Андрей Акшин - Фырка

• Название: Фырка
• Автор: Андрей Акшин
• Жанр: Детектив

Казалось бы, обычный несчастный случай. Кабы этой смерти не предшествовало появление в посёлке странного мужчины с пригоршней алмазов. Если бы во всех этих событиях не оказался замешан китайгородский чёртик девичьего полу. Фырка. Коли преступление не взялась бы расследовать нечистая сила. Этот роман – первый из серии книг о Фырке и её напарнике Ястребе Апричине.

---

– Вам сюда, – сказал, оглядев мельком свёрток, бородатый «эспаньолкой» привратник и ткнул коротким указательным пальцем в перезрелой вишни цвета дверь с табличкой «оценка». – Но придётся подождать, там посетитель, – и ткнул указательным пальцем другой руки в венский стул у стены.

Гимназист почему-то догадался, что посетитель – это та самая дама с лебяжьей шеей. Он сел на стул, тут же показавшимся неудобным. Повертевшись и поёрзав, недоросль понял, что причина неудобства вовсе не в сиденье стула, а в нём самом, в сидящем на стуле. И даже не одно – беспокойств образовалось два: свёрток на коленях и «лебяжья шея» за дверью.

– А…, – собрался задать бессмысленный вопрос привратнику гимназист, но тот куда-то пропал.

– Вы что-то спросили? – из полуоткрывшейся двери с надписью «оценка» выглянул конторский необычного вида. Конторского на нём был мундир, немного схожий с формой гимназиста, однако и всё же, больше похожий на форму дворника из богатого околотка, только без фартука, да гладко выбритые щёки. Глаза же и руки получились совсем уж не конторские. Глаза – горячие, руки – холодные.

Гимназист почувствовал их лёд на локте, сквозь сюртучок, – это конторский обхватил его руку длиннющими пальцами. Жар от взгляда проник недорослю под и за веки, и слёзы сами потекли к уголкам губ, цепляясь за пушок усиков.

– А-а-я…, – замычал гимназист, перейдя от первой буквы алфавита сразу к последней.

– Я долго буду ждать?! – требовательно и громко, но никак не капризно прозвучал женский голос, а дверь распахнулась настежь и «лебяжье шея» воззрилась на конторского. Недоросль мог поклясться, что увидел, как дама поддала конторскому коленом, ибо тот слегка подпрыгнул, а гимназист обнаружил в просвете распахнувшейся тёмно-зелёной узкой юбки ажурный чулок и смуглую полосу обнажившейся ляжки.

– Сей момент, госпожа Берстенёва! – поспешил заверить даму конторский. – Сей момент прибудет посыльный, мне уже телефонировали.

– А может посыльный – этот молодой кавалер? – подняла бровь, похожую на соболью, Лебяжья Шея, вторую – горностаевую, оставив на месте.

– Вы сударь, от шляпного салона? – обратился к гимназисту конторский. Недоросль кивнул.

– Посылочка?! – конторский показал подбородком с ямкой на свёрток.

– Да, – отчего-то сипло ответил гимназист и протянул свёрток, который сразу же упал и раскрылся.

– Ах! – воскликнула дама.

– Чёрт! – взвизгнул конторский. Зрачки его стали холодными, а ладони покрылись испариной. На мозаичном полу лежали чёрные камни, похожие на древний уголь кокс, а на них плавно опускались необычные золотистые перья птицы.

– Нас вновь надули, или я чего-то не знаю, господин Ларискин? – Берстенёва впилась взором в конторского. «Ведьма!» – вдруг решил гимназист. Мало того, и также вдруг, он проявил недюжинное знание, превышающее любую интуицию, возопив: – Птица Феникс! Она сгорела!

– Грамотей, – криво усмехнулся конторский.

– Недоучка, – нежно добавила Лебяжья Шея.

Так блондин, которого испугалась Фырка у реки, получил своё имя. Знаменитое, в некоторых кругах, имя. Она вспомнила и должность Грамотея Недоучки. Судейный Приставала.

«Лишь блудливая баба загодя вожжей не чует». Смысл этой поговорки гимназист понял позже. Когда основательно узнал госпожу Берстенёву. А уж он узнал… И женскую плоть, и жизнь в ожидании новой встречи с этой плотью. Жизнь модную, мистическую. Лебяжья Шея всё это называла коротко – «муар». Почему так, не объясняла.

Жизнь же вокруг никакому муару не соответствовала. В далёкой Мангурии шла война, и гимназист, в общем-то, домашний мальчик с удивлением наблюдал, как его одноклассники, тоже в большинстве своём домашние мальчики, окунались во взрослую жизнь, совсем не в такую, с которой познакомился он. В жизни одноклассников зашуршали листовки, зазвучали «марсельезы», а потом и баррикады взялись перегораживать улицы старой столицы. А зимой уже и хоронили первого одноклассника, убитого в уличных боях. Гимназист побывал на кладбище, но смотрел на похороны другими глазами. Отстранённым взглядом.

