Алексей Осипов - Тюремные истории, смешные и грустные

• Название: Тюремные истории, смешные и грустные
• Автор: Алексей Осипов
• Жанр: Русское современное

Тюремный роман в рассказах. Главные герои – заключенные и охранники. Живут, любят и ненавидят, о чем-то мечтают. Иногда плачут, иногда смеются. Хоть и по разные стороны запертых решеток и дверей, но линии судьбы их тесно связаны и зачастую пересекаются в перипетиях длинных казематных коридоров. И самое трудное для обеих сторон – понять, что в тюрьме тоже надо оставаться человеком…

---

В перерывах между повествованиями они понуждали курсанта пройтись по корпусу и посмотреть в глазки всех камер, убедится, все ли в порядке. Служба есть служба, а молодому практиканту полезно на собственной шкуре хлебнуть прапорщицкой службы, пока он еще не офицер.

На этаже, где базировались прапорщики, Александр Карманов обходил все камеры честно, а в подвале и на верхнем посту только там, где было, как правило, светло, в ночные дежурства обыкновенно половину лампочек в коридорах выключали. «Экономят, – негодовал курсант, заглядывая в очередной „глазок“, – а я страдай тут неповинно». Но зеки спокойно спали, а жуткие приведения, которых выглядывал по особо мрачным углам Карманов, тоже пока не объявлялись. Он спешно проверял людей по списку, визуально считая по спальным местам. Если иногда кого-то не хватало. Карманов стучал по двери, и быстро спрашивал:

– Эй, ты где?

Иногда от неизвестно откуда нахлынувшей приступообразно жути, даже не дожидаясь из камеры ответа, быстроного убегал.

Вдруг короткие волосы на круглой курсантской голове вроде зашевелились и, как ему почудилось, словно немного вздыбились. Из дальнего, самого темного, не освещенного коридора кто-то звал курсанта по имени: «Саня… Саня…». Александр отскочил от камеры. «Черт с ними, с этими зеками, куда они отсюда из-под замков подеваются, а вот ему, похоже, уже надо теперь успевать свою душу спасать». Он снова прислушался. Тихо. Возможно, что показалось? Но, может быть, и нет. Саня, кое-как осиливая телесную вибрацию, прощупывал ушами тюремную атмосферу.

– Саня… Саня… – кто-то надрывно звал его плачущим замогильным голосом из того же коридора. Саня в умножившемся душевном трепете бросился бежать на пост к прапорщикам. Бледный, как известковая поверхность стены, курсант, запыхавшись, выбежал на свет, где недавно восседали прапорщики. Но на посту никого не было.

– Может, кто-то из товарищей прапорщиков сейчас его звал, может, даже просил о помощи, – приспела в его одуревшую от испытанного страха голову мысль. Но, вспомнив своих дюжих, как на подбор, соратников, их холеные сытые лица, высоченный рост, здоровущие ручища всех троих, он рассудил, что они сами кого угодно могут обидеть. Однако, мучимый сомнениями, Карманов все же пошел искать исчезнувших враз сослуживцев по коридорам, соблюдая прежний принцип – искать и быстро продвигаться только там, где есть свет.

Нашел Карманов прапорщиков довольно быстро. Те, открыв камеру, привязывали не в меру расшалившегося шустрого дедка к нижнему ярусу нар простыней. Остальные пятеро зеков по струнке стояли по стойке «смирно» у окна камеры. Верховодивший в камере лысый мужичок беспрестанно клялся не пускать впредь падающего периодически старикана на верхний ярус тюремных нар, уступив дедушке свое блатное место.

Закончив разбирательства с зеками, прапорщики переключили свое драгоценное внимание вновь на стажера-курсанта. Им, это было явно очевидно, очень понравился бледненький цвет его лица и сбивчивый откровенный рассказ о диковинных голосах в темном коридоре. Якобы сочувствуя курсанту, они отправили беднягу в дежурку за окунями. Пора и честь знать Валету с Валькой, решили они, курсантская рыбка принадлежит всей смене, а значит и прапорам в определенной доле. Дали ключ проходной Саньку, присовокупили вдобавок к нему советы и наставления, как себя вести понаглее в процессе переговоров с дежурным, и отправили в путь, «благославя» дружеской рекомендацией – без окуней не возвращаться. Сами же, еле сдержавшись до ухода стажера, ржали до слез и коликов в животах, минут двадцать, увеселяясь разыгранной ими сценой с леденящими душу стонами и призывами предполагаемых тюремных призраков из другого входа со стороны пищеблока, не известной доселе Саньку потаенной тюремной акустики.. Хотя единодушно признали они, отдавая ему должное, что по сравнению с предыдущими стажерами, Санек держался куда храбрее.

