Владимир Ильичев (Сквер) - Аметистовые Грозы

• Название: Аметистовые Грозы
• Автор: Владимир Ильичев (Сквер)
• Жанр: Поэзия

…И молния в джинсовой ткани летит архисказочно вниз… «Аметистовые Грозы» – сборник любовной и философской лирики, преимущественно 2015 года написания. Книга-мечтание, книга-посвящение, книга-подарок. Несмотря на то, что автор фреГАчит по меГАмиру подчёркнуто определённым и парадоксально хаотическим курсом, некоторые произведения могут заинтересовать и стороннего читателя – если тот понимает любовь как счастье без хомута, а творчество как доступ к чудесам и продолжение космоса красоты.

---

гАрмоНиЯ

Гармония – она, она сама,
поэтому не надо ей письма
губами на заплаканном окне,
она сама – гармония,

во мне.

Не выдумав ни шанса на ответ,
в шкафу моём рассыпался поэт,
продолжив, бедолага, жить сполна:
молекулами ведает

она…

«Вы поменяли фото в профиле —…»

Вы поменяли фото в профиле —
и все миры закатастрофили,
они, как эта голова,
температурят и взрыва…

Но не жалеют о развитии,
достигнут пик – они Вас видели!
А Вы склонились к миротрофии —
и поменяли фото в профиле.

Вы поменяли фото в профиле,
и в белых сливках, в чёрном кофе ли —
родились новые миры
для продолжения Игры.

Игра идёт не по заданию,
и Вы склонились к мирозданию,
для этих строк в Мефаустофиле —
Вы поменяли фото в профиле.

Легковь…

Так просто сделать пьяный шаг
в трясину, в жуткий бред.
Так сильно хочется дышать
и видеть волю, свет…

В краю болот нетрезвый ход —
он верный, напролом.
Бухал весь век лесник Федот.
Но я не под бухлом.

Я под убийственной красой,
изящной на изгиб.
Взглянул, отпил – и влип косой,
с хвостом, с ушами влип.

Так сложно выбраться назад,
нет силы, нет причин.
Так слабо верится, что ад —
вокруг меня шкворчит.

Скорее, ад оставлен там,
на воле, на свету,
где влаги не было мечтам,
хоть пил я красоту.

Взглянул, не вытерпел, шагнул.
Туда – куда влекло,
и потому душе ко дну
спускаться так легко.

Остров

Это не «влюблённость»,
и не та «любовь»,
нет же… это остров,
голый, в океане,
где мальчонкин Хронос
напрямил углов —
из раздумий острых
о девчонке Ане.

Махонький шалашик,
скромный островок
в тихом океане
чокнутой планеты…
До «чужих», до «наших» —
сто и сто дорог,
ноль и семь гаданий,
тщетных, по воде-то.

Это не влюблённость,
не любви куплет,
это волны-плечи
в сговоре с песками,
и мальчонке Хронос
подарил рассвет
из мечтаний вечных
о русалке Ане.

«Господь играет в баскетбол…»

Господь играет в баскетбол
моей пустой башкой,
башка послушно бьётся в пол —
расчерченный такой…
Господь играет не один,
с четвёркой ангелков,
а против них – квартет ундин
и Грешная Любовь.

Свисток и свита – в стороне
командуют игрой,
то задремать позволят мне,
то сразу баскетбой.
На всех трибунах – семь людей,
не очень важный матч.
Там нет возлюбленной моей,
хоть радуйся, хоть плачь.

Упал, вскочил, попал в кольцо,
в другое, вновь ничья…
Какое может быть лицо
у старого мяча?
Какая может быть любовь?
О чувствах колобка —
и то печется колобовь,
находится мука.

Но чем же я не колобок?
А тем, что я не хлеб…
Мной каждый день играет Бог —
и той команды кэп.
Ундины жарят ангелков,
а те, в ответ – ундин.
Господь и Грешная Любовь —
ничьи, один в один.

Когда я глухо стукнусь в пол,
сдуваясь и шипя —
судья продолжит баскетбол
моим похожим «я».
Но дайте ж мне тогда вдвойне
мячты и полусна,
в которых кто-то – обо мне
грустит с трибуны «А».

«В её улыбке и молчании…»

В её улыбке и молчании
я разрушаюсь всё отчаянней,
и это лучше эволюции,
когда века и смыслы – куцые.

В её молчании улыбчивом
понятен буду я всё шибче вам,
как если б сути нализаться, мням,
но это – болт цивилизациям!

Её улыбка и молчание —
увы, не вызовут врача ко мне,
и сами вылечат, без вызова,
а эскулапам – тоже – лысого…

Она молчит и улыбается,
а мне туда-сюда летается,
живётся мне – от века к вечному,
как бегунку по шву сердечному.

«Тряси, тряси меня, трясина…»

Тряси, тряси меня, трясина,
тебе не надо ведь бензина,
пока трясётся на крови —
тряси меня, трясина… рви.

