Виктор Бондарчук - Владивостокские новеллы

• Название: Владивостокские новеллы
• Автор: Виктор Бондарчук
• Жанр: Русское современное

Сборник рассказов. О работе в море и о жизни в глухом сибирском поселке при Советах. А также дикие перестроечные 90-е в приморском портовом городе.

---

Жилплощадь с теплым туалетом дать не можете, на очередь квартирную тоже поставить не можете, а про путевку в турне по Европе вместе с женой и слышать не хотите. Ну хоть что-то положительное вы решить можете? И смотрит прямо и честно, и начальники отводят глаза, думая, что сейчас все закончится, но не так думает боцман героического лесовоза. Он, можно сказать, только подошел к главному. И задает еще вопрос: а «Жигули» шестой модели они могут выделить за полную стоимость? А на дубовый вопрос, зачем ему машина, чуть не рассмеялся им в лицо, но ответил спокойно и солидно: долго добираться на работу из дальнего пригорода. Машина ему нужна только для этого и не для чего другого, ну, может, когда за снабжением в СМТО съездит. Стоянки то в базовом порту короткие, а успеть везде надо.

На очередную просьбу героя желающих отвечать нет, все косятся на начальника пароходства. А тот, устав от этой бодяги с ушлым боцманом, которой не видно конца, и понимая, как тот умно подошел к нужному ему вопросу, дает распоряжение начальнику жилищно – бытовой комиссии выделить машину в течении десяти дней под полную стоимость. И уже не слушает, что толкует распорядителя квартир и машин, требует пригласить следующего просителя, давая понять, что решение принято и обжалованию не подлежит. Толя Полищук не сорвался благодарить, от счастья закатив глаза, он достал заранее написанное заявление и попросил его завизировать. И все, глядя на эту, заранее подготовленную бумажку, понимают, что никакая квартира этому пройдохе не нужна, как и не нужно все остальное. Он ломал комедию ради этой машины и добился своего.

Начальник пароходства смеется, он умный человек и уважает умных, и потому без разговора чиркает на резолюцию, жирно подчеркнув модель машины, и жмет Толе Полищуку руку, как равный равному.

А еще через час боцман мчится к себе домой на электричке, размышляя и прикидывая, сумеет или он за десять дней снять с учета и продать свой «Жигуленок», которому нет еще и двух лет. Машина, конечно, хорошая, но новая «шестерочка» в два раза лучше. А то, что он получит новую «тачку», Полищук вообще не сомневается.

И когда через день в жилищно – бытовой комиссии начнут тягомотно втирать «очки», Толя улыбнется им очень доброжелательно и с бесцеремонностью уверенного в себе человека посоветует посмотреть на резолюции широко открытыми глазами, а заодно посчитать свои машины и машины родственников и друзей.

Через семь дней темно-синяя шестерочка стояла в просторном гараже частного дома, выделяющегося двумя этажами и добротной ухоженностью среди прочих домовладений.

Владивосток. 1975 год.

Ульян Тишков – сержант разведки

Если сказать что Петруха был удивлен, это не сказать ничего. Он видел, как отец плакал. И это его батя, у которого две «Славы», не считая других пяти орденов, про медали и говорить нечего. Его батя плакал, разведчик полковой, который войну отмантулил с первого и до последнего дня. И с япошками бы прихватил, но рана открылась, и сняли его в госпиталь в Чите, из эшелона, несущегося на всех парах к новой войне. Батя, конечно, не рыдал, но слезы то текли самые настоящие, которые он смахивал рукавом старого пиджака. И все это происходило ни где-нибудь, а прямо в зале клуба их маленького городка. Хорошо, что фильм то не очень, хоть и про войну, а потому то и народа в зале немного. Петруха уже видел это кино: «Живые и мертвые», и ни за что бы второй раз не пошел. Но что с батей-то не сходить, который тоже его второй раз смотрит. Тем более после сеанса ему обещано мороженое, так сказать в награду за эту скукоту.

Возвращаясь, домой, сын все же спросил у отца про эти слезы. А что не спросить то, ему уже пятнадцать, и с отцом они почти на равных.

– Батя, а что ты плакал то? Увидели бы знакомые, засмеяли бы.

– Война, как наяву навалилась. Нас точно так же расстреливали, как этих мужиков, которые к своим пробились. И не поймешь кто хуже, немцы или свои.

– Как расстреливали? Кто? Немцы или наши?

– Можно сказать и те, и другие.

– Как это и те, и другие? Такого быть не может. Слушай бать, а что ты мне про войну никогда не рассказываешь? Вон те пацаны, у которых отцы партизанили, аж захлебываются про их подвиги. А у тебя столько орденов, и ты про них ни слова.

– Война страшная штука. Дай Бог, чтобы она тебя стороной обошла. Может я за всех отвоевался.

