим?

Спорим! Я перепью.

Сергей с Лехой ударили по рукам. Эмма разбила.

– Подруга, сделай-ка мне горячего чаю, да покрепче. Поеду за литрухой, да банку кофе зацеплю, чтобы взбодриться.

– Кофе – это здорово, – ностальгически вздохнул Сергей, – Бывало, пока кофе не выпью и человеком себя не чувствую.

– Молчал бы уж, интеллигент вшивый.

– Сахару возьми.

– И пару банок тушенки.

– Ладно, халява.

Эмма вздохнула:

– Как там Володька? Наверное, уже полдороги отмахал.

Леха допил чай и поднялся:

– Ну, я пошел.

Нетвердыми шагами вышел из избы, завел трактор и, оглянувшись на светящиеся окошки, где маячили силуэты Эммы и Сереги, посигналил приятелям фарами. Собутыльники помахали вслед.

Ехал тихо, в глазах рябило и двоилось. В деревушке спали, редкое окно светилось в темноте. Вырулил на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой зловещей стеной высился лес. От желтого, прыгающего на ухабах, света фар, тянуло в сон. Казалось, всего на секунду закрыл глаза.

Вдруг левое колесо наткнулось на препятствие, и трактор подскочил на злополучной кочке. Алексей резко крутанул руль влево, и машина, кособочась, сползла в широкую канаву. Он схватил фонарик и выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в грязи. Матерясь и чертыхаясь, выкарабкался из вязкой канавы, посветил вокруг. Метрах в десяти лежало что-то большое и, похоже, мягкое.

– Или сбил кого? Ядрена корень!

Сердце екнуло.

Он подошел ближе и направил луч.

Володька лежал в луже крови, нелепо подогнув ноги. Леха выронил фонарь и затрясся. Потом осел на дорогу и, схватившись за голову, закачался, горестно причитая:

– Ах, Вовка, Вовка, как же это? Зачем ты, придурок, лег спать на обочине? Что мне теперь делать?..

Слезы ручьями текли по небритым щекам, он шмыгал носом и голосил, голосил…

Луна, нестерпимо белая и холодная, осветила дорогу, и черный, качающийся силуэт мужчины, сидящего возле обочины над неподвижным телом.

Осенняя жатва-2 Леха

Леха запил по-черному. Казалось бы: удалось отвертеться от тюрьмы – живи, радуйся. Нет. Не в радость пошла вольная волюшка.

В ту проклятую ночь (утро только-только наметилось) привез труп кореша домой в кабине трактора, разбудил благоверную, а та раскудахталась, и ну фартук солить глазными ручьями. Леха о своем:

– Маринка, сучье вымя, мозгами раскинь, что делать? Пьяный я, что сама водка, и Вовку по пьяни переехал, будь я проклят! – он схватил себя за волосы и страшно взвыл:

– Алкоголь в крови, дурища! Отягчающее! Дрянь!

Та опять пуще прежнего кудахчет:

– Ах, как соседкам в глаза посмотрю, муж-то убивец! – вдруг схватила кочергу и давай перед Лешкой размахивать. – Иди прочь, душегуб проклятый!

Сел Лешка на табурете, сопли по щекам размазывает:

– Хошь, убей! Мертвому хуже не будет.

Маринка опомнилась вроде:

– Ох, горе, горе! Что делать-то? Был бы трезвой! – заныла, качаясь.

Вдруг смолкла, накинула платок на шею, сорвалась:

– Дожидайся, носа не кажи. Утреет на дворе.

Едва полчаса минуло, слышит Лешка, что не одна идет, по говору признал деда Гришу – небылицу ходячую. Утер Леха сопли рукавом, выполз из-за кута, пожал деду сухую черную руку.

– Ить, что говорю, кум, маленькие-то выпить надо, а Лекса? – голосок тонкий, интонация просительно-вопросительная, белесые глазки слезятся, а маленькую уважительно величает множественным числом.

Маринка откуда ни возьмись бутылку белой несет, бережно рукавом вытирает:

– Дедуня, всегда с почтеньицем к вам. Капустки с подполу достану, грибочков сахарно-маринованных. Уважь, хотя и не ободняло.

– С утреца маленькие запсегда кровя молодют. Лей, не стесняйся! И мужа уважь!