Храни, храни меня, мой Боже,
раз до сих пор не изничтожил,
раз так тепло в сырой тени —
храни, пока не хорони.

Люби, люби меня, малышка,
когда моя тупая книжка
воткнётся в память уголком,
люби, люби меня… потом.

звездА!!Гори

Планетки по инерции
летят вокруг Звезды.
Она не дарит сердце им —
не смогут унести…
Она их, всё же, балует,
и светом, и теплом,
она века им жалует,
не парясь над числом.

Никто из них не ведает
её полночных тайн,
её привычки вредные —
не тема для прайм-тайм.
Но всем, вокруг вертящимся,
довольно и того,
что видно в ней, светящейся —
не важно, от чего.

Среди твоих поклонников
одна планетка – я,
мечтатель с подоконника,
приятель воробья.
Не знаю, как там прочие —
я, как Земля, живой…
И днём, и ближе к ночи я
с тобой, с тобой и твой.

Ко мне Луна всё клеится,
и звёзд я вижу… тьму.
А мне во тьму не верится.
Луна – моя Му-Му.
Планетка по инерции
летит вокруг Звезды…
Гори! Не надо сердца мне,
в моём – и так есть ты.

Сколько раз?

Сколько раз я впишу эту правду: «краса»,
«красота», «ты красуня», «красивая» —
в многотомник практических тем, в небеса,
копошась на земле со штативами?

Сколько раз я солгу на предмет облаков —
дескать, лёгкие? Нет же, тяжёлые…
Сколько раз я пополню войска дураков,
отчисляясь научными школами?

Сколько раз проведу параллель дурака —
к тонкой линии солнечной вечности
и, кляня благодарно графин кабака,
излохмачусь о дно этой нечисти?

Ты представь себе небо. И нет облаков,
нет ни солнца, ни дальше – созвездия…
Уползёт из-под ног и земля дураков.
Не ругай меня, юная бестия.

Не ругай, что принёс многотомник тебе
со стекляшками, с крошкой графинною.
Я не так безнадёжен, в строке, и в стекле,
если горы встают – над равниною.

***

Мои успехи глобалистов раздражают.

Мои провалы – в общей норме – незаметны.

Твой город спит, когда мне что-то угрожает.

Он – контролёр, когда живу я без билета.

Мои дороги к урожаям неизвестны.

А тупики – в прицелах спутниковых камер.

Твой город вырубил мои деревья-песни

и бросил краном в огород мне глыбу-камень.

Мои ответные ходы… нет, их не будет.

Пока не будет. Лишь бы ты была спокойна.

Всё остальное городской равно простуде,

которой морсы – отгружают, и достойно.

А что меня порой особенно ласкает —

так это знание твоих горячих клавиш:

моя студенточка душой – не городская…

Ты, может быть, когда-нибудь оттуда свалишь.

Я погулял по городам. Не понаслышке

знаком с недоброй суетой промеж бетона.

Держись, малыш… Тебе привет от сельской мышки —

с кошачьей ловкостью, вне общего закона!

Мммутант

Иногда я готовлю сейтан —
и названия новым цветам,
да такие, что сам не упомню,
проще сотню сверхновых назвать…

Иногда я оладьи пеку —
и надежды, в их первом соку,
и тогда (иногда) – не огромна
неудач копьеносная рать.

Иногда я шинкую салат —
равнодушно, как Понтий Пилат,
иногда – как довольный ребенок
и, возможно (возможно), как ты…

Вот. Примерно такие дела.
Кулинарный талант я, мутант
в поле супер-еды из картонок,
где обычные вянут цветы.

Сумка

Что ты раскрылась, дорожная сумка?
Некуда ехать. Я встал – чтобы лечь.
Сумка, мы стёртые части рисунка.
Там – щит и меч. Или щит. Или меч.

Как тебе нравится эта диада
с неким подобием смысла – в щите?
Вот и меня на рисунке не надо.
Техника чуждая. Краски не те.

Можно поехать к родным и неблизким —
чтобы услышать, что я дезертир.
Можно к соратникам в области виски —
если нарыть номера их квартир.

Можно найти партизанских подружек,
пару составов пустить под откос.
Но… Буратино, бегущий от пушек —
должен беречь от винтовок свой нос.

Я проиграл все возможные войны.
В мире – осталась одна буква «А».
Те, кто за ней – хороши и спокойны.
Пусть на корню задохнётся война.

Раз неминуемо есть в алфавите
острая «М» и широкая «Щ» —
буковку «А» пусть никто не обидит,
пусть ей хватает щита и меча.

Стой, где стоится, дорожная сумка.
Стой, мы не едем. Ты лучше поспи.
Я разделю с тобой сны недоумка.
Там топоры – за любовь, за Нарспи.

Как тебе нравится эта идея
с неким подобием смысла – в борьбе?
Некуда ехать. Мне вспомнить бы – где я.
Стой, сумка. Стой, как стоится тебе.

«Светилу не нужно ответных лучей…»