Валерий Михайлов - Всех, кто купит эту книгу, ждет удача

• Название: Всех, кто купит эту книгу, ждет удача
• Автор: Валерий Михайлов
• Издательство: Литагент «Ридеро»78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Научная Фантастика

В сборник вошли следующие повести и рассказы разных жанров: «Господь и покойник», «Про любовь», «Слуга дьявола», «Ведьма черных снов», «Несколько солнечных дней», «Смерть Сизифа».

---

– Так вот, – продолжил шеф, система эксплуатации породила многочисленную армию работников, эксплуатация которых носит отрицательный характер. То есть в процессе эксплуатации нас с тобой вместо того, чтобы присваивать наш труд, эксплуататор вынужден нас содержать, не имея от нас никакой прибыли. А это уже абсурд какой-то.

– Может, они руководствуются армейским принципом? – предположил я. – Плац подметается ломом не для чистоты, а для того, чтобы всех затрахать. Или, как писал Роберт Уилсон: «Обстановка нормальная – затраханы все».

– Возможно, хотя вряд ли.

– Тогда я не знаю.

– Я тоже.

Тема была исчерпана, но в рюмках вновь был коньяк, да и сигары были выкурены меньше, чем наполовину. Это означало, что пришла моя очередь работать диктором.

– Мне сегодня ночью приснился кошмар.

– Да? И что именно? – без всякого интереса спросил шеф.

– Мне приснилась вечность, а если точнее, то бесконечно долгое посмертное существование, о каком нам говорят религии.

– Ты что, в аду побывал?

– С точки зрения вечности ад не отличим от рая.

– Интересная мысль.

– А ты сам подумай: Вечное блаженство. Изо дня в день. Из тысячелетия в тысячелетие. Это как бесконечно долго есть одно и то же пусть даже любимое блюдо. Через сколько тебя начнет тошнить от этого блаженства?

– Но там есть же, наверно, какое-то разнообразие.

– Ну и сколько ты сможешь разнообразить блаженство? Даже если тысячу лет, тебя ждет бесконечная череда однообразных тысячелетий, и это вечное однообразие любой рай превратит в ад, и наоборот. Любое мучение будет таковым только какое-то время, а потом мы сможем к нему привыкнуть, адаптироваться, свыкнуться с ним и даже перестать замечать, как живущие возле аэродромов люди не замечают рев взлетающих самолетов. И, в конце концов, мы выходим на одну и ту же финишную прямую, а именно в вечное тупое однообразие, и наше вечное смирение с ним.

– В тебе погибает лидер какой-нибудь секты, – отреагировал на мои слова шеф.

– Возможно, – ответил я, но я не люблю, не умею и не хочу организовывать людей.

– Тем лучше для них.

Разумеется, перед шефом я нарисовал облегченную версию вечности «для живых». Я же, будучи мертвым, был на шаг впереди: ведь моим настоящим было будущее всех живущих, если, конечно, после смерти все попадают в такую же ситуацию, как и я. Я был мертв, но моя реальность ничем не отличалась от реальности других (я наверно уже задолбал постоянным напоминанием этого факта). Я ел, спал, пьянел, испражнялся, чувствовал боль. Наверняка я старел, а мои болячки, такие как геморрой, никуда от меня не делись. В результате я рано или поздно должен буду состариться и снова умереть, как возможно неоднократно умирал до этого. И это опять же только в том случае, если не случится ничего раньше. И что меня ждет после смерти? Очередная послесмертная жизнь? Растянутый на целую вечность «день сурка» или все же что-нибудь новенькое? Что если смерть – это всего лишь своего рода верстовой столб на нашем метажизненном пути длиной в бесконечность? А в моем случае просто сбой системы, в результате которого я вспомнил, что когда-то уже умирал. Ведь не помним же мы ни прошлые жизни, ни прошлые смерти. И если все действительно так, то наше очищение от воспоминаний во время прохождений мимо верстовых столбов смерти и есть главный признак любви бога или существования, потому что иначе, помня все эти миллиарды лет, мы давно бы уже сошли не только с ума, но и со всех его остатков. К тому же вполне может быть, что мы – части одного единого целого, и наша индивидуальность – наша главная иллюзия.

Короче говоря, я вновь вернулся к той же неопределенности, перед которой мы стоим во время жизни; вернулся без всякой форы перед живыми. Что ж, как говорится, се ля ви.

Во время обеденного перерыва меня осенило, и я сразу же позвонил шефу.

– Я, кажется, врубился, – выпалил я, услышав его «алло».

– Куда? – спросил он.

– Мы – паразиты, причем паразитирующие на теле самой системы эксплуатации. Подобно тому, как обычные паразиты изменяют поведение своих носителей так, как нужно паразитам, так и мы заставляем эксплуатационную систему работать, прежде всего, в угоду нам.