– Лешка с вечера совсем пьяной, а ему к бригадиру надо как стекло быть.

– Проверять на алкоголь бригадир станет? – Гриша хитро сощурился, мол, недоговариваешь, кумушка, старику.

– Уж не знаю. Только зуб начальник имеет: грит, учую водку – вылетишь! Во как! Дедуля, держи еще стопаря, и грибочек, грибочек.

– Ну и дурак бригадир! – Дед выпил, крякнул, насадил гриб на вилку. – Исть народное средство! – Дед Гриша выдержал паузу, наслаждаясь растущим вниманием в зрительном зале, и подставил выпитую стопку. Марина булькнула туда горькой. Кум понюхал водку, крякнул и опустошил махом. Занюхал хлебной корочкой, капусткой холодной захрустел:

– Хороша! Моя старуха хуже солит. Научи.

– Отчего ж. Научу. Так какое народное средство?

– Насцы пол-литра и выпей махом. Никакая спиртиза не подкопается.

– Шутишь?

– Ей бо! От скажу: Кирюха о прошлом годе мотоциклом Бурого поддел, ребра в хруст, и что? То-то. Таперя киряет вместе с Бурым. Учись у старика, пока живой.

Леха поднялся и быстро вышел. Моча – ерунда, он бы и кучей дерьма не побрезговал, чтобы спастись от тюрьмы.

– Лекса, шальной, пару сырых яиц в карман сунь. Выпей перед бригадиром. Ай, слышь?

– Слышу! – из сеней крикнул Леха. – Понял, дед.

Лехин наезд трактором на собутыльника признали несчастным случаем. Серега с Эммой, где дружки квасили, показали, что Алексей (как можно, за рулем-то?!) был абсолютно трезв, а Вовка с перепою задурил, ушел в лес. А там, видно, чуть протрезвел и, увидев трактор, выскочил прямо под колеса.

Вовкина соседка нашла в записной книжке телефон родного брата погибшего. Тот жил в Санкт-Петербурге, на звонок ответил рассеянно, из чего Валентина Павловна выдвинула версию, что братец покойного тот еще фрукт. Тем не менее на другой день он приехал, зашел в дом, покрутился по саду и стал возле калитки, о чем-то размышляя.

– Жаль Вовку, хороший мужик был! – нарушила его мысли соседка, – Хоронить где будете?

– Зря приехал, – почесал тот голову, – денег у меня всего семь тыщ рублей. Пусть морг как безродного хоронит.

– Господи, как же? Деревня соберет денег, мужики за бутылку могилку справят.

– Делайте, что хотите.

– Еле нашли родную душу. Вовка говаривал: братец и доча в Питере живут. Я все вверх дном перерыла в хате соседа, а уж Лешка, дружок сердешный, неведомыми путями откопал записную книжку еще советских времен. Грязную, изрисованную, в гнилых дровах, бает, валялась. Чудно, телефон так и не изменился. Лешка трактор продаст, уж и поминки достойные справим. Езжай, мил человек, в Малую, молви родственное слово.

– Недосуг мне, своих дел по горло. А, – он вдруг махнул рукой, – и чего я тут с вами? Мое решение – пускай хоронят как безродного, всем хлопот меньше.

И был таков!

Несколько дней Алексей названивал равнодушному брату. Как-то утром явился к Валентине, почерневший лицом, и прижал к груди крепко стиснутые кулаки:

– Тетя Валя, разве можно родного брата, словно пса бродячего? А ты сказала, что тратиться ему не придется, и схороним по-людски, и помянем как близкого человека? Ой, беда, почему меня не было рядом, я объяснил бы по-мужски этому горе-родственнику. За грудки да встряхнул: зачем, дескать, мужское звание в грязь суешь?

– Алексей, ты сам-то говорил с братцем?

– Звонил раз двадцать: заладил, что попугай: оставь меня в покое, сам задавил, сам и расхлебывай! День-деньской в райцентр мотаюсь, пороги обиваю. Бюрократов развелось, вот бы кого к ногтю. Объясняю: покойного родной брат знать не хочет, а я ему ближе брата. Без толку. Выдаем только родственникам, говорят, а вам раньше надо было думать, спохватились, когда документы оформили. Чер-те что! Завтра снова поеду.