Курсант Александр Карманов неторопливо и с достоинством прошел только начальный «отсек» подвального коридора, где еще были наверняка слышны прапорщикам его шаги, открыв и закрыв за собою первую тяжелую металлическую дверь, дальше бросился бежать со всех ног. Он столь шустро открывал железные, бесконечные по счету, тюремные двери, гулко ими хлопая за собой, что вполне мог установить своеобразный рекорд в этом нелегком деле. Двери, а тем более замки, были старыми, заржавленными. Открываемые изо дня в день десятилетиями механизмы замков изрядно износились, и открывались с первой попытки далеко не всеми служивыми. Особенно тяжело открывались особо мощные деревянные, обитые железом двери, весом, кажется, с полтонны, не меньше. Некоторые двери имели квадратные окошечки, из которых тянуло сквозняком, а при случае было видно еще издалека приближение какого-нибудь начальства. Однако, закрывались они почти все без ключа, имея ход очень отлаженный, и идеально подогнаны были по размеру к косякам. Надо было только с силой хлопнуть дверью за собой. Что и говорить, умели в старину строить тюрьмы и остроги!

Наконец добежав до помещения дежурной части, захлопнув с силой за собой последнюю дверь, Саня перевел дух. И тут он увидел Валентина Валентиновича, сделавшегося странным лицом за какие-то несколько часов, пока они не виделись. Злобные его заплывшие глазки так и сверкали из-под опухших век. Валет Валетыч бросился прямо на Санька, пока не уперся туловом в тонкую стену из сетки-рабицы, их разделяющую, широко распахнув руки со сжатыми кулаками. И кричал ему прямо в лицо: «Что ты наделал?!». Казалось, от неминуемой расправы курсанта спасала только эта металлическая сетка. И тут на удивление Санька, словно вторя Валету, мгновенно сработала сигнализация.

Орала она как-то странно, переливами, то сильнее и звонче, то тише и глухо, иногда переходя на звериное рычание, похожего на рев раненого хищника. От воя сирены Саня аж присел. Он даже стал оглядываться в недоумении, что мог такого сотворить. Курсант Карманов, по его мнению, был совершенно безвинен. Но сигнализация тем временем набирала более мощные звуковые обороты, становясь с каждой секундой все громче и протяжнее.

Прошло около минуты. Заливалась, оглушая, на все лады сигнализация. Дежурный, кажется, спятил, и лицо его от гнева, что ли, совсем распухло. —«Может, аллергия или зараза какая-нибудь, попутно лишающая человека рассудка? И почему все-таки сигнализация-то сработала? Значит, что-то было здесь не так», – подумал Саня.

Резко распахнулась дверь, в которую только что вошел курсант, и сирена тотчас смолкла. На пороге стояла пультерша тетя Валя такая же вся страшно опухшая, как и дежурный, только ее свирепые сверкающие глазки были еще меньше. Их почти вовсе не было видно в прорези из-под опухших век. Между Санькой и пультершой проскочил как очумелый взъерошенный котяра, и вид тот тоже имел странный – кот был совершенно без хвоста. А вот и кошачий хвост – лежит себе на пороге, отрезанный начисто дубовой дверью. Узрев орущую троицу, осознавший, наконец, причину и следствие происшедшего события, Александр понял, призвав себе на помощь все имеющиеся в голове юридические знания, что не только произвел он только что тюремного кота в инвалиды, но и обеспечил тому пожизненную пенсию в виде ухода, кормежки и жалости. А сам Санек навечно попал в списки легендарно прославившихся сотрудников.

Еще раз оглядевшись, Александр заприметил на столике у рации на газете целую кучу плавников, обглоданных рыбьих костей, вперемежку с ядреной чешуей. Все стаканы, кружки были грязными, в подтеках от чая и с заваркой на дне. На полу валялись три пустые полуторалитровые бутылки из-под лимонада и одна из-под кваса. В воздухе дежурки явственно чувствовалась острая жажда, имевшая место быть длительное время у ее ночных обитателей.

Еще через час Санька сидел за пультом, понуро глядя на монитор видеокамер, чувствуя свою вину за все содеянные им грехи. Дежурный майор, по очереди и вроде как бы наперегонки с тетей Валей—пультершей, материл на чем свет стоит пересоленных окуньков с курсантом вместе, они бегали оба в туалет на водопой, усиленно поглощали из-под крана холодную воду. Рыхлая опухлость их, приняв крайние пределы на лицах, медленно переходила на конечности.

Под утро в дежурку пришел, не дождавшись возвращения гонца, один из прапорщиков. Он долго и выразительно рассматривал дежурного с пультершей. Постоял, помолчал. Нашел под газетой безголового почти уцелевшего окуня, покрутил рыбину в руках и так и сяк. Выгреб затем пальцем из брюха окунька целую горсть крупной соли, пригоже засверкавшей в свете ламп. Злорадно усмехнулся своим тайным мыслям и быстро ушел обратно.

А курсант Саня безгласно функционировал за столом с множеством лампочек, кнопок, телефонов и ждал конца смены. Тетя Валя под утро совсем выбыла из ратного строя и отпросилась домой. Валентину Валентиновичу по долгу службы и звания приходилось оставаться на дежурстве и бегать в туалет, не покидая боевого поста. «Предупреждали ведь меня товарищи прапорщики, что последняя дежурство – оно самое тяжелое, осторожнее надо было мне быть, эх, зря я их не послушал…»