Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

• Название: Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого
• Автор: Валентин Булгаков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9950-0273-4

Воспоминания В.Ф.Булгакова, секретаря Л.Н.Толстого в 1910 г. написаны в 1946-1961 гг. Этот объемный труд (26 частей) публикуется впервые. В нем прослежен весь жизненный путь выдающегося деятеля культуры, литератора В.Ф.Булгакова, включая описание его детства в Сибири, учебы в Московском университете, жизни в Ясной Поляне в последний год жизни Толстого, работы хранителем Толстовского музея, общения с семьей великого писателя и его последователями, высылки из Советской России на "философском пароходе" в 1922 г., жизни в эмиграции, создании им Русского музея в Праге, пребывании в гитлеровских концлагерях, возвращении в 1948 г. в СССР и работы в Музее Л.Н.Толстого в Ясной Поляне. В настоящем издании печатается 5 избранных частей, имеющих отношение к Толстому и охватывающих события 1910 г. и последующих лет перед высылкой В.Ф.Булгакова за границу.

Составители Л.В. Гладкова, Дж. А. Вудсворт, А.А. Ключанский.

---

Булгаков прибегает здесь к оригинальному приему: он использует два изображения Черткова – фотографию и портрет – для того, чтобы показать читателю то, что представляется ему самому объективной картиной характера Черткова. Известно, что Булгаков, хотя и оставался навсегда благодарен Черткову за предоставленную возможность работать с Толстым, стал постепенно относиться к роли, которую этот человек играл в окружении писателя, достаточно критически. Это относится и к тому, как вел себя Чертков в окружении Толстого, и к некоторым его действиям после смерти писателя. Со временем его взгляды обрели зрелость объективности, и он в своих воспоминаниях старается быть по отношению к Черткову максимально беспристрастным. В «Как прожита жизнь» в этом отношении наибольший интерес представляет глава 8 части IV. С чисто литературной же точки зрения, однако, еще большее впечатление производит остающаяся до сих пор целиком неопубликованной обширная статья о В. Г. Черткове (1854–1936), написанная в декабре 1964 года и помеченная рукой Булгакова как «Первая отвергнутая версия». Неполный вариант с некоторыми сокращениями и искажениями был напечатан в журнале «Слово» (1990. № 9-12), откуда взят следующий фрагмент:

«Я расстался с В. Г. Чертковым за 13 лет до его кончины [в 1936 году] и не наблюдал его в эти закатные годы его жизни. Из Москвы доносились до Праги чешской, где я проживал с 1923 года, скупые слухи: о его докладах в Газетном переулке, о работе в редакции Полного собрания сочинений Толстого и т. д. Но как жил и как чувствовал себя Владимир Григорьевич внутренно, что нес и что донес он в своей душе до конца, об этом я мог судить только по двум его стариковским изображениям: во-первых, по фотографии, опубликованной в болгарской «толстовской» газете «Свобода» после его смерти в 1936 году, и по увиденному мною, уже по возвращении на родину, в Третьяковской галерее большому живописному портрету работы М. В. Нестерова.

Оба изображения были исключительно схожи с оригиналом и в то же время разительно отличались одно от другого по выражению.

Фотография раскрывает перед зрителем идеальный, положительный образ прекрасного лицом и душой старца, вдохновенного религиозного искателя и общественного деятеля, ближайшего друга Толстого.

Чертков всегда был красив. Я помню прелестную фотографию, изображающую его юным офицером, с красивым, тонким лицом, римским носом и большими, смелыми глазами, одетым в белый конногвардейский мундир и в высокую каску с литым, расправляющим крылья орлом наверху. И я не знал, где он лучше: на этой ли молодой фотографии или на той, старческой, о которой я говорю? К концу жизни у Владимира Григорьевича отросла длинная, седая борода, как у Льва Николаевича, лицо утончилось, глаза утратили тяжелое, властное выражение и смотрели на вас – с портрета, по крайней мере, – открытым взором, освещенным как-то изнутри – и страданием, и торжествующей бесплотной любовью ко всему живому. Неизъяснимой, одухотворенной красотой дышало это лицо седого старика. […] Так расшифровал я болгарскую фотографию.

Это был портрет старика Черткова. Но, оказавшись в Москве и посетив Третьяковскую галерею, я увидал другой его портрет, работы Нестерова, написанный замечательным художником тоже в преклонные годы В. Г. Черткова, в 1935 году.

Одновременно узнал я историю написания этого портрета. История эта интересна по тому беспримерному давлению на художника, с целью внушить ему определенную трактовку изображаемого лица, которое оказывалось окружением В. Г. Черткова, а отчасти и им самим, и поучительна по той твердости и художнической добросовестности, с какими М. В. Нестеров упорно отклонял все попытки повлиять на него и увести его от собственного, самостоятельного понимания модели. […]

Когда стало обнаруживаться выражение жесткости на портрете, это начало смущать самого Черткова. Он попросил принести свои последние фотографии и показывал их Нестерову, желая убедить его, что на них он похож больше, чем на портрете.

Но Нестеров был непреклонен. […]

Портрет, конечно, стоит на высоте, в смысле сходства с оригиналом. Он показывает Черткова таким, каким он был на самом деле. Но надо было быть гением, как Нестеров, чтобы безбоязненно и смело вскрыть то, что в течение долгих лет пряталось под вывеской «толстовства».

Я признаю все заслуги В. Г. Черткова как друга и помощника Л. Н. Толстого, как издателя и как общественного деятеля, но, приходя в Третьяковскую галерею, невольно с внутренним трепетом и скрытым ужасом вглядываюсь теперь в недобро затихшее, страшное второе лицо старика-деспота на портрете работы Нестерова, в это лицо с ястребиным носом, с тупым, упрямым лбом и с бездонной, глухой и темной пропастью в глазах. Вглядываюсь также в эти страшные руки с длинными костлявыми пальцами, кажется, недвусмысленно угрожающими всякому, кто только попробует встать поперек пути этого современного воплощения «старообрядческого архиерея».

Все это правдиво изображенный Нестеровым старец годами переламывал в себе, но, кажется, так и не смог переломить.

Такова эта – вторая – ипостась В. Г. Черткова.

Из соединения, сложения обеих этих ипостасей, отраженных в двух портретах, восстает перед нами лицо телятинского помещика и душеприказчика Л. Н. Толстого»[16].

VIII

Работы Булгакова являются важным дополнением в копилку собственно мемуарной литературы о Толстом, позволяя еще раз увидеть черты повседневной личной, профессиональной и творческой жизни писателя сквозь призму конкретного события, приводимых разговоров и даже через детали портрета, костюма и манер. Но одновременно эти мемуары, расширяя границы своего жанра, позволяют отчасти заглянуть в сознание Толстого, понять подлинное значение того или иного уже широко известного высказывания или малоизвестного фрагмента его черновой рукописи.

Л. Н. Толстой считал мемуары ценным и важным жанром, к которому также обращался по крайней мере однажды – в своих оставшихся, к сожалению, неоконченными «Воспоминаниях» (1903–1906).

Конечно, недостатка в доступной мемуарной литературе о Толстом нет. Это и воспоминания многих членов его семьи и множества друзей и знакомых, часть из которых представляла собой интеллектуальную элиту своего времени (среди них были ученые, писатели, композиторы, художники, артисты), а часть, наоборот, были скромными учителями, врачами, мелкими служащими, крестьянами. Достаточно назвать имена доктора Душана Петровича Маковицкого, пианиста Александра Борисовича Гольденвейзера, издателя Владимира Григорьевича Черткова, ученика яснополянской школы Василия Морозова, учителей Петра Морозова, Николая Петерсона (список может быть бесконечен), чтобы напомнить о том монументальном собрании мемуарной и дневниковой литературы, которое представляет подлинную панораму жизни и деятельности последних лет Толстого в конце XIX – начале XX века.

Говоря о значительности мемуаров Булгакова «Как прожита жизнь», не имеет смысла, да и нет необходимости противопоставлять их другим работам и как-либо выделять их в столь сомнительном ключе. Нет! Это еще одна хроника жизни семьи Толстых и их окружения, которая в первую очередь представляет ценность как добавление в копилку общих усилий в сохранении для последующих поколений образа великого писателя. Но нельзя в то же время не отметить, что вводимый в научный оборот и потому относительно «новый» труд Булгакова, несомненно, следует поставить в ряд с наиболее замечательными образцами этого жанра, обладающими каждый своими собственными неповторимыми достоинствами. И, наверное, одним, далеко не последним из них, является личность самого автора, нашедшая здесь отражение эволюции его собственного развития, его опыт осмысления как подаренной ему судьбой уникальной возможности близкого общения с гениальным и удивительным Толстым, так и выпавшей на его долю роли свидетеля бурных и значительных событий своего времени в столь различных обществах, как Россия и Советский Союз, мирная и оккупированная Чехословакия, довоенная и послевоенная Германия. Все это являет собой уникальный материал и предоставляет богатейшие возможности для исследователя.

Часть I Москва

Глава 1 Университет и разочарование в нем

Отъезд из Томска1. – За лиловой ромашкой Барабинской степи. – Впервые в Европе. – Первопрестольная. – «Малиновый звон». – Улыбка Клео де Мерод. – Кремлевские впечатления. – Университет. – Какие требования ставил я высшей школе и что я нашел. – Неудавшееся обращение к проф. Л. М. Лопатину. – Непедагогичность системы университетского преподавания. – Чтение лекций по печатным курсам. – Может ли философ быть членом реакционной партии? – Что изучать: учебники или классические научные труды? – Школьная учеба и искание истины. – Как вел практические занятия проф. Г. И. Челпанов. – Ницше о «доме ученых». – Разочарование в абсолютной ценности метафизики как науки.