Сейед Мехди Шоджаи - Грядет еще одна буря

• Название: Грядет еще одна буря
• Автор: Сейед Мехди Шоджаи
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906016-68-3

Жизнь – вещь непредсказуемая. Успешный предприниматель и уважаемый благотворитель Хадж Амин и представить себе не мог, что развернутая им в родном городке кампания по скупке старых домов, на месте которых он планировал построить новую школу, обернется неожиданной и шокирующей встречей с его собственным прошлым, прольет свет на судьбу сына, пропавшего много лет назад, и заставит кардинальным образом пересмотреть многие свои убеждения и отношение к людям…

Для широкого круга читателей.

---

Прежде нужно было очистить неправедно нажитые деньги – ведь на них нельзя вести праведную жизнь.

Возможно, ты слышал об аятолле Саиди – он руководил коллективным намазом в мечети Муса Ибн Джафар, что в конце улицы Гияси. Ты наверняка знаешь улицу Шахбаз – сегодня это улица 17-го шахривара; немного не доходя до площади Хорасан, последним переулком слева был переулок Джахан Панах, до революции – Гияси. В конце Гияси по правую сторону и находилась мечеть Муса Ибн Джафар.

Впервые я увидела аятоллу Саиди, когда мне было лет семь-восемь. Но в то время мы его знали еще как господина Саиди. Во-первых, он был молод, чтобы зваться аятоллой, а во-вторых, он был близким другом моего отца, и их дружба не знала званий и титулов.

Не удивляйся, что я излагаю некоторые факты в деталях и подробностях. Бывают моменты, которые только с виду просты, да зато меняют весь ход человеческой жизни. Знай, что если я вынужденно останавливаюсь на каком-то месте в этом поспешном обзоре прошлых лет и событий, то это не просто так.

Моя мать только что умерла, и господин Саиди пришел к отцу, чтобы выразить соболезнования и все такое.

Я в том возрасте хоть и не понимала, что такое смерть, но столько рыдала и горевала – я ведь была единственной девочкой в семье, поскребышем, и потому ясно, какой невыносимой болью для такого ребенка было потерять мать.

Господин Саиди захаживал к нам еще до той трагедии, однако я его не видела: когда он приходил, то шел сразу в комнату отца. Чай, фрукты и угощения для него обычно приносили братья.

Кажется, господин Саиди пришел к нам через три-четыря дня после поминок по матери[5]; это уже спустя много времени, после поминок на сороковой день, к нам стали приходить родные и друзья, и дом был то полон гостей, то пуст.

Мы, то есть все четверо детей покойной, по просьбе или приказанию отца с момента прихода гостей и до их ухода для соблюдения приличий сидели рядом с ними.

К счастью, когда господин Саиди пришел повидаться с нами, у нас не было других гостей, но по привычке я и трое моих братьев сидели у дверей, а отец – с другой стороны. Гостя же мы посадили в центре комнаты.

Это был высокий худощавый мужчина, лет под тридцать, с благообразным и привлекательным лицом, длинной и густой, но мягкой черной бородой, и до того ласковый, что любо-дорого глядеть было на него.

Усевшись, он сразу обратился к отцу и братьям и сказал: «Ваш покорный слуга, господа, уже приходил к вам – на траурное собрание[6] и на поминки и выражал свое соболезнование. Сегодня же я побеспокоил вас только затем, чтобы выразить соболезнование этой маленькой ханум, – тут он указал на меня и продолжал: – которая с этого момента будет считаться уже взрослой, так как она – единственная ханум в этом доме».

Отец и мои братья – самый младший из которых был на пять лет меня старше, а остальные – на три года старше один другого, – начали благодарить, обмениваться любезностями и церемонничать, я же потеряла дар речи – то был первый раз, когда я столкнулась с подобным обращением. У меня не было нехватки в любви, особенно потому, что спустя несколько дней с момента кончины матери все окружающие в преувеличенном виде высказывали мне свои нежные чувства, но их любовь носила в целом характер жалости, я это понимала всей своей детской душой, и мне было противно. Но тот человек своими двумя-тремя фразами почтил меня так, словно то было дуновение легкого, живительного ветерка в жаркой пустыне.

Таким образом, даже несмотря на то, что я сотрясалась от рыданий, то были слезы довольства, а не скорби и печали. Но в тот момент я сдержалась и не расплакалась.

Господин Саиди, продолжая говорить, поднялся и подошел ко мне. Присел на полу, скрестив ноги, и мне на миг вдруг захотелось, чтобы он усадил меня к себе на колени, и тогда я бы склонила голову ему на грудь. Он будто бы прочитал мои не высказанные вслух мысли и тут же все так и сделал, двумя руками обнял меня за талию и посадил к себе на колени, чего мне так хотелось. Теперь пришло время мне заплакать, но я снова сдерживалась, пока он не прислонил мою голову к своей груди и не сказал: «Поплачь, доченька! Плакать – не только детям можно, но и взрослым не воспрещено».