Ведь Грамотей тогда угадал, в посылке действительно находилось то, что осталось от птицы Феникс. А, кроме того, Недоучка горел страстью к госпоже Берстенёвой, рискуя превратиться в такие же уголья, что выпали из посыльного свёртка. Подход к сокровенностям Лебяжьей Шеи имел три ступеньки. Первой подвернулась швея из шляпного салона, шьющего картузы, – вертлявая девица с бойкими глазками. Соитие случилось пыхтящим и скучным. И в первый, и во второй, и в третий разы. Потому гимназист споро шагнул на вторую ступеньку, заведя интригу с тётушкой приятеля-одноклассника, молодой и строгой, даже чопорной дамой, супругой заседателя какой-то важной комиссии. Что-то уже заложила Берстенёва в натуру гимназиста Грамотея и чопорная, совсем не глупая дама не устояла перед юнцом. Но Грамотею было хотя и забавно, однако скучно. Помыкавшись и намыкавшись с месяц, гимназист отстранился от дамы, объяснив такое поведение муками совести и стыдом перед супругом строгой тётушки одноклассника, достойным чиновником. И вот, третья. Гостившая в московском доме подруги по Смольному институту петербурженка, с небольшими, но страстными глазами. Гимназист познакомился с ней на поэтическом вечере в особнячке больших любителей поэзии. Смолянка обожала не только стихи, но и всё мистическое, а уж этого гимназист теперь мог предоставить сполна, и как раз революционной и святочной зимой барышня отдала ему всё. Так поэтично называла она девственность. И с этой-то тоской пиршества плоти Грамотею было совсем непросто развязаться – узелок наоборот затягивался и затянулся до беременности гимназистки.

– Отчего мой страстный любовник грустен, как Пьеро? – Лебяжья Шея пресыщено втирала в сосцы молодое семя. Она лежала высоко на подушках, широко и лениво раскинув согнутые в коленях ноги, и следила за Грамотеем из-под полуопущенных ресниц. Обнажённый вьюнош курил папироску у окна, и курил несколько нервно.

– Дурацкая какая-то ситуация, – Грамотей вмял окурок в фарфор. – Дура-институтка забеременела

– Зачем? – удивилась Берстенёва. – Неужто родить от любимого хочет?

– Так бывает? – Грамотей удивился куда больше Берстенёвой, такого оборота он не предполагал.

– Ах, Грамочка…, – Лебяжья Шея потрепала юношу по мешочкам с семечками. – Лишь блудливая баба, такая, как я, загодя вожжей не чует. Остальные, либо сразу к своей заднице их примеривают, либо на мужичков накидывают. Твоя бурсачка из каких?

– Не знаю, – быстро ответил Грамотей и сия быстрота сказала, что он-то, как раз знает. Но Берстенёва почему-то не обратила внимания на скорость ответа. Она оставила грудь в покое, задрала ноги повыше, поболтала ими и предложила: – Отрави её и делу конец.

– Как?! – воскликнул гимназист, выказывая возбуждения больше, чем возмущения.

– Ядом, – в данный момент Лебяжья Шея всё понимала и объясняла буквально.

Однако углубиться в обсуждение фармакологических особенностей такого предложения у любовников не получилось, ибо настойчиво задребезжал колокольчик парадного входа. Служанка с профессиональным именем Чистюля загремела засовом, и вслед за лязганьем из прихожей комнаты донеслось старческое покашливание. Худое лицо служанки просунулось в дверь будуара и тонкие бескровные губы объявили: «Пришёл».

– Пускай войдёт, – скомандовала Берстенёва, а гимназисту показала: – Прикрой срамоту-то. – Сама же так и осталась лежать, раздвинув ноги в сторону двери.

– Мышеловка нараспашку…, – проворчал вошедший старик. Вид его был весьма необычен. Горбун в восточном халате с седыми волосами, заплетёнными в косу. – Разврат сплошной.

– Да ну тебя, деревниш! – засмеялась Лебяжья Шея. – Я позабавить тебя хотела. Порадовать.

– Невелика радость, – буркнул горбун и, мельком глянув на гимназиста, завернувшегося в плед, прошёл в угол и сел в невысокое кресло.

– Невелика, – согласилась Берстенёва, но явно вкладывая в слово иное понимание. – Тем и беру. Мужеский пол очень уж малость да узость ценят.

– Тьфу, – сказал горбун, опёрся ладонями на изогнутый посох и уставился взором в узоры хиванского ковра, закрывшего пол.

– Не ворчи, – Бертенёва уже на ногах, в сером с золотистой искрой платье со шлейфом и в шляпке с золотым пером. – Глаза-то подними.

Горбун посмотрел на даму пречёрными глазами, таких Грамотей ещё не видел, оставил левую, похоже суховатую кисть руки, на набалдашнике, а правой снял клиновидную багровую, с чёрной каймой шапочку и утёр ей своё узкое вытянутое лицо.

– Неужто и уголья есть? – спросил он тихо, будто боясь спугнуть удачу. – Гонец передал, што ты виды на сделку имеешь.

– Есть. И имею, – тоже тихим голосом ответила Берстенёва.