В субботу 5 февраля 2011 года я предстал пред очами господа. Как и положено, этому предшествовали чудеса, знамения и прочие положенные по протоколу вещи. Думаю, стоит описать этот день подробнее.

Сначала о предстоящем чуде мне возвестил трубный глас: чуть ли не всю ночь с пятницы на субботу кто-то у соседей надрывно блевал женским голосом, издавая похожие на так называемый русский шансон звуки. В коротких паузах несчастная громко стонала и что-то еще громче роняла на пол. Возможно, себя.

Эта однокомнатная, граничащая с нашей спальней квартира с давних пор была олицетворением соседского сволочизма. Еще в эпоху моей дефлорации там жила мать-одноночка с сыном дошкольного возраста. Была она, мягко говоря, лишена привлекательности, что не мешало ей регулярно принимать у себя поклонников. А чтобы не пострадала нравственность сынишки, во время того, ради чего приходили поклонники, мамаша выставляла его из квартиры погулять на лестничной клетке.

Позже она продала квартиру и исчезла в неизвестном направлении, а квартира стала вместилищем квартирантов. Первыми туда вселились молодые родители с ребенком младшего школьного возраста и вторым ребенком в проекте. Сначала они громко и часто ругались по ночам. Потом появился ребенок из проекта и стал главным источником акустических возмущений. Он орал и ночью, и днем, а однажды… дело было часа в два ночи. Сначала, как обычно, заорал ребенок; затем послышался мужской громкий мат; затем был глухой удар и сразу за ним громкий женский крик:

– Зачем ты его бьешь! Это же ребенок!

Затем минут тридцать мне пришлось наслаждаться всем трио.

Вскоре эта семейка тоже съехала, и в квартиру вселилось несколько дюжин азербайджанцев. Наверняка они владели секретом четвертого измерения, потому что иначе не то, что объяснить, представить было невозможно, как они там помещались. Эти были вежливы и приветливы, всегда здоровались, придерживали дверь… К сожалению, съехали и они.

В квартиру вселился молодой военный с молодой женой – редчайшие надо сказать выродки. Каждую ночь они что-то били об пол и стены под такой мат, что даже у меня вяли уши. Причем материлась жена. Днем они врубали на полную мощь отечественный рэп и прочие мерзости. Когда я пожаловался на них хозяину квартиры, днем стало тише. Наконец, съехали и эти.

Им на смену вселилась азербайджанская семья с ребенком, а у меня в квартире начался ремонт. На третий день ремонта появился сосед и очень вежливо попросил по возможности с 2-х до 4-х после полудня не работать перфоратором в спальне – его ребенок от перфоратора становится совершенно диким, как кот от пылесоса. Я пообещал по возможности не шуметь, и уже на следующий день именно в это время пришли люди устанавливать сплиты. А они стену бьют с таким грохотом, что просто трандец. Еще были установщики окон, установщики решеток на окна… И все приходили именно в это время – видать у соседей была хреновая карма, еще хреновей, чем у меня.

Их сменила несколько шизанутая парочка: дамочка по ночам пела своему самцу песни похожим на издаваемые циклевальной машиной звуки голосом. А уже после них там поселилась ночная блевунья.

Долгое время меня это бесило, а Валя словно бы не замечала соседский беспредел. Когда я спросил, как у нее это получается, она напомнила мне, что выросла в панельном доме в рабочем районе, и по сравнению с той обстановкой, здесь рай и тишина.

– А как ты не сошла с ума? – спросил я.

– Я смирилась. Бесит ведь не сам шум, а нежелание с ним мириться. Когда же внутри себя позволяешь этому быть, перестаешь обращать внимание, – ответила она, став на долгие годы моим учителем всеприятия.

Постепенно у меня стало получаться смиряться с соседями, и я действительно почти перестал на них реагировать. Поэтому, услышав желудочное пение за стеной, я от всей души порадовался соседскому горю и, поцеловав Валю, уснул.

Мне приснилось, будто я живу на тихой улочке милого дотолерантного европейского города. У меня был свой дом: Два верхних этажа жилые, а на первом – магазин. Я торговал смертью, а, вернее, смертями. Выглядели они очень трогательно: Не более 15-ти сантиметров ростом, в очаровательных балахонах с капюшонами и миниатюрными косами в когтистых лапках. Были они милашками, охотно шли на руки, а когда я по утрам входил в магазин, встречали меня радостным шипением. Жили смерти в просторных красивых клетках и питались исключительно кровью христианских младенцев, которую я покупал для них высшего качества. Нельзя сказать, чтобы торговля шла бойко, так что в магазине я больше наслаждался покоем, тишиной и обществом любящих меня созданий (а в том, что смерти меня любят, я нисколько не сомневался), чем зарабатывал себе на жизнь. На жизнь, правда, мне хватало.