Он и сам начал рыдать. Внезапно меня словно прорвало, и я вдоволь наплакалась. Да и сейчас еще, по прошествии почти тридцати лет, я не забыла запах той рубашки и покой на той груди.

Из-за этого западающего в душу, неизменного воспоминания я вновь подумала об этом человеке в самый критический момент своей жизни и попросила у него поддержки, несмотря на то, что после той встречи все эти годы не поддерживала с ним контакта и у меня не было его данных.

Отец наш до того, как умереть, завещал мне и остальным детям не разрывать с ним дружбу и, если возникнет какая-то проблема или трудность, обращаться только к нему, быть уверенными в том, что он поможет и подсобит.

Но так не получилось. Отец умер, семья распалась, братья уехали за границу, дороги наши разошлись, я круто свернула с прямого пути – все это сыграло свою роль и способствовало разрыву с ним. Но самой главной причиной тому послужило долголетнее тюремное заключение самого господина Саиди. Этот добрый друг отца провел большую часть жизни в тюрьме при режиме Пехлеви, и даже если бы мы и хотели поддерживать с ним непрерывную связь, у нас не было такой возможности.

Одна из вещей, доставшаяся мне на память об отце, которая всегда была и остается при мне, – его телефонная книга.

Я разыскала домашний номер телефона господина Саиди в той книге и с полной безнадежностью набрала его. В это невозможно было поверить, но он сам снял трубку. Я не представилась и сказала: «Вы, несомненно, видели меня и знаете, но только обстоятельства таковы, что я стесняюсь, если вы вспомните меня». Он попросил назначить встречу в мечети. Я сказала: «Лучше уж, если позволите, я наведаюсь к вам домой».

Он ответил: «Боюсь, что для вас это может обернуться хлопотами», – за ним самим всегда велась слежка и наблюдение. Я сказала: «Только один раз, не более, риск того стоит».

Он сказал: «К вашим услугам».

Только ради сохранения доброго имени отца я опасалась быть узнанной, иначе для меня этот вопрос не стоял бы. Если бы не стремление сохранить отцовскую репутацию и дружбу их обоих, я бы предпочла излить свою душу, рассказать, кто я, как дошла до такого и насколько больше сейчас нуждаюсь в защите, покровительстве и жилетке, в которую можно выплакаться, чем та невинная девочка, потерявшая мать.

Однако когда я подумала, что будет с тем величественным сейедом[7], если он поймет, на каком поприще подвизалась дочь его истинного друга и в радости и в горе, и до чего стыдно будет духу моего отца, если он станет свидетелем, как дочь подрывает его репутацию в глазах его товарища, то отказалась от идеи представиться ему и вернулась к мысли пойти туда инкогнито.

Под инкогнито я имела в виду скрыть свое происхождение, и только. В ином случае я не стала бы пренебрегать этим шансом и описала бы, в каком постыдном и прискорбном положении нахожусь. Я сказала, какая трясина меня засосала и как неожиданно Господь подал мне руку и вытянул из нее, и добавила: «Я пришла, чтобы стряхнуть это с себя, избавиться от всего тяжкого бремени порока, чтобы оно снова не потянуло меня на дно и чтобы не выпустить из своих рук руку Господа.

Ты изумишься, если я скажу, что все повторилось, как и тогда, в первую нашу встречу: и то, как он был великодушен, с каким подчеркнутым уважением обращался ко мной, и то, как снова, через столько лет, лишил меня дара речи, и то, как поверг меня в смущение.

После того, как я закончила говорить, его уважение ко мне еще больше возросло, словно он слышал не всю эту мерзость и гнусность, а лишь самые добрые и приятные слова.

Я положила перед ним деньги и сказала: «В любом случае эти деньги мне достались за счет кабаре, пения и танцев, и, бесспорно, они нечистые и жить на них нельзя. Я жду лишь вашего решения, выбор за вами. Если их можно очистить – так и сделайте, а нет – так возьмите и потратьте на то, что сами считаете нужным, а потом дайте мне немного в долг из собственного кармана, чтобы я могла сейчас как-то прожить».

Он взял у меня деньги и вместе с пометкой положил в шкатулку, а из другой шкатулки вынул конверт с деньгами и чеками и вложил мне в руки.

«Они чисты и незапятнаны, не стоит считать себя в долгу за это, и нет надобности в пересчете, ведь все благословение – в той сделке, что вы заключили с Богом. Материальное изобилие – это лишь самая малая прибыль для вас, и ей-богу, я завидую белой завистью вашему положению.

О том, что будет со мной завтра, я и сам не знаю, но зато, с позволения Аллаха, скажу, что уверен в вашем светлом и блестящем будущем. Не думайте, что я это все говорю, чтобы сделать вам приятно. Покровительство Божье дается посрамленному просителю, который довольству творения отдаст предпочтение перед гневом Творца. Сколько мне еще осталось дышать и кривляться?»