– Что там страшного-то? Главное, чтобы патронов побольше, и бей немчуру.

– Дурачок ты, не знаешь, не болтай лишнего, чтобы беду не накликать. Не дай Бог, чтобы по тебе стреляли, и чтобы ты ни в кого не стрелял никогда.

– Я же в военное училище собираюсь. А быть офицером и не стрелять, как то непонятно. Так что ты плакал то? Расскажи, как вас свои с немцами расстреливали?

– А вот так и расстреливали. Нас первый месяц «Ганс» гнал в хвост и в гриву, а что не гнать то, мы без оружия. День и ночь улепетывали, чтобы от фрицев оторваться и хотя бы вооружиться, но не получилось. Немцы нас с левого фланга обошли, к реке прижали, заняли высоту, и сверху по нам с пулеметов застрочили. Мы, конечно, правее взяли, уклонились на пару километров и встали, вернее нас свои остановили. Капитан, весь черный от гари, наганом размахивал, в кучу сбивал. Именно в кучу, потому как мы были не воинством, а обыкновенной толпой.

– И че этот капитан от вас хотел?

– Он нас в атаку организовывал. Эту самую высотку брать.

– Так вы же без оружия, ты сам говорил.

– Он нам приказал в соседнем лесочке палок нарубить, чтобы немцы думали, что мы при винтовках. Мол, одним рывком возьмем эту высотку, а там глядишь, и у фрицев оружием разживемся.

– Он что придурок этот капитан? С палками на пулеметы лезть.

– Он то может и понимал что к чему, ведь он с нами в эту атаку пошел, но были там еще какие то военные, офицеры, они в отдалении расположились. Я как понимаю, от них эта команда пришла. Они скомандовали и ушли, я их больше не видел.

– Батя, а ты не врешь? Как это с палками то воевать?

– Хотелось бы соврать, да не получается. Вот и потянулись к этой высотке.

– Я бы не пошел. Он же один был этот капитан, че его слушать то ненормального.

– А вот, поди, же ты, а слушали. Глаза сверкают на черной морде, наганом размахивает, орет за Родину, за Сталина.

– Да вы бы хоть по ночи наступали или под утро. По темноте то как-то справнее, а что при солнце то на пулеметы переться.

– Нам никто ничего не объяснял, мол, вперед и все.

– И вы побежали немца выбивать?

– Побежали, да еще как. Кричали ура, но это от страха, чтобы себя подбодрить. А немцы подпустили нас поближе и ударили из трех пулеметов кинжальным огнем, и враз из батальона меньше взвода осталось.

– А сколько солдат в батальоне?

– По разному, где-то пятьсот, но это когда только на передовую прибывали.

– И всех пятьсот за несколько минут положили?

– Ну, осталось сколько то, и то все израненные. Склон то ровный, укрыться негде.

– А ты то, как выжил?

– Я увидел ствол пулемета весь в дыму, и немец без каски, строчит и смеется. Мы метров тридцать не добежали, и этот дымящийся ствол вот – вот со мной соединиться. Я упал, чуть вниз откатился, не хотелось вот так по-дурацки погибать. Пули прошли выше, некогда было фрицу меня одного выцеливать. «Иванов» то еще много, и все в полный рост – стреляй не хочу. Я до сих пор этого немца помню и его страшную улыбку. На меня двое убитых свалились, прикрыли от другой очереди, которая добивала. Через минутку еще чуть ниже скатился, так и выбрался из зоны обстрела.

– А что этот капитан?

– Его в самом начале убило. Я на него наткнулся, грудь разорвана, а рука наган сжимает. Я этот наган у него забрал, ни одного патрона в барабане. Забрал оружие, и совсем не зря, этот наган в сорок третьем меня спас, выполнил так сказать свою боевую задачу. Разведка боем была, в атаку кинули всех: и разведчиков, и штабных. После плотного артобстрела мы в первую траншею немцев ворвались, и тут я нос к носу с фрицем столкнулся. Жму курок, а выстрела нет, патрон перекосило. Видно диском автоматным по горячке за землю задел, когда падал. В последнее мгновение ткнул стволом в лицо немцу, упал и откатился в сторону. Очередь его автомата над самой моей головой прошла. Тут и сгодился наган, дернул его из-за пояса, и пять пуль в этого Ганса всадил. До сорок четвертого этот наган с собой таскал. Потом уже потерял, когда меня в плен взяли.

– Так ты и в плену был? Но ты батя, даешь.

– Был, целых пять часов.

– Да у тебя истории одна круче другой. И тебе за плен ничего не было? Говорят, за это здорово наказывали, все предательства боялись.

– А про мой плен никто и не знал, командир роты догадывался, но не расспрашивал. Так все втихую и закончилось, без